Бред зеркал (Фантастические рассказы) - Будищев Алексей Николаевич (библиотека книг .TXT) 📗
— Что ты никому никогда, ни за что, слышишь ли, ни за что! не выдашь того, кого видела со мной! — повысил я голос.
— Где?
— У кладовой!
— Когда?
— Сейчас.
— Как сейчас?
— Ну да, сейчас! Полчаса назад!
— Когда вы шли из оврага?
— Ну да! Ну да!
— Порфирий Сергеич! Миленький! Я с вами, извините, никого не видела. Вы были одни…
— Прасковья, не лукавь!
Я раздраженно схватил ее за руку.
— Миленький, никого не видела!
Ямочка на подбородке стала глубже.
— Не лукавь! Клянись! — закричал я.
Она расплакалась.
— Ну, к чему к божбе пригоняют? К чему? если не видела!
Или она больна куриной слепотой? Кажется, есть такая болезнь?
— Ну, клянись, в чем хочешь!
— Позвольте уж совсем не клясться? Родненький!
— Ну, не клянись!
Я ласково потрепал ее по плечу:
— Эх, ты, добрейший курослеп!
Утром все разъяснилось. Володи нет в усадьбе. Нет! Он снова исчез. Чувствую: безвозвратно!..
Моя кожа, одевающая мышцы, стала восприимчивой, как подточенные пальцы шулера. Я прекрасно предчувствую погоду завтрашнего дня, и звон колокольчика под дугой невыносимо режет слух.
Кожа моя ощущает дуновение сырости. Наверное, вон за тем бугром мы увидим речку. Прасковьюшке, которая сидит в тарантасе напротив меня, я сказал:
— Вон за тем бугром будет река. И хорошая река!
Когда мое предсказание сбылось, Прасковьюшка поглядела на меня с благоговением, как на святого. Я ответил ее взору:
— Верь мне, так же сбудутся и мои пророчества о верховном главенстве семьи!
Покосившись затем на моего соседа по тарантасу, я спросил ее:
— А это кто?
— Доктор, — ответила она тихо.
Но не ошибается ли она? Может быть, это просто-напросто шпион?
С учтивостью тронув его за локоть, я проговорил:
— Вот вам и еще одно яркое доказательство высокой нравственности того восхваляемого вами общежития, которое известно под именем бумажного Вавилона: государственный шпион как почтенная должность!
Сосед не ответил мне ни словом.
А мы все едем и едем!
Конечно, мы едем отыскивать Володечку. Ну, конечно!
Я заключен в каземат. Вокруг четыре стены. В окне клочок неба, такого ясного и безмятежного, и опять желтая скучная стена с пятнами сырости. Впрочем, и небо в последние часы начинает принимать зловещий желтый цвет, какой-то немигающий и холодно-мертвенный, повергающий в тоску и смятение.
Не вспыхнули ли на земном шаре кратеры всех вулканов?
А темные пятна сырости, — как я стал теперь замечать, — тоже складываются в совершенно реальную картину, какую, — это мне еще непонятно. Со временем, быть может, и пойму.
На душе тягостно и переменчиво, но некоторые ощущения сопровождают меня всюду, как конвойные. Хуже всего то, что это желтое чудовище, в каменном брюхе которого расположен наш каземат, населено не живыми людьми, а звуками. За запертой дверью по гулким коридорам вдруг пробежит порой стук, или прокатится хохот, или пролетят рыдания. Я еще не видел наружности этих обитателей нашего замка, но я хорошо представляю их себе.
Стук — тонок, высок и худ, как палка.
Хохот — кругл и весел, как обруч. А рыдания похожи на мифических птиц с черными крыльями и голубыми глазами испуганного ребенка. И когда они летят, эти странные птицы, одна за другой по коридору, мое сердце пронизывает игла, и мне хочется застрелиться. Но, во-первых, у меня отобрали все оружие, а во-вторых, Володечка-то ведь со мной.
Мой последний и единственный Володечка!
Мне разрешили пронести с ним, с Володей, его последние дни. После того, как его схватили в ту незабвенную ночь в кладовой нашего деревенского дома, его снова предали суду. И снова, конечно, осудят на смертную казнь. В этом не может быть ни малейшего сомнения. Генерал, с которым я имел объяснение по этому поводу тотчас же после моего приезда в город, решительно ответил мне:
— Полковник, вам надо приготовиться ко всему.
Я глядел на него в упор, уставясь в его глаза. Но он отвел их и стал смотреть на люстру. Я твердо спросил:
— Если вы считаете это за акт высшего правосудия, то почему вы не глядите в мои глаза, генерал? Вот видите, я гляжу в ваши прямо и твердо. — Он стал нервно потирать руки. Его левый ус задергало, и по лицу, у глаз, забегали складки; но все же, не осилив себя, он не решился взглянуть в мои глаза. И, уставясь на носки своих сапог, быстро и просительно забормотал, двигая всеми складками лица:
— Ради Бога, полковник, не волнуйтесь! Конечно, я понимаю вас, но ради Бога, ради Бога…
Я перебил его:
— Ого, — воскликнул я грозно и гордо, — конечно же, за мной все преимущества, все без исключения! Потому что я отец и отстаиваю жизнь и кровь. А вы отстаиваете мертвую линию чертежа! букву утопий!
Весь нервно морщась, тот воскликнул:
— Ради Бога…
Но я снова перебил его, вдруг выкрикнув что-то дикое, нелепое и бессмысленное, рассыпавшееся по комнате, как осколки битого стекла.
Не откланиваясь, я твердо пошел затем к выходу и натолкнулся на Прасковьюшку и на того шпиона с кургузой бородкой. Прасковьюшка подошла ко мне, бережно взяла меня за локоть и нежно шепнула:
— А главное, надо слушаться, Порфирий Сергеич, — слушаться! Слушаться! — повторяла она.
Ее слова посыпались на мою голову, как раскаленные опилки.
— Кого? — закричал я злобно, — кого? — и толкнул ее так, что она ударилась головой в стену.
Повернувшись затем к шпиону, я надменно приказал:
— Тотчас же принесите в мой каземат все мои ордена и мою саблю.
Подчеркивая затем каждое слово, я добавил:
— Слушаться вас я не стану. Наоборот, я заставлю вас слушать меня!
Тот покорно побежал исполнять мои приказания. Принес ордена и темляк. Но сабли не принес.
Я не протестовал и сделал веселые глаза, но мои внутренности рвала и грызла черная красноглазая кошка. Тоска, смертельная тоска!
Шпион любезно предложил мне содовой воды. Я беспрекословно и вызывающе выпил и, уже выпив, сказал:
— Вы, очевидно, принимаете меня за дурака. Но я прекрасно видел, что я пью не содовую воду. Если я выпил, то только для того, чтобы доказать вам, что я совсем не боюсь вас. Может быть, вы дали мне яду? Что же! Я не боюсь его. Я не боюсь ничего, потому что я ратую за святое дело и отстаиваю жизнь, а жизнь — святой алтарь Бога! Вот и сейчас я хорошо вижу, что вы умышленно заставляете Прасковьюшку забавлять меня моими орденами, чтоб незаметно подкрасться сбоку и всадить мне вот сюда ваш шприц. Вы хотите сделать мне вспрыскиванье, чтобы привить мне чувство преклонения перед вашим бездушным чертежом. Но это вам нынче не удастся. Я не позволю! Пойдите вон! Все! К черту! К чертовой матери!.. — Я неистово затопал ногами и все исчезли.
А Володечка спал, растянувшись на моей постели, когда я вошел в наш каземат. Он очень много спит эти дни, и, верно, Бог посылает ему этот сон, как избавление от лишних мучений.
— Спи, мой ненаглядный сынок! Спи крепко и отдохни в радостных сновиденьях. Я бодрствую за тебя. И если ты проснешься, я буду петь тебе, как маленькому: баю-бай! Спи! Спи!
Ночь без сна. В глазах мигают искры, а в ушах вечный шум осаждающих берега вод.
Может быть, ледяные горы полюсов двинули всю воду океанов на материк земли? На душе бесконечная тревога и жесткие спазмы тоски.
Сегодня в нашем каземате вывинтили газовые рожки. С постели сняли простыню. Подушку заменили кожаной. Меня оставили в одной рубашке, а сверху на меня надели халат из какой-то чрезвычайно плотной материи. Как ни бейся, ее руками не разорвать. Я подчиняюсь пока почти всему.
А Володечка все спит и спит. Боже, благодарю Тебя! Ты один милостив к моему сыну!
И еще ночь, вся исчерченная гиероглифами и символами. Испещренная рисунками и изображениями таинственных инфузорий.
В каземате вывернули последний гвоздь.
