Пёс (Роман) - Маркиш Давид Перецович (полные книги .TXT) 📗
Когда он закончил, спящие проснулись от наступившей тишины, и все потянулись к выходу. Уже от двери глухой старик вернулся и проковылял к одиноко стоявшему Вадиму. Сладкая боль сжала сердце Вадима: вот плетется к нему этот старик, его последний слушатель, последняя соломинка, к которой он, литератор Вадим Соловьев, плача и смеясь над самим собою, протягивает руки.
— Молодой человек, — поморгав и поперхав, сказал старик. — Вы не знаете Исроэля Карпа из Одессы? Ах, вы сами не из Одессы? Ну, извините.
И соломинка поплыла, покачиваясь, к двери.
Теперь можно было бежать куда угодно, в любую сторону, но не стало для этого ни сил, ни азарта.
У дверей, на улице, Вадима Соловьева поджидал Шмулик.
— Пойдемте выпьем кофе, — глядя в Вадима своими плоскими глазами, сказал Шмулик. — За счет еврейского народа. Я, знаете ли, работаю в Сохнуте.
Вадим вспомнил симпатичного Лысача в Вене и взглянул на Шмулика осмысленно.
— Я не еврей, — сказал Вадим. — Я русский, москвич.
— Все в этом мире, если разобраться, евреи. — Шмулик развел руками, подчеркивая тем, что он ничего не может поделать с таким положением вещей. — В большей или меньшей степени… Вы не волнуйтесь, я вас потом отвезу, куда вам надо.
— Отвезете? — переспросил Вадим, соображая, к кому б ему поехать; к Лиру не хотелось: что угодно — только не рассказывать ему по свежим следам о сегодняшнем.
— Отвезу! — подтвердил Шмулик. Плоские голубые глаза, черная борода и розовый рот в ней — все вместе это производило впечатление забавное и тревожное.
— В Москву отвезете? — спросил Вадим Соловьев как бы мимоходом.
— В Москву — никак, — так же легко ответил Шмулик. — В Израиль…
Вадим невесело улыбнулся шутке Шмулика.
В темном и нечистом кафе сели в уголок, повертели стертые по углам, в пятнах карточки меню. Шмулик заказал кофе.
— Не расстраивайтесь! — вкусно прихлебывая, сказал Шмулик. — Здесь всегда так. Вот с полгода назад устраивали встречу с Пирожковым — было то же самое.
Вадим угрюмо молчал, уставясь в стынущее кофе.
— Может, хотите съесть что-нибудь? — спросил Шмулик. — Гамбургер?
— Не хочу грабить еврейский народ, — сказал Вадим.
— Значит, гамбургер? — уточнил Шмулик. — С чипсами?
— Вот вы сказали — «здесь всегда так», — Вадим кивнул за окно, на улицу. — Где «здесь»? На Брайтон-бич?
— Ну, я беру шире, — повел рукою с чашкой Шмулик. — Вообще в Штатах. Есть, конечно, люди, которые читают. Но сколько их, сами посудите? Раз-два, и обчелся. Книги дорогие, выбор почти нулевой — я имею в виду эмигрантских писателей. Ну, Пирожков, ну, вот еще Грибов недавно приехал — он, между прочим, в Союзе назывался Кригер. Писатели эти тут перегрызлись, как собаки, они в Москве чаще виделись, чем здесь. Там все были пришибленные, и все одинаково — а тут каждый по-своему. Книжку издать — мечта, а денег-то где взять на эту мечту? У нас, между прочим, первую книжку издают за счет государства.
— Где это? — не понял Вадим Соловьев.
— У нас, в Израиле, — пояснил Шмулик. — Хотите, брошюру вам покажу, там все про это написано.
— Послушайте, — терпеливо возразил Вадим, — зачем мне эта ваша брошюра? Я русский, чувствую себя русским эмигрантом. Понимаете? Это, правда, замечательно, что у вас в Израиле печатают первую книгу — но я-то тут при чем? — Ему снова вспомнился Лысач на венском аэродроме, толпа эмигрантов и пара стариков, ехавших в Израиль. — Если б я был евреем, я с вами тут бы не сидел, а сидел бы где-нибудь в Иерусалиме или даже в армии.
— Вот! — слюдяно блеснув глазами, воскликнул Шмулик. — А вы знаете, что в вас есть что-то еврейское? Вам этого никогда не говорили? Кто ваши родители? Вы в них уверены?
Вадим Соловьев смеялся, покачивая головой. В ком он был уверен — так это в своих родителях. Впрочем, эта тема никогда его не волновала и он над ней не задумывался.
— А вы не смейтесь! — с жаром убеждал Шмулик. — У евреев все бывает. У нас есть один раввин, так его во время войны прятали поляки от немцев, и он даже не знал что он еврей, пока его оттуда не вытащили и не привезли в Израиль… Вы, например, знаете точно, кто была ваша бабушка?
— Какая? — посерьезнел Вадим. — И зачем?
— А вот вы скажите! — настаивал Шмулик. — По линии матери, я имею в виду!
— Мне этот вопрос один раз уже задавали, — сказал Вадим Соловьев. — На Лубянке, в КГБ.
— Ну! — пропустил мимо ушей это сообщение Шмулик. — Так кто она была?
— Ее немцы убили в Киеве в 41 году, — сказал Вадим. — Я и сам этого не знал, мне в ГБ сказали.
— Они-то знают, будьте уверены, — сказал Шмулик. — Так вот, по нашим законам вы имеете право на возвращение в Израиль и на получение гражданства.
— Но это просто чушь! — пожав плечами, сказал Вадим. — Даже если мою бабушку убили немцы, какое отношение я имею к евреям? Чушь!
— Не чушь, а закон, — строго сказал Шмулик. — Вы не думайте, что я такой дурак. Просто у нас все, как бы вам сказать, отличается от других, и законы тоже. Две тысячи лет мы жили врозь, сегодня у нас есть государство, дом. И еврейское государство должно для себя определить, кого собирать со всего света по зернышку: кто еврей, а кто нееврей. И вот решили по такому принципу — по материнской линии. Если оба евреи — и отец, и мать — это, конечно, еще лучше, хотя, понимаете ли, национальность отца вообще не имеет значения… Это, я вам говорю, для государства, а вас лично это ни к чему не обязывает: вы хотите — вы едете в Израиль, не хотите — сидите здесь.
— Почему по материнской-то? — с любопытством спросил Вадим. — А если отец у меня, скажем, еврей, а мама — русская?
— Ну, это-то понятно, — как бы бездосадно подивился непонятливости Вадима Шмулик. — Рожает-то вас мать, женщина, а мужчина только пришел, «спасибо» сказал — и все. Кто он такой, откуда взялся? А насильники, я уж не говорю обо всяких там левых ночных делах? Насильники! Это, знаете ли, довольно страшно. На той же Украине гайдамаки кого из нас не убили, того изнасиловали. И не только на Украине… В таком деле, знаете ли, за девять месяцев можно все карты спутать, не то что за две тысячи лет. Вот мы и говорим: принадлежность к еврейству передается по линии матери.
— Вообще-то логично, — согласился Вадим Соловьев. — Получается, стало быть, что по вашему закону я — еврей?
— Так получается, — подтвердил Шмулик. — Но закон на вас не давит, в том-то все и дело. Для нас вы — еврей, а кто вы для самого себя — это вы сами решаете.
— Интересная история… — несколько потерянно молвил Вадим, принимаясь за гамбургер.
Откинувшись на спинку стула и редко мигая, Шмулик наблюдал за тем, как Вадим ест. Шмулику было интересно наблюдать за человеком, вдруг узнавшим, что он еврей.
А Вадим Соловьев, жуя, вспоминал о тех, о ком почти забыл за эти полгода, да к которым и в Москве редко обращался мыслями: о родителях. Что они, как? Сняли ли отца с работы или только понизили? Почему они, черт возьми, никогда ни словом не обмолвились о том, что бабушку расстреляли немцы в Бабьем яру? Для того, чтоб ему сказали об этом в ГБ? Или вот этот Шмулик рассказал?
— Это, знаете, не новость, — полуприкрыв глаза, Шмулик глядел на него с сочувствием. — В Союзе это бывает: родители скрывают от ребенка, что он немножко еврей. Так спокойней: не знать, и все. Но потом это иногда всплывает, и начинаются проблемы. Поверьте мне, я не расист, для меня что черный, что желтый — одно и то же. Но мы, евреи, и тут стоим особняком, с самого краю. Вот, как говорится, ты полукровка и тебе надо выбрать, кто ты: еврей или нееврей. Казалось бы, не о чем спорить: нееврею куда лучше. Так нет, ты хочешь стать евреем! Назло родителям! Назло всем! Вот это и есть голос крови, голос упрямой еврейской крови.
— Я как-то над этим не задумывался, — промямлил Вадим. — Какая, в сущности, разница? Еврей, нееврей… Что, на лбу, что ли, должно быть это напечатано?
— Есть разница! — упрямо сказал Шмулик. — Есть! Может, это и плохо, но это не самое худшее, что есть в мире… Возьмите вот мою карточку, здесь адрес конторы и рабочий и домашний телефоны. Я вас не буду смущать тем, что мы издаем первую книгу, хотя и в этом есть свой смысл и расчет для писателя. Мы никого этой книгой не покупаем — ни вас, никого. Но если в вас перевесит ваша еврейская половина и вы захотите стать евреем и израильтянином — позвоните мне. Договорились?
