Камера обскура - Набоков Владимир Владимирович (читаем книги онлайн txt) 📗
Макс же, вернувшись домой, с напускной веселостью предложил Аннелизе пройтись, был теплый солнечный вечер, на балконах сидели мужчины в жилетах, в небе порой раздавалось жужжание аэроплана. «Мне, вероятно, придется на днях уехать, — сказал Макс. — По делу». Она посмотрела точь-в-точь тем же взглядом, как некогда, когда он с Ирмой вернулся из Спорт-Паласа, и, вспомнив это, Макс отвел глаза. Они молча пошли до конца улицы. «Да, это нужно», — вдруг произнесла Аннелиза. Макс откашлялся. Они молча вернулись по той же стороне улицы. На следующий день он выехал в Цюрих. Там он сел в автомобиль и через час с небольшим оказался в деревне, невдалеке от которой жил Кречмар. Он остановился у почтамта, и служащая — очень словоохотливая девица — объяснила, как доехать до шале, и добавила, что Кречмар живет с племянницей и доктором. Макс немедленно покатил дальше. Он понимал, что это за племянница, но присутствие доктора его удивило, это доказывало, что Кречмар окружен некоторой заботой. «Может быть, я зря еду, — подумал Макс, — может быть, он вполне доволен. Нет, раз уж я тут… Поеду, поговорю с этим доктором… Несчастный, безвольный человек, погибшая жизнь, кто мог предвидеть…»
Магда в то утро вместе с Эмилией была в деревне по хозяйственным делам (надо было, например, хорошенько выругать прачку за розовые подтеки на белом джемпере). Автомобиль Макса она, однако, проглядела, но зато, зайдя на почтамт за газетами, узнала, что только что полный господин справлялся о Кречмаре и поехал к нему.
В это время в маленькой гостиной, освещенной солнцем через стеклянную дверь на веранду, сидели друг против друга Кречмар и Горн. Горн нарочно оставался теперь дома, так как желал сполна насладиться последними днями этого чрезвычайно забавного житья. Было решено через неделю уехать в Берлин, и уже там нельзя было рассчитывать на такое увеселение — слишком рискованно. Горн сидел на складном стульчике, совершенно голый. От ежедневных солнечных ванн в саду или на крыше (где он, нежно воя, изображал эолову арфу), его худощавое, но сильное тело, с черной шерстью в форме распростертого орла на груди, было кофейно-желтого цвета. Ногти на ногах были грязны и зазубрены. Недавно он облил голову под краном на кухне, так что темные его волосы лежали плоско и лоснились. В красных выпученных губах он держал длинный стебелек травы и, скрестив мохнатые ноги и подперев подбородок рукой, на кисти которой горел Магдин браслет, он не спускал глаз с лица Кречмара, который тоже, казалось, пристально смотрит на него. На Кречмаре был широкий мышиного цвета халат, бородатое лицо выражало мучительное напряжение. Он прислушивался — последнее время он только и делал, что прислушивался, и Горн это знал и внимательно наблюдал отражение каких-то ужасных мыслей, пробегавших по лицу слепого, и при этом испытывал восторг, ибо все это было изумительной карикатурой, высшим достижением карикатурного искусства. Затем Горн, желая еще обострить забаву, легонько шлепнул себя по колену, и Кречмар, который как раз поднимал руку к нахмуренному своему челу, замер с приподнятой рукой. Тогда, медленно подавшись вперед, Горн тронул это чело пушистым концом длинной былинки, которую только что сосал. Кречмар, странно и отрывисто вздохнув, отогнал невидимую муху. Горн пощекотал ему губы — снова отгоняющий жест. Это было весьма смешно. Вдруг слепой резко двинулся, насторожившись. Горн повернул голову и увидел через стеклянную дверь краснолицего толстяка. как будто знакомого, с автомобильными очками над бровями, остолбеневшего от изумления на каменной площадке веранды.
Горн, глядя на него, приложил палец к губам и хотел еще показать, что сейчас выйдет к нему, но тот рванул дверь и вступил в гостиную.
«Конечно, я вас знаю. Ваша фамилья Горн,» — сказал Макс, тяжело дыша и смотря в упор на этого голого человека, который ухмылялся и все прикладывал палец к губам, нисколько не стыдясь своей отвратительной наготы. Кречмар меж тем встал, розовая краска шрама словно разлилась по всему его лбу, он стал вдруг кричать, кричать совершенно бессмысленно, и только постепенно из этой мешанины грудных звуков стали образовываться слова. «Макс, я тут один, — кричал он. — Макс, скажи, что я один. Горн в Америке, Горна здесь нет, я умоляю. Я ведь совершенно слеп». «Дурак», — сказал Горн, махнув рукой, и побежал к двери, ведущей на лестницу. Макс схватил трость, лежавшую на полу около кресла, догнал Горна — Горн обернулся, выставив ладони, — и Макс, добрейший Макс, который в жизни своей не ударил живого существа, со всей силы треснул Горна палкой по голове около уха. Тот отскочил, продолжая усмехаться, — и вдруг произошла замечательная вещь: словно Адам после грехопадения, Горн, стоя у стены и осклабясь, пятерней прикрыл свою наготу. Макс кинулся на него снова, но голый увильнул и взбежал по лестнице. В это мгновение что-то навалилось сзади на Макса. Это был Кречмар — он кричал, он держал в руке мраморное пресс-папье. «Макс, — захлебывался он, — Макс! Я все понимаю, дай мне пальто, дай скорее пальто, оно тут в шкапу!» «Желтое?» — спросил Макс, борясь с одышкой. Кречмар сразу нащупал в кармане то, что ему было нужно, и перестал кричать.
«Я немедленно везу тебя прочь отсюда, — сказал Макс. — Снимай халат и надевай пальто. Оставь это пресс-папье. Дай, я тебе помогу… Это чудовищно, что они тут делали с тобой. Вот… Бери мою шляпу, — ничего, что ты в ночных туфлях. Пойдем, пойдем, Бруно, у меня там, внизу, автомобиль — главное, скорее убраться из этого застенка!»
«Нет, — сказал Кречмар. — Нет. Я сперва должен с ней поговорить — она должна подойти ко мне вплотную, вплотную. Сейчас вернется, подождем ее. Я хочу, Макс. Это продлится одну минуту».
Но Макс вытолкнул его на веранду, затем в сад и, увидя оттуда на дороге свой автомобиль, заорал и замахал, призывая шофера. «Только чтобы она подошла ко мне, — повторял Кречмар, — совсем близко. Ради Бога, она уже здесь? Может быть, она уже вернулась? Может быть, она идет рядом?»
«Нет, Бруно, успокойся. Идем, пожалуйста. Никого нет, только этот голый смотрит из окна. Пойдем, милый, пойдем».
«Я пойду, — сказал Кречмар. — Но только ты скажи мне, если ее увидишь, мы ее можем встретить. Тогда не мешай ей, пускай она ко мне приблизи, прибли, бли, приблитиблися…»
Они стали спускаться по тропинке, но через несколько шагов Кречмар вдруг повалился в глубоком обмороке. Макс едва успел его поддержать. Подоспел запыхавшийся шофер. Он и Макс понесли Кречмара в автомобиль. В это время подъехала таратайка, из нее выскочила Магда. Она подбежала, крикнула что-то, но автомобиль попятился, чуть ее не задавил и сразу ринулся вперед и скрылся за поворотом.
XXXVII
Аннелиза получила телеграмму из Цюриха во вторник, а в среду, около восьми часов вечера, услышала в прихожей голос Макса, стук чемодана о косяк, шаги, движение. Дверь открылась, Макс ввел Кречмара. Он был чисто выбрит, в темно-синих очках, на бледном лбу был шрам, незнакомый чисто-лиловый костюм казался слишком просторным. «Привез», — спокойно сказал Макс, и Аннелиза заплакала, прижимая платок ко рту. Кречмар безмолвно поклонился по направлению невнятного плача. «Пойдем помыть руки», — сказал Макс, медленно ведя его через комнату.
Потом сидели втроем в столовой, ужинали. Анелиза все не могла привыкнуть смотреть на мужа. Ей казалось, что он все-таки чувствует ее взгляд. Печальная торжественность его движений, манера ощупывать воздух доводили ее до какого-то тихого исступления жалости. Макс говорил с Кречмаром как с ребенком и деловито резал ему ветчину.
Его поместили в бывшую комнату Ирмы — Аннелиза сама удивилась, как легко ей было, ради этого нечаянного жильца, нарушить сон комнатки, все в ней изменить, переставить, приноровить ее к удобствам слепца.
Кречмар молчал. Правда, сначала, то есть еще в Цюрихе, проездом в Берлин, он не переставая, с тяжелой, бредовой настойчивостью упрашивал Макса вызвать Магду на минутное свидание — он клялся, что эта последняя встреча продлится не более минуты; действительно, долго ли нужно, чтобы в привычной темноте нащупать и, крепко схватив одной рукой, сразу ткнуть стволом браунинга в грудь или в бок и выстрелить — раз, еще раз, до семи раз. Макс упорно отказывался его просьбу уважить — и тогда-то он замолчал, молча ехали до Берлина, молча прибыл и затем промолчал три дня… Аннелиза так и не услышала его голоса — словно бы он не только ослеп, но и онемел.
