Первые шаги в жизни - де Бальзак Оноре (читать книги без txt) 📗
— У вас места заказаны? — спросил он Оскара и г-жу Клапар, рассматривая их и словно силясь что-то вспомнить.
— Да, два места в общем отделении на имя моего слуги Бельжамба, — отозвался Оскар. — Он должен был заказать их, когда уезжал вчера вечером.
— А! Вы, сударь, вероятно, новый бомонский сборщик податей? — сказал Пьеротен. — Вы едете на место племянника господина Маргерона?
— Да, — ответил Оскар, сжимая руку матери, которая намеревалась что-то возразить.
Теперь офицеру в свою очередь хотелось остаться некоторое время неузнанным.
Вдруг Оскар вздрогнул: он услышал с улицы голос Жоржа Маре, кричавшего:
— Пьеротен, у вас найдется еще одно место?
— Мне кажется, вы могли бы сказать «господин Пьеротен» и не драть глотку, — живо ответил владелец дилижансов Уазской долины.
Если бы не голос, Оскар ни за что не узнал бы мистификатора, уже дважды сыгравшего роковую роль в его жизни. Жорж почти совсем облысел, только над ушами сохранилось у него немного волос, которые были старательно взбиты, чтобы хоть слегка прикрыть голое темя. Излишняя полнота и толстый живот изменили до неузнаваемости облик этого некогда изящного молодого человека. Отталкивающий внешний вид и манера держаться говорили о низких страстях и постоянных кутежах: цвет лица у него был нездоровый, лицо огрубело и оплыло, как у пьяницы. Глаза утратили блеск и ту юношескую живость, которые могут сохраниться и в зрелом возрасте при благоразумном и трудолюбивом образе жизни. Жорж был одет небрежно, как человек, не заботящийся о своей внешности: на нем были панталоны со штрипками, сильно поношенные, но требовавшие по своему фасону лакированных сапог. А сапоги его, нечищенные, на толстых подошвах, видимо служили уже около года, что в Париже равняется трем. Полинявший жилет и фуляр, повязанный с претензией на изящество, хотя это и был просто старый шарф, говорили об отчаянном положении, до которого нередко доходят бывшие щеголи. К тому же, невзирая на утренний час, Жорж был во фраке, а не в рединготе, что уже свидетельствовало об истинной нищете! Этот фрак, вероятно перевидавший немало балов, стал теперь повседневной одеждой, так же как его хозяин от богатства перешел к повседневному труду Сукно на швах побелело, воротник засалился, обшлага обтрепались, и материя по краям висела бахромой И Жорж еще дерзал привлекать к себе внимание желтыми, но довольно грязными перчатками, причем на одном из пальцев чернел перстень с печаткой Вокруг фуляра, продетого сквозь замысловатое золотое кольцо, извивалась шелковая цепочка — имитация волосяной, — на которой, по-видимому, висели часы. Шляпа, хотя и довольно лихо заломленная, особенно подчеркивала нищету этого человека, который не мог заплатить шестнадцати франков шляпнику и, видимо, перебивался со дня на день. Бывший возлюбленный Флорентины помахивал тростью с чеканным, позолоченным, но совершенно помятым набалдашником. Синие панталоны, клетчатый жилет, галстук небесного цвета и коленкоровая сорочка в розовую полоску говорили, несмотря на все свое убожество, о таком желании казаться чем-то, что этот контраст не только поражал; он был поучителен.
«И это Жорж! — подумал Оскар. — Человек, у которого было тридцать тысяч дохода, когда я с ним расстался!»
— У господина де Пьеротена есть еще свободное место в купе? — насмешливо спросил Жорж.
— Нет, мое купе занято пэром Франции, зятем господина Моро, бароном де Каналисом, его женой и тещей. У меня есть только одно место в общем отделении.
— Черт! Оказывается, пэры Франции при любых правительствах путешествуют в дилижансах Пьеротена! Я беру это место, — сказал Жорж, не забывший истории с г-ном де Серизи.
Он окинул внимательным взглядом Оскара и вдову, но не узнал ни сына, ни матери. Оскар на африканском солнце загорел; у него были пышные усы и густые бакенбарды; худое лицо и резкие черты гармонировали с военной выправкой. И ленточка офицерского ордена, и изувеченная рука, и строгость одежды — все это сбило бы Жоржа с толку, даже если бы у него и сохранились хоть какие-нибудь воспоминания о его давнишней жертве. Что касается г-жи Клапар, которую Жорж некогда видел лишь мельком, то десять лет, посвященные самому суровому благочестию, совсем ее изменили. Никто не подумал бы, что эта женщина — почти монахиня — была одной из Аспазий 1797 года.
Грузный старик в простом, но добротном платье — Оскар сейчас же узнал в нем дядюшку Леже — медленно приближался, волоча ноги; он дружески поздоровался с Пьеротеном, видимо относившимся к нему с тем почтением, которое всюду питают к богачам.
— Да это дядюшка Леже! И он становится все внушительнее, — воскликнул Жорж.
— С кем имею честь?.. — сухо спросил дядюшка Леже.
— Как? Вы не узнаете полковника Жоржа, друга Али-паши? Мы с вами однажды путешествовали вместе с графом де Серизи, который ехал инкогнито.
Одной из самых распространенных глупостей среди людей опустившихся является желание непременно кого-то узнавать и стараться быть узнанным.
— А вы изрядно изменились, — ответил старик посредник, ставший миллионщиком.
— Все меняется, — отозвался Жорж. — Разве «Серебряный Лев», или дилижанс Пьеротена похожи на то, чем они были четырнадцать лет назад?
— Пьеротену теперь одному принадлежат все почтовые кареты долины Уазы, и они у него превосходные, — ответил г-н Леже. — Он теперь бомонский домовладелец, хозяин постоялого двора, где останавливаются приезжающие в дилижансах; у него есть жена и дочь, и не какая-нибудь деревенщина…
Из дверей гостиницы вышел старик лет семидесяти и присоединился к путешественникам, ожидавшим минуты, когда можно будет сесть в дилижанс.
— Что ж, папаша Ребер, — сказал Леже, — недостает только вашей знаменитости.
— Вон она, — сказал управляющий графа де Серизи, указывая на Жозефа Бридо.
Ни Жорж, ни Оскар не могли узнать прославленного художника, — его лицо, теперь всем столь известное, было крайне измождено, и держался он с той самоуверенностью, которую придает успех. В петлице его черного редингота виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Одет он был чрезвычайно изысканно — по-видимому, собирался за город на какое-нибудь торжество.
В это время из конторы, занимавшей бывшую кухню «Серебряного Льва», вышел служащий с листом бумаги в руке и остановился перед дверцей пустого купе.
— Господин де Каналис с супругой — три места! — крикнул он. Затем вошел внутрь дилижанса и начал перечислять:- Господин Бельжамб — два места. Господин де Ребер — три места. Господин… как ваше имя? — обратился он к Жоржу.
— Жорж Маре, — ответил вполголоса бывший богач.
Потом служащий подошел к ротонде, возле которой толпились кормилицы, сельские жители и владельцы молочных лавочек, шумно прощавшиеся друг с другом; усадив шесть пассажиров, служащий вызвал четырех молодых людей, которые взобрались на империал, и вместо всякого сигнала сказал:
— Трогай!
Пьеротен поместился рядом с кучером, молодым человеком в блузе, который в свою очередь крикнул лошадям:
— Но…о, пошли!
Четверка лошадей, купленная в Руа, не спеша побежала в гору, через предместье Сен-Дени; но, поднявшись над Сен-Лореном, дилижанс покатил, точно почтовая карета, и через сорок минут был уже в деревне Сен-Дени. Пьеротен не остановился у трактира, славившегося слоеными пирожками, а свернул влево от Сен-Дени, па дорогу, которая ведет в долину Монморанси.
На этом повороте Жорж, наконец, нарушил молчание, которое царило до сих пор среди пассажиров, разглядывавших друг друга.
— Теперь дилижансы ходят все-таки побыстрее, чем пятнадцать лет назад, — сказал он, вынимая серебряные часы, — правда, папаша Леже?
— Люди великодушно зовут меня господин Леже, — поправил его миллионщик.
— Да ведь это тот самый проказник, который ехал с нами при моей первой поездке в Прэль! — воскликнул Жозеф Бридо. — Ну что ж? Участвовали вы еще в походах — в Азии, в Африке, в Америке? — спросил знаменитый художник.
— Черт побери, я участвовал в Июльской революции, и этого слишком достаточно, ибо она меня разорила…
