Дикие пальмы - Фолкнер Уильям Катберт (мир книг TXT) 📗
– Тебе что – так уж сильно нужна эта сотня долларов?
– Я разве когда-нибудь, хоть когда-нибудь говорила о деньгах, кроме тех моих ста двадцати пяти долларов, которые ты не хотел брать? Ты знаешь это. Как я знаю то, что ты не возьмешь их деньги.
– Извини. Я не это имел в виду. Я отказался потому, что…
– Они попали в беду. Представь, что в таком же положении оказались мы. Я знаю, тебе бы пришлось пожертвовать чем-нибудь. Но мы уже пожертвовали многим, пожертвовали ради любви и не жалеем.
– Нет, – сказал он. – Не жалеем. И никогда не будем жалеть.
– И это тоже ради любви. Может быть, не нашей. Но все равно любви. – Она подошла к полке, на которой лежали их вещи, и сняла с нее тощий чемоданчик с инструментами, которыми его снабдили перед отъездом из Чикаго, дав еще и два железнодорожных билета. – Ему будет приятно узнать, если только до него дойдет, что ты воспользовался ими единственный раз, и то только для того, чтобы отсечь его управляющего от шахты. Что еще тебе нужно?
К Уилбурну подошел Бакнер. – Ты в порядке? – спросил он. – Я не боюсь, и она тоже, потому что ты в порядке. Уж за месяц-то я кое-что узнал о тебе. Может быть, если бы ты быстро согласился, сразу лее, в тот самый день, я и не позволил бы тебе. Я бы опасался. Но сейчас – нет. Весь риск я беру на себя, и я не забуду своего обещания: ты останешься в стороне. И заплачу тебе не сотню, а, как я и говорил, – сто пятьдесят.
Он пытался ответить «нет», пытался изо всех сил. Да, – спокойно подумал он, – я пожертвовал многим, но явно не этим. Честность во всем, что касается денег, порядочность, степень, – и потом какое-то кошмарное мгновение он думал: А может быть, в первую очередь я и пожертвовал любовью, но вовремя оборвал эту мысль; он сказал: – У тебя на это не хватило бы денег, даже если бы тебя звали Каллаган. Весь риск возьму на себя я.
Три дня спустя они вместе с Бакнерами, никого не встретив, пересекли каньон, направляясь к стоящему под парами поезду. Уилбурн настойчиво отказывался даже от сотни долларов и наконец согласился принять вместо них расписку на сто долларов из тех денег, что компания была должна Бакнеру и которые, как они оба прекрасно знали, никогда не будут выплачены, они договорились, что на эту сумму Уилбурн возьмет съестные припасы со склада, ключ от которого сдал ему Бакнер. – Это глупость какая-то, – заметил Бакнер. – Склад в любом случае принадлежит тебе.
– Так у нас будет все в порядке с бухгалтерией, – сказал Уилбурн.
Они прошли по тропинке, которая не была тропинкой, к поезду, паровозу, у которого не было ни переда, ни зада, к трем платформам для руды, к игрушечному вагончику. Бакнер оглянулся на шахту, на зияющее отверстие, на кучу отходов, уродующих чистейший снег. Погода была ясная, холодное солнце низко стояло над зубчатыми розоватыми пиками на фоне неба невероятной голубизны. – Что они подумают, когда узнают, что ты уехал?
– Может быть, решат, что я сам поехал за деньгами. Ради тебя хотелось бы надеяться, что они так и решат. – Потом он сказал: – Им здесь лучше. Никаких тебе забот о жилье и всяких таких вещах, ни пьянок, ни похмелий, еды достаточно, чтобы продержаться до весны. И потом у них есть занятие, есть чем заполнить дни, а по ночам можно лежать в постели и подсчитывать сверхурочные. Человек может долго ждать того, что, как он считает, должен получить. К тому же, может, он и пришлет хоть какие-то деньги.
– Ты веришь в это?
– Нет, – ответил Бакнер. – И ты тоже не верь.
– Думаю, я никогда и не верил, – сказал Уилбурн. – даже в тот день у него в офисе. В тот день верил, наверно, даже меньше, чем в любое другое время. – Они стояли чуть в стороне от двух женщин. – Слушай, когда выберешься отсюда и будет возможность, покажи ее врачу. Хорошему. И расскажи ему правду.
– Зачем? – сказал Бакнер.
– Я прошу тебя. Так у меня на душе будет спокойнее.
– Не, – сказал другой. – С ней все в порядке. Потому что с тобой все в порядке. Если бы я не был уверен в тебе, неужели, ты думаешь, я бы позволил тебе сделать это? – Время пришло; паровоз дал по-петушиному срывающийся, резкий свисток, Бакнеры залезли в вагончик, и поезд тронулся. Только несколько мгновений Шарлотта и Уилбурн смотрели ему вслед, потом Шарлотта повернулась и сразу же побежала. Солнце почти зашло, пики стояли загадочные и нежные, небеса отливали янтарем и лазурью; на мгновение до Уилбурна донеслись голоса из шахты, безумные, слабые и неразборчивые.
– О господи! – воскликнула Шарлотта. – Давай мы сегодня даже есть не будем. Скорее. Бегом. – Она побежала, потом остановилась и повернулась, отраженный розоватый свет разрумянил ее широкое грубоватое лицо, глаза сияли зеленоватым светом над бесформенным овчинным воротником бесформенного пальто. – Нет, – сказала она. – Ты беги впереди, чтобы я могла нас обоих раздевать на снегу. Только беги. – Но он не пошел вперед, даже не побежал, он пошел так, чтобы видеть, как уменьшается ее фигура на тропинке, которая не была тропинкой, как взбирается вверх к домику по другой стене каньона, и, глядя на нее, он подумал, что ей вообще не следовало бы носить брюки, хотя носила она их с той же забывчивой непринужденностью, что и платья, он вошел в домик и увидел, что она стаскивает с себя даже шерстяное белье. – Скорее, – сказала она. – Скорее. Шесть недель. Я почти забыла, как это делается. Нет, – сказала она. – Никогда не забуду. Это невозможно забыть, спасибо тебе, Господи.
Они не встали, чтобы приготовить и съесть ужин. Через какое-то время они заснули; Уилбурн проснулся посреди ночи и обнаружил, что печка давно погасла и в доме стоит лютый холод. Он вспомнил о нижнем белье Шарлотты, которое она бросила на пол; теперь это белье понадобится, ей уже давно пора надеть его. Но белье, наверно, стало похоже на обледенелый металл, и какое-то время он думал о том, что хорошо бы ему встать и сунуть его под одеяло, чтобы оно оттаяло, отогреть его своим телом, чтобы она могла надеть его, наконец он нашел в себе силы шевельнуться, но она сразу же вцепилась в него. – Ты куда? – Он сказал ей. Она еще сильнее вцепилась в него. – Если мне станет холодно, ты всегда сможешь покрыть меня.
Каждый день он ходил на шахту, где продолжалась безумная и неутихающая работа. В его первый приход люди смотрели на него не с любопытством или удивлением, а просто вопросительно, явно желая узнать, где же Бакнер. Но больше ничего не случилось, и он понял, что они, вероятно, даже не знают, что он официальный врач шахты, что они воспринимают его как еще одного американца (он почти что сказал «белого человека»), еще одного представителя далеких, сидящих на золотом троне, не терпящих возражений Властей, к которым они питают слепую веру и надежду. Они с Шарлоттой принялись обсуждать вопрос, как сказать им, хотя бы попытаться. – Только какая от этого будет польза? – заметил он. – Бакнер был прав. Куда они пойдут и что будут делать, когда доберутся туда? Здесь достаточно припасов, чтобы пережить зиму, а у них, вероятно, нет никаких накоплений (при условии, конечно, что им удавалось не оказываться в долгу перед складом, когда им платили зарплату, из которой они могли что-то откладывать), и, как сказал Бакнер, пребывая в счастливом заблуждении, можно жить долгое время. Может быть, только в заблуждении человек и бывает счастлив. Особенно если ты поляк, не умеющий ничего другого, только устанавливать динамитный взрыватель на глубине пятьсот футов. И еще одно. У нас все еще осталось три четверти из той сотни долларов в съестных припасах, и если бы все ушли отсюда, то кто-нибудь прослышал бы об этом и, может быть, Каллаган прислал бы сюда человека, чтобы забрать три оставшиеся банки бобов.
– И кое-что еще, – сказала Шарлотта. – Сейчас они не могут уйти. Они не могут уйти по этому снегу. Разве ты не заметил?
– Что?
– Тот маленький игрушечный поезд не возвращался с тех пор, как увез Бакнеров. А они уехали уже две недели назад.
Он этого не заметил, он не знал, вернется ли еще поезд, а потому они решили, что если он появится, они больше не будут ждать и все скажут (или попытаются сказать) людям в шахте. И две недели спустя поезд действительно вернулся. Они пересекли каньон, направляясь к тому месту, где дикие, грязные, что-то бормочущие люди уже начали загружать платформы. – Ну и что теперь? – сказал Уилбурн. – Я же не могу объясняться с ними.
