Модеста Миньон - де Бальзак Оноре (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

— Ах, сударь, — воскликнул Дюме, — в какую грязную интригу меня запутали! Могу ли я рассчитывать, что вы поможете мне в розысках? Я убежден, что кто-то злоупотребил вашим именем. Вчера вы должны были получить письмо из Гавра...

— Я ничего не получал. Могу вас уверить, сударь, я сделаю все от меня зависящее, чтобы быть вам полезным...

Дюме ушел, охваченный беспокойством; он полагал, что уродец Бутша решил увлечь Модесту под видом знаменитого поэта, тогда как на самом деле несчастный Бутша с ловкостью шпиона, с хитростью и проницательностью принца, готовящегося к мести, вникал в жизнь и поступки Каналиса, ускользая от всех взоров благодаря своей незначительности, словно насекомое, которое прокладывает себе путь под древесной корой.

Едва бретонец удалился, как в кабинет поэта вошел Лабриер. Разумеется, Каналис заговорил со своим другом о визите приезжего из Гавра.

— Модеста Миньон? — воскликнул Эрнест. — Я как раз пришел к тебе по поводу этой истории.

— Вот как! — воскликнул Каналис. — Неужели я одержал победу через посредника?

— Да. Вот в чем суть драмы, мой друг: меня любит прелестнейшая девушка, с которой не сравниться самым блестящим парижским красавицам, девушка, сердцем и начитанностью похожая на Клариссу Гарлоу. Она меня видела, я ей нравлюсь, и она считает меня великим Каналисом. Но это еще не все. Модеста Миньон знатного происхождения, и Монжено только что мне сообщил, что состояние ее отца, графа де Лабасти, достигает шести миллионов. Отец приехал три дня тому назад, и я только что обратился к нему, через посредство Монжено, с просьбой назначить мне свидание в два часа. Банкир послал ему об этом записку и намекнул, что дело идет о счастье его дочери. Но ты ведь понимаешь, — прежде, чем идти к отцу, я должен во всем признаться тебе.

— Что же это такое! Среди цветов, раскрывающихся под солнцем славы, — напыщенно произнес Каналис, — встретился благоуханный цветок растения, которое, подобно апельсиновому дереву, приносит золотые плоды и испускает тончайший аромат! Но все его дары — эта непритворная нежность, сочетание ума и красоты и подлинное счастье — ускользают от меня!.. — Тут Каналис взглянул на ковер, чтобы скрыть выражение своих глаз. — Можно ли было подумать, — продолжал он, выдержав паузу, в течение которой к нему вернулось самообладание, — что за этими надушенными изящными листочками, за этими словами, которые пьянят, как вино, скрывается искреннее сердце, скрывается одна из тех девушек или молодых женщин, у которых любовь одета покрывалом лести, которые любят нас ради нас самих и способны дать нам блаженство? Нет, чтобы угадать это, нужно быть ангелом или демоном, я же только честолюбивый чиновник. Ах, мой друг, слава превращает нас в мишень тысячи стрел. Я знаю поэта, обязанного выгодным браком расплывчатому произведению своей музы. Я же — человек, который умеет лучше любить, лучше лелеять женщин, чем он, — и вдруг упустил такой случай... Но любишь ли ты ее, эту несчастную девушку? — сказал он, вперив взгляд в своего друга.

— О, — вырвалось у Лабриера.

— Ну, так будь счастлив, Эрнест, — сказал поэт, беря его под руку. — Судьбе было угодно, чтобы я не оказался неблагодарным по отношению к тебе. Ты теперь будешь щедро вознагражден за свою преданность: я стану великодушно содействовать твоему счастью.

Каналис злился, но ему ничего больше не оставалось, как обратить свою незадачу в пьедестал для себя. Слезы показались на глазах молодого докладчика, он бросился на шею Каналису и расцеловал его.

— Ах, Каналис, я не знал тебя до сих пор.

— Это вполне естественно. Чтобы объехать вокруг света, надо потратить немало времени, — ответил поэт с обычным своим ироническим высокомерием.

— Но подумал ли ты об этом огромном состоянии? — сказал Лабриер.

— А разве оно попадет в плохие руки, мой друг? — отозвался Каналис, подкрепив величественным жестом эти дружеские излияния.

— Мельхиор, — сказал Лабриер, — я твой друг на жизнь и на смерть!

Он пожал обе руки поэта и быстро вышел: ему не терпелось встретиться с г-ном Миньоном.

Между тем граф де Лабасти был совершенно удручен подстерегавшими его несчастьями. Из письма дочери он узнал о смерти Беттины-Каролины и о слепоте, поразившей его жену, а Дюме только что рассказал ему о запутанной любовной интриге Модесты.

— Оставь меня одного, — сказал он своему верному другу.

Когда Дюме закрыл за собой дверь, несчастный отец бросился на диван и долго лежал, закрыв лицо руками и плача теми скупыми старческими слезами, которые не текут из глаз человека, но лишь увлажняют веки, быстро высыхают и снова навертываются, — такие слезы похожи на последнюю росу человеческой осени.

— Иметь любимых детей и обожаемую жену — это значит иметь несколько сердец и подставить их все под удары кинжала! — воскликнул он, вскочив как тигр и бегая взад и вперед по комнате. — Быть отцом — значит с головою выдать себя несчастью. Если я встречу этого д'Этурни, я убью его! Ах, дочери мои, дочери! Одна остановила свой выбор на мошеннике, а другая, моя Модеста, отдала сердце подлецу, который злоупотребляет ее доверием, прикрываясь бумажными доспехами поэта. Будь еще это Каналис, куда бы ни шло. Но этот влюбленный Скапен [76]!

«Я задушу его собственными руками, — подумал он, еле сдерживая порыв необузданной ярости. — Ну, а потом? — спросил он самого себя. — Что, если моя дочь умрет от горя?»

Он машинально взглянул в окно «Королевской гостиницы», вновь опустился на диван и замер в неподвижности. Усталость, вызванная шестью поездками в Индию, заботы, связанные с торговыми делами, борьба с опасностями, страдания — все это посеребрило волосы Шарля Миньона. Его красивое суровое лицо с правильными чертами, загоревшее под солнцем Малайи, Китая и Малой Азии, приобрело внушительное выражение, а горе в ту минуту придавало ему даже величие.

«И Монжено еще пишет мне, чтобы я отнесся с доверием к молодому человеку, который придет говорить со мной о моей дочери...»

Один из лакеев, выбранных графом де Лабасти из числа подчиненных, служивших ему в течение последних четырех лет, доложил о приходе Эрнеста де Лабриера.

— Вы пришли, сударь, от имени моего друга Монжено? — спросил г-н Миньон.

— Да, — ответил Эрнест, робко всматриваясь в лицо полковника, мрачное, как лицо Отелло. — Меня зовут Эрнест де Лабриер, я состою в дальнем родстве с семьей последнего премьер-министра и был его личным секретарем, пока он находился у власти. После падения министерства его превосходительство устроил меня в счетную палату, где я занимаю должность докладчика первого ранга и могу стать со временем советником...

— Какое отношение все это может иметь к мадемуазель де Лабасти? — спросил Шарль Миньон.

— Сударь, я люблю ее и имею величайшее счастье быть любимым ею. Выслушайте меня, сударь, — продолжал Эрнест в ответ на гневный жест раздраженного отца, — я должен вам сделать признание самое странное и вместе с тем самое постыдное для честного человека. Но худшее наказание моего поступка, быть может и естественного, не в том, что я должен рассказать вам о нем. Я еще сильнее боюсь вашей дочери, чем вас...

Эрнест рассказал с простодушием и благородством, свойственным искренности, о прологе к этой маленькой домашней драме, не умолчав ни о двадцати с лишним письмах Модесты, которые он захватил с собой, ни о недавнем свидании с Каналисом. Когда отец закончил чтение этих писем, несчастный влюбленный, бледный и жалкий, задрожал под сверкающим взглядом провансальца.

— Сударь, — сказал Шарль, — во всем этом кроется одна ошибка, но она имеет существеннейшее значение. У моей дочери нет шести миллионов, у нее самое большее двести тысяч приданого и весьма сомнительные надежды на будущее.

Эрнест вскочил и, бросившись к Шарлю Миньону, обнял его.

— Ах, сударь, — воскликнул он, — вы сняли с моей души огромную тяжесть! В таком случае, быть может, ничто не воспрепятствует моему счастью!.. У меня есть покровители, я буду начальником отдела. Если за мадемуазель Модестой окажется всего десять тысяч франков, если даже мне придется только расписаться в получении приданого, — все равно она будет моей женой; мое заветное желание сделать ее такой же счастливой, как была счастлива в браке с вами ее мать, быть для вас настоящим сыном — я, сударь, потерял своего отца...