Человек, который смеется - Гюго Виктор (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗

Увидев в каморке, волка, мальчик вылез из-под медвежьей шкуры и встал на ноги, заслонив собою малютку, спавшую крепким сном.

Урсус повесил фонарь на крюк, вбитый в потолок. Молча, не спеша, привычным движением снял и положил на полку пояс с инструментами. Он не смотрел по сторонам и как будто ничего не замечал. Глаза у него казались стеклянными. По-видимому, он был чем-то глубоко взволнован. Наконец его мысль прорвалась наружу, как всегда, быстрым потоком слов:

– Вот счастливица! Мертва, совсем мертва!

Он присел на корточки, подбросил в печку выпавший из нее шлак и, помешивая торф, бормотал:

– Нелегко было отыскать ее. Какая-то злая сила запрятала ее на два фута под снег. Не будь со мною Гомо, чутье которого ведет его так же хорошо, как в свое время разум вел Христофора Колумба, я до сих пор вязнул бы там в сугробах, играя в прятки со смертью. Диоген днем с фонарем искал человека, а я ночью с фонарем искал покойницу; поиски Диогена привели его к сарказму, мои привели меня к зрелищу смерти. Какая она была холодная! Я дотронулся до ее руки – настоящий камень. Какое безмолвие в ее глазах! Как это глупо – умирать, зная, что оставляешь после себя ребенка! Не очень-то удобно будет нам втроем в этой коробке. Ну и неприятность! Выходит, я обзавелся семьей. Девочкой и мальчиком.

Пока Урсус произносил эту тираду, Гомо прокрался к печке. Ручка спящей малютки свешивалась между печкой и сундуком. Волк стал лизать ручку.

Он лизал ее так осторожно, что девочка даже не шевельнулась.

Урсус повернулся к волку.

– Ладно, Гомо. Я буду отцом, а ты – дядей.

Не прерывая своего монолога, он с философским глубокомыслием снова принялся помешивать торф в печке.

– Значит, усыновляю. Это дело решенное. Да и Гомо не прочь.

Он выпрямился.

– Любопытно было бы знать, кто повинен в этой смерти? Люди? Или…

Он устремил взор куда-то ввысь и еле внятно докончил:

– Или ты?

И в тяжелом раздумье Урсус поник головой.

– Ночь взяла на себя труд умертвить эту женщину, – сказал он.

Когда он снова поднял голову, его взгляд упал на лицо мальчика, который совсем проснулся и прислушивался к его словам. Урсус резко спросил его:

– Ты чему смеешься?

Мальчик ответил:

– Я не смеюсь.

Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:

– В таком случае ты ужасен.

Ночью в лачуге было настолько темно, что Урсус не разглядел лица мальчика. Теперь, при дневном свете, он увидел его впервые.

Положив обе руки на плечи ребенка, он со все возраставшим вниманием всматривался в его черты и, наконец, крикнул:

– Да перестань же смеяться!

– Я не смеюсь! – сказал мальчик.

По всему телу Урсуса пробежала дрожь.

– Ты смеешься, говорю тебе!

И, тряся ребенка с яростной силой, не то от гнева, не то от жалости, он накинулся на него:

– Кто же так над тобою поработал?

Ребенок ответил:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Урсус продолжал допытываться:

– С каких это пор ты так смеешься?

– Я всегда был такой, – ответил мальчик.

Урсус повернулся лицом к сундуку и произнес вполголоса:

– Я думал, что этого уже не делают.

Осторожно, чтобы не разбудить спящей малютки, он вытащил у нее из-под головки книгу, которую положил ей вместо подушки.

– Посмотрим, что говорится на этот счет у Конкеста, – пробормотал он.

Это был толстый фолиант в мягком пергаментном переплете. Урсус полистал большим пальцем трактат, отыскивая нужную страницу, разложил книгу на печке и прочел:

– …«De denasatis» [77]. Это здесь.

– И продолжал:

– «Bucca fissa usque ad aures, genzivis denudatis, nasoque murdridato, masca eris, et ridebis semper [78]. Да, именно так.

Он водворил книгу на полку, бормоча себе под нос:

– Случай, в смысл которого было бы вредно углубляться. Останемся на поверхности явления. Смейся, малыш!

Девочка проснулась. Ее утренним приветствием был крик.

– Ну, кормилица, дай-ка ей грудь, – сказал Урсус.

Малютка приподнялась на своем ложе. Урсус достал с печки пузырек и сунул его в рот девочки.

В эту минуту взошло солнце. Оно только что всплыло над горизонтом. Алые его лучи, проникнув в окно, ударили прямо в лицо малютки, повернувшейся в ту сторону. В зрачках ее, как в двух зеркалах, отразился пурпурный диск светила. Зрачки не сократились, и веки не дрогнули.

– Что ж это, – вскрикнул Урсус, – она слепа!

Книга вторая

«По приказу короля»

Часть первая

Прошлое не умирает; в людях отражается человек

1. Лорд Кленчарли

В те времена существовал человек, который был живым осколком прошлого.

Этим осколком был лорд Линней Кленчарли.

Барон Линней Кленчарли, современник Кромвеля [79], был одним из тех, спешим прибавить – немногочисленных, пэров Англии, которые в свое время признали республику. Это признание имело свои причины и в конце концов вполне объяснимо, поскольку республика на короткое время восторжествовала. Так что не было ничего удивительного в том, что лорд Кленчарли пребывал в партии республиканцев, пока республика была победительницей. Но лорд Кленчарли продолжал оставаться республиканцем и после того, как окончилась революция и пал парламентский режим. Высокородному патрицию нетрудно было бы вернуться во вновь восстановленную палату лордов, ибо при реставрациях монархи всегда очень охотно принимают раскаявшихся и Карл II [80] был милостив к тем, кто возвращался к нему. Однако лорд Кленчарли совершенно не понял, чего требовали от него события. И в то время, как в Англии радостными кликами встречали короля, вновь вступавшего во владение страной, как верноподданные единодушно приветствовали монархию и династия восстанавливалась среди всеобщего торжественного отречения от прошлого, в то время, как прошлое становилось будущим, а будущее – прошлым, лорд Кленчарли не пожелал покориться. Он не захотел видеть этого ликования и добровольно покинул родину. Он мог стать пэром, а предпочел стать изгнанником. Так протекали годы; так он и состарился, храня верность мертвой республике. Такое ребячество сделало его всеобщим посмешищем.

Он удалился в Швейцарию. Он поселился в высоком полуразвалившемся доме на берегу Женевского озера. Он выбрал себе жилище в самом глухом месте побережья – между Шильоном, где был заключен Бонивар, и Веве, где похоронен Ледло [81]. Его окружали овеваемые ветрами и одетые тучами суровые, сумрачные Альпы; он жил здесь, затерянный, в глубокой тени, отбрасываемой горами. Его редко встречал прохожий. Этот человек жил вне своей страны, почти вне своей эпохи. В то время каждый, кто был в курсе событий и разбирался в них, понимал, что всякое сопротивление установившемуся порядку не имело оправдания. Англия была счастлива; реставрация – своего рода примирение супругов: король и нация возвращаются на свое брачное ложе; можно ли представить себе что-либо более приятное и радостное? Великобритания сияла от счастья; иметь короля – это уже много, а тем более такого очаровательного короля. Карл II был любезен, умел и пожить в свое удовольствие и управлять государством, напоминая своим величием Людовика XIV. Это был джентльмен и дворянин; подданные восхищались им; он вел войну с Ганновером и, конечно, хорошо знал зачем, хотя только он один это и знал; он продал Дюнкерк Франции [82] – дело высокого политического значения. У демократически настроенных пэров, про которых Чемберлен сказал: «Проклятая республика заразила своим тлетворным дыханием даже некоторых аристократов», хватило здравого смысла очень быстро примениться к обстоятельствам, не отстать от своего времени и занять свои места в палате лордов; для этого им достаточно было лишь принести присягу королю.