Красный сфинкс - Дюма Александр (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

— Ах вот как! Значит, вы обожаете своего мужа?

— Как же мне его не обожать? Вы знаете, как я с ним познакомилась, монсеньер?

— Нет; но расскажите мне об этом, госпожа Кавуа, меня это чрезвычайно интересует.

— Мирей, Мирей! — воскликнул Кавуа, пытаясь вразумить жену.

— Кавуа, Кавуа! — произнес кардинал, подражая интонации своего капитана телохранителей.

— Так вот, я, знаете ли, дочь знатного лангедокского сеньора, тогда как Кавуа — сын мелкопоместного дворянина из Пикардии.

Кавуа сделал протестующий жест.

— Нет, я не хочу этим сказать, что презираю тебя, Луи. Имя моего отца — де Сериньян. Он был бригадным генералом в Каталонии, ни больше ни меньше. А я была вдовой некоего Лакруа, молоденькой, без детей и, могу похвалиться, красивой.

— Вы и сейчас красивы, госпожа Кавуа, — сказал кардинал.

— Да, как бы не так, красива! Тогда мне было шестнадцать лет, а сейчас двадцать шесть, да еще восемь детей, монсеньер.

— Как? Восемь детей?! Ты сделал своей жене восемь детей, несчастный, и еще жалуешься, что я не позволяю тебе спать с ней!

— Так ты на это жаловался, милый Кавуа! — вскричала Мирей. — Ах, любовь моя, дай я тебя поцелую!

И, не смущаясь присутствием кардинала, она бросилась на шею мужу и осыпала его поцелуями.

— Госпожа Кавуа, госпожа Кавуа! — повторял капитан телохранителей в крайнем смущении, в то время как кардинал, к которому полностью вернулось хорошее настроение, умирал со смеху.

— Я продолжаю, монсеньер, — расцеловав супруга, сказала г-жа Кавуа. — Он служил в то время у господина де Монморанси, поэтому нет ничего удивительного, что он, пикардиец, оказался в Лангедоке. Там он меня увидел и влюбился; но, поскольку он небогат, а у меня кое-что было; этот дурачок не осмеливался делать предложение. Тут у него произошла серьезная ссора, предстоял поединок; накануне он отправляется к нотариусу, составляет завещание в мою пользу и оставляет мне — что бы вы думали? — все, что он имеет, хотя я даже не подозревала о его чувствах. Вдруг ко мне приходит жена нотариуса (она была моей подругой) и говорит: «А знаете, если господин Кавуа умрет, вы будете его наследницей». — «Господин Кавуа? Но я не знакома с ним». — «О, это красивый малый», — говорит жена нотариуса. Он и в самом деле был красив в ту пору, монсеньер; потом немного расплылся, но я все равно люблю его не меньше. Верно, Кавуа?

— Монсеньер, — умоляюще произнес Кавуа, — вы извините ее, не правда ли?

— Скажите, госпожа Кавуа, — спросил Ришелье, — а что если мы выставим этого нытика за дверь?

— О нет, монсеньер, я и так его слишком мало вижу. Так вот, подруга мне рассказывает, что он безумно в меня влюблен, что завтра у него дуэль и что он оставляет мне все свое достояние, если будет убит. Как вы понимаете, я тронута. Я рассказываю об этом моему отцу, братьям, всем нашим друзьям, посылаю их с утра верхом прочесывать местность, чтобы помешать Кавуа и его противнику встретиться. Но они опоздали; у этого господина легкая рука, он нанес противнику два удара шпагой, а сам не получил ни одного. Мне возвращают его целым и невредимым. Я бросаюсь ему на шею со словами: «Если вы меня любите, вам следует на мне жениться. Нет ничего хуже неудовлетворенного аппетита». И он на мне женился.

— И кажется, до сих пор не насытился, — сказал кардинал.

— Нет, потому что, видите ли, монсеньер, нет человека счастливее, чем этот плут. Я взяла на себя все дела, все заботы; ему осталась только служба у вашего высокопреосвященства — работа для ленивых. Когда он возвращается домой (к несчастью, это бывает редко), я его всячески ублажаю, моего милого муженька Кавуа. Я стараюсь выглядеть как можно красивее, чтобы ему нравиться. Он не слышит ни разговоров о чем-то неприятном, ни криков, ни жалоб — короче, все обстоит так, словно таинство брака еще продолжается.

— Из всего этого я заключаю, что вы любите метра Кавуа больше всех на свете.

— О да, монсеньер!

— Больше, чем короля?

— Я желаю королю всяческих благ, но, если бы он умер, я бы не умерла; а вот если б умер мой бедный Кавуа, я желала бы лишь одного — чтобы он взял меня с собой.

— Больше, чем королеву?

— Я почитаю ее величество, однако нахожу, что для королевы Франции она рожает слишком мало детей. Если с ней случится какое-то несчастье, она оставит нас в сложном положении. За это я на нее сердита.

— И больше, чем меня?

— Да уж, конечно, больше, чем вас, монсеньер: от вас мне одни огорчения. То вы больны, то держите его вдали от меня, то увозите его на войну, да еще на целый год, как было под Ла-Рошелью, а от него мне одно удовольствие.

— Но, в конце концов, — сказал Ришелье, — если бы умер король, если бы умерла королева, если бы умер я, если бы все умерли, что бы вы стали делать совсем одни?

Госпожа Кавуа посмотрела на мужа и рассмеялась.

— Ну что ж, — сказала она, — мы делали бы…

— Да, что бы вы делали?

— Мы делали бы то же, что Адам и Ева, монсеньер, когда они были одни.

Кардинал рассмеялся вместе с ними.

— Но у вас же, — сказал он, — восемь детей в доме?

— Простите, монсеньер, их осталось только шесть. Господу угодно было взять двоих у нас.

— О, я уверен, он возместит вам эту потерю.

— Надеюсь; так ведь, Кавуа?

— Итак, надо обеспечить существование этих бедных малюток.

— Благодарение Богу, монсеньер, они не знают лишений.

— Да, но, если бы я умер, они бы их узнали.

— Храни нас Небо от подобного несчастья! — в один голос воскликнули супруги.

— Надеюсь, что оно вас охранит, да и меня тоже; но пока что предвидеть надо все. Госпожа Кавуа, я предоставляю вам в половинной доле с господином Мишелем, именуемым Пьером де Бельгардом, именуемым маркизом де Монбрёном, именуемым сеньором де Сукарьером, привилегию на парижские портшезы.

— О монсеньер!

— А теперь, Кавуа, — продолжал Ришелье, — можешь увести свою жену, и пусть она будет тобой довольна, иначе я посажу тебя на неделю под арест в вашей супружеской спальне.

— О монсеньер! — воскликнули супруги, бросившись в ноги кардиналу и целуя ему руки.

Кардинал простер над ними ладони.

— Что за чертовщину вы там бормочете, монсеньер? — спросила г-жа Кавуа, не знавшая латыни.

— Самую прекрасную заповедь из Евангелия, которую, к несчастью, кардиналам запрещено осуществлять; идите.

Затем, слегка подталкиваемые им, они вышли из этого кабинета, где за два часа произошло столько событий.

Когда кардинал остался один, лицо его вновь обрело обычную суровость.

— Ну что ж, — сказал он, — подведем краткие итоги сегодняшнего дня.

И, достав из кармана записную книжку, написал карандашом:

«Граф де Море неделю назад вернулся из Савойи. Любовник г-жи де ла Монтань. Свидание с г-жой Фаржи в гостинице „Крашеная борода“. Он переодет баском, она — каталонкой; по всей вероятности, у него письма к обеим королевам от Карла Эммануила. Убийство Этъенна Латиля за отказ убить графа де Море. Пизани, отвергнутый г-жой де Можирон, ранен Сукарьером; спасся благодаря горбу.

Сукарьер получил привилегию на портшезы и стал главой моей светской полиции в дополнение к дю Трамбле, главе полиции религиозной.

Королева отсутствовала на балете, сославшись на мигрень».

— Ну, что еще? — спрашивал кардинал свою память.

— Ах, да! — вдруг вспомнил он. — Это письмо, похищенное из бумажника королевского медика и проданное его камердинером отцу Жозефу. Посмотрим-ка, что в нем говорится: ведь Россиньоль разгадал шифр.

И он позвал:

— Россиньоль! Россиньоль!

Маленький человек в очках возник на пороге.

— Письмо и шифр! — сказал кардинал.

— Вот они, монсеньер.

Кардинал взял бумаги.

— Хорошо, — сказал он, — до завтра; если я буду доволен вашим переводом, вы получите вознаграждение в сорок пистолей вместо двадцати.

— Надеюсь, что ваше высокопреосвященство будет доволен.

Россиньоль вышел. Кардинал развернул и прочел письмо.