Мантисса - Фаулз Джон Роберт (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Он мрачно смотрит в тот угол, откуда раздавался голос.
— Поскольку я больше не способен тебя визуализировать, я не могу даже представить себе, что я такое упустил. — Подумав, добавляет: — А что касается ожидания вечной кульминации, это больше напоминает обыкновенный запор, чем что-нибудь иное.
— Ты просто невообразимо лишен всякого воображения! И всяких чувств к тому же.
Теперь он скрещивает на груди руки и, с рассчитанным коварством, устремляет взгляд на пустой стул возле углового столика.
— Впрочем, к твоему сведению, я все еще помню ту темнокожую девушку.
— Не желаю о ней даже и упоминать! И вообще, с самого начала эта идея была совершенно излишней.
— И как здорово она тебя переплюнула. Что касается внешности.
— Как же ты можешь судить? Ведь ты забыл, как я выгляжу!
— Процесс дедукции. Если она была такая, то ты должна была бы быть иной.
— Но одно вовсе НЕ следует из другого!
Он откидывается назад, опираясь на локоть.
— Я все еще ощущаю ее прелестную темно-смуглую кожу, ее тело — такое жаркое, плотно сбитое, с такими роскошными формами… Она была просто потрясающая. — Он улыбается пустому стулу в углу палаты. — Из чего, боюсь, я должен заключить, что ты, видимо, довольно толста и лицо у тебя одутловатое. Разумеется, это не твоя вина. Уверен, психиатрия — профессия не очень-то здоровая.
— Ни секунды не желаю слушать все эти…
— А ее губы! Словно цветок джаккаранды. Твои-то, видно, пахли греческим луком или чем-то еще в этом роде. Все возвращается… я вспоминаю, было совершенно чудесное ощущение, что она и вправду этого хочет, что нет ничего запретного, что все будет принято… Она была словно великий джаз, Бесси Смит 94, Билли Холидэй… 95 Думаю, впечатление, которое оставила ты, кем бы ты ни была, — это прежде всего ханжеская боязнь собственного тела, вечная неспособность отрешиться, отдать всю себя, просто еще одна холодная как рыба интеллектуалка; типичная белая американка, родом из первых поселенцев, дама протестантского вероисповедания, язвительная, как оса, и абсолютно фригидная, даже если ее вообще кто-нибудь когда-нибудь и…
Руку он увидеть не смог, но пощечина была вполне реальной. Он прикладывает собственную ладонь к пострадавшей щеке.
— Ты вроде бы говорила что-то про психолога-клинициста?
— Но я ведь еще и женщина! Свинья ты этакая!
— Я думал, ты уже ушла.
Голос раздается от двери:
— Почти. Но прежде, чем уйти, должна заявить тебе, что ты — самый абсурдный из всех самонадеянных мужчин, с которыми я когда-либо имела дело. Бог Ты мой, и у тебя еще хватает наглости… самое главное, чего вы, вселенские петухи-задаваки, так и не сумели усвоить, — это что свободную женщину в сексе обдурить невозможно. Я бы тебя не включила и в первые пятьдесят тысяч мужиков — даже здесь, в Англии, в стране, чьи мужчины — если говорить о постели — занимают в мире самое заднее место, просто славятся этим задним местом — в буквальном смысле слова. Мне это было видно с первой минуты нашей встречи. Ты просто зашелся бы от счастья, если бы я была моряком или хористом из хора мальчиков. — На миг в комнате воцаряется тишина. — Темнокожая девушка! Смех да и только! А с кем, по-твоему, ты сейчас разговариваешь? Серьезно? Кто, по-твоему, была Смуглая леди сонетов? Это только для начала. И речь не только о Шекспире. Мильтон. Рочестер 96. Шелли. Человек, создавший «Будуар» 97. Китc. Г. Дж.Уэллс. — Голос замирает На пару мгновений, потом звучит вновь, уже не так взволнованно. — Я даже как-то провела дождливый вечер с Т. С. Элиотом 98.
— Где же это?
Помешкав, голос отвечает:
— В Лондоне. Только ничего не вышла.
— Почему?
— Это совершенно к делу не относится. — Он не произносит ни слова. — Ну если тебе так уж необходимо знать, по какой-то совершенно нелепой причуде он переоделся клерком из бюро по продаже домов. Надел идиотскую шляпу, одолженную у текстильного миллионщика. Мне было скучно, я устала, а он, откровенно говоря… ну это не важно. В конце концов, весь раскрасневшись, но по-прежнему нерешительно, он на меня набросился. И на прощание поцеловал весьма снисходительно. Уверена, ты бы тоже так сделал, если бы я дала тебе хоть малейшую возможность. Не надейся и не жди.
— Слушай, почему бы тебе не взяться писать мемуары? Очень советую.
— Одно могу тебе сказать. Если я бы и взялась их писать, то лишь для того, чтобы поведать правду о таких, как ты. Если хочешь знать, отчего ты абсолютный ноль в сексе и почему обаяния у тебя как у корзины с грязным бельем, так это потому, что — подобно всем мужикам твоего склада — ты ни на йоту не приблизился к пониманию женского интеллекта. Все вы думаете, что мы только и способны падать к вашим ногам, раскрыв…
— Продолжай, продолжай! — Он садится прямо. — Всего минуту назад ты…
— Как характерно! Типичный аргумент из полицейского досье, который так обожает моя старшая сестрица-ханжа. Если она чувствовала это вчера, то должна чувствовать то же самое и сегодня. Что же такое, по-твоему, освобожденность?
— Во всяком случае, не логика. Это уж точно.
— Так и знала, что ты это скажешь. А тебе, с твоим жалким мужским умишком, никогда не приходило в голову, что логика — как ты это называешь — всего-навсего эквивалент психологического «пояса невинности»? К чему, по-твоему, пришел бы весь этот мир, если бы мы все, от начала начал, рядились в одну лишь логику и больше ничего не знали? Так и ползали бы в том до тошноты надоевшем саду. Пари держу, этот слюнтяй всех веков и народов и есть твой самый любимый герой. Свел жену с ума скукой домашнего существования. Не позволял ей даже тряпки себе покупать время от времени. Да любая женщина тебе скажет, чего тот змей добивался. Просто он с задачей не справился.
— А не могли бы мы вернуться к конкретной теме? Всего минуту назад ты…
— Я пыталась вдолбить в твою тупую голову, что я не просто стала для тебя невидимой, я всегда была для тебя невидимой. Все, что ты видел во мне, было лишь тем, что тебе хотелось видеть. Метафорически же все, что ты видел, сводилось вот к этому.
Неожиданно и странно, на расстоянии примерно трех футов от двери, футах в пяти над полом, в воздухе возникает поднятый вверх изящный мизинец; но почти в тот же момент, как он успевает его разглядеть, мизинец исчезает.
— Ну, я могу представить себе другую часть твоего анатомического строения, которая гораздо ярче — просто чертовски ярко! — могла бы выразить твою суть. В Древней Греции она называлась «дельта».
— Отвратительная дешевка!
— Зато точно.
— Запрещаю тебе говорить. Ни слова больше! Кто ты такой? Разложившийся наемный писака десятого разряда. Недаром «Таймс» в «Литературном приложении» пишет, что ты — оскорбление, брошенное в лицо серьезной английской литературе.
— А я, между прочим, считаю это одним из величайших комплиментов в свой адрес!
— Еще бы! Ведь это единственное признание твоей исключительности!
Молчание. Он снова откидывается на локте, опускает глаза, разглядывает кровать.
— По крайней мере ты все-таки кое-что для меня сделала. Я смог осознать, что эволюция совершенно сошла с ума, который и так-то был у нее далеко не в лучшей форме, когда вовлекла женщин в эволюционный процесс.
— И извлекла тебя из лона одной из них.
— За что вы вечно отыгрываетесь на нас, устраивая в отместку низкие и злобные трюки.
— А вы — невинные и белокрылые, славные своим неприятием насилия мужчины, ни сном ни духом ни о чем таком и представления не имели!
— Пока вы нас не обучили.
— Не молчи. Продолжай, не смущаясь. За тобой плотными рядами стоят твои сторонники с диагностированной и сертифицированной мужской паранойей.
