Зуб мудрости - Севела Эфраим (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Остальная родня очень не любила, когда «Душегуб» заводил речь на политические темы. Запретить ему нельзя. Во-первых, родственник. А во-вторых, он мог это расценить как неблагонадежность и сообщить куда следует. Ведь он хоть и в отставке, но навык-то остался, и руки скучают по прежней работе. Лучше с ним не связываться.
Все умолкали, когда он затрагивал политику, не отвечали на его вопросы. И тогда весь удар принимала на себя я. Он сажал меня к себе на колени, дышал мне в лицо табаком и спиртом и говорил, поглаживая мою голову дрожащей от старости рукой:
— Только ты меня понимаешь. Ты — наш, советский человек. А они… гнилая интеллигенция. Сталин знаешь, что делал с такими? Ставил к стенке. Без всяких разговоров.
Потом начинал изливать мне душу. О том, что страна потеряла веру. А без веры в вождя народ совсем распустился. При Сталине был порядок. А теперь каждый норовит укусить советскую власть. Мои родственники немели. И только выразительно переглядывались. Наконец бабушка Соня, жена «Душегуба», вмешивалась и отнимала меня у него:
— Хватит, Степан. Высказался — отдохни. Ты замучил ребенка. Посмотри, на кого она похожа?
— Разве больше не о чем поговорить? — осторожно, чтоб не рассердить дедушку Степана, добавлял дедушка Лева. — Давайте поговорим о чем-нибудь веселом. Например, что слышно насчет холеры в Одессе?
Потом я допрыгалась со своими портретами. И если бы не дедушка Степан, я бы полетела из английской школы со скоростью ракеты.
В школе я рисовала карикатуры на отстающих учеников по заданию пионервожатой. Эти карикатуры вывешивали в стенной газете в самом большом спортивном зале. И там всегда толпились зрители и гоготали. Мои рисунки имели успех.
Тогда наша учительница Мария Филипповна велела мне нарисовать портрет вождя советского народа Брежнева. Срисовать с фотографии. И добавила, что это большая честь для меня, и она надеется, что я оправдаю доверие коллектива школы.
Я осталась после уроков и за полчаса проделала всю работу. Уходя домой, занесла портрет школьному сторожу, чтоб он утром передал его учительнице.
Утром меня ожидала не только Мария Филипповна, а человек десять учителей и директор школы. У всех — каменные лица. Смотрят на меня, как кошки на мышь. Сейчас слопают.
Я вошла с раздутым портфелем на спине, который весил больше, чем я, и они сразу взяли меня в кольцо.
— Вражеский элемент! — не выдержав, завизжала Мария Филипповна. — Прокралась в наши тесные ряды!
Меня тут же выставили из школы. С наказом — без родителей не являться. А вся причина была в портрете Брежнева. Я по привычке схватила несколько главных деталей. Его большую верхнюю губу и густые, как кисточки для бритья, брови, и получилась карикатура.
В доме у нас начался переполох. Запахло порохом. —Дедушка Сема сказал, что нашей семье теперь сухой из воды не выйти, а прадед Лапидус, лично знавший Ленина, сказал, что в этом случае его прошлые заслуги не спасут. У бабушек увлажнились глаза и затряслись руки. Мой отец с перекошенным лицом забегал по квартире, запустив пальцы в свою шевелюру, и, казалось, он вот-вот сорвет с головы свой скальп, как парик.
Спас положение русский человек, дедушка Степан — щит и меч революции.
— А ну, тихо! — гаркнул он на свою еврейскую родню. Устроили кагал, понимаешь, поручать такое важное политическое дело, как портрет вождя, ребенку! Головотяпы! Ротозеи! А сейчас с больной головы на здоровую? На ребенка свалить свою политическую слепоту! Ну, погодите у меня! Я вас выведу на чистую воду! Я наведу там порядок!
Мой защитник, дедушка Степан, отставной майор КГБ, явился в школу в своем офицерском обмундировании, в котором он потом лежал в гробу, и навел порядок.
Марию Филипповну хотели уволить, но потом оставили со строгим предупреждением. Пионервожатую перевели в другую школу. В простую. Не в английскую.
А мне за четверть вывели по поведению «отлично», хотя, если честно признаться, я еле тянула на «тройку».
По случаю благополучного завершения этой неприятной истории мой папа устроил дома вечеринку. Для всей родни. Чужих не приглашали. Дедушке Степану, как герою дня, было позволено в этот вечер выпить больше установленной бабушкой нормы, и он, захмелев, плясал вприсядку русскую пляску и требовал, чтоб все евреи, независимо от возраста, плясали вместе с ним. Как представитель евреев я одна плясала с ним. Остальные ограничились хлопаньем в ладоши.
Наскакавшись и устав, дедушка Степан бухнулся на диван, меня посадил к себе на колени и сказал, тяжело дыша:
— А все эти художества, Олечка, брось! Ну их к лешему! Они, понимаешь, до добра не доведут.
Мои старички не любят животных. Поэтому ни в одном доме нет ни кошек, ни собак.
Когда мама с папой намереваются меня сбыть кому-нибудь на шею, потому что у них — личная жизнь, и ребенок связывает им руки, я из всех дедушек и бабушек выбираю деда Сему и бабу Симу. Но так как между стариками есть договоренность держать меня по очереди, то мое желание не всегда выполняется.
Дедушка Сема — это тот, который жулик и спекулянт, позор семьи, урод, без которого семьи не бывает. Я люблю жить у него с бабой Симой не только потому, что у них самая большая квартира в хорошем районе (конечно, добытая нечестным путем, как считает вся остальная родня). И не только потому, что здесь меня закармливают самыми вкусными вещами, каких в магазинах не найти. И не только потому, что оттуда я возвращаюсь домой, к родителям, всегда в обновке. То в новых туфлях, то в заграничном платьице, а то и в шубке из натурального меха.
Меня тянет к ним потому, что у них есть собака. Бобик. Не породистая. Дворняжка. Но с таким характером! Такая озорная! Что я б ее на немецкую овчарку с медалями не променяла. Бобик с вислыми ушами, мокрым носом и вечно линяющей шерстью, от чего все в доме покрыто волосами, — мой дружок. Самый искренний.
Когда меня туда приводят, он меня чует по запаху за версту. Я еще в подъезд не вошла, а он на пятом этаже, в самом конце длинного коридора, начинает бросаться в своей квартире на запертую дверь, радостно скулить и лаять. А уж когда я вхожу в квартиру, с ним делается настоящая истерика. Он чуть не сбивает меня с ног, норовя лизнуть мой нос. И так дрожит от радости, что всегда обязательно уписается. Прямо на пол. Разбрызгивая капли. И получая за это от бабушки Симы ремнем.
Бобик — чудак, каких свет не видывал. Будь он человеком, непременно писал бы юмористические рассказы или выступал в цирке клоуном. У него чувство юмора развито больше, чем у некоторых людей. Например, у дедушки Степана.
Тот, если кругом смеются, всегда настораживается, делает строгое лицо и изрекает:
— Ничего смешного не нахожу… Как бы не заплакать вам.
Он все еще думает, что его боятся, потому что он — майор КГБ. И забывает, что он в отставке. Как говорит дедушка Лева, выброшен на помойку истории.
Бобик — весь черный, с рыжими пятнами. Не красавец. Но душечка. Если уж учудит, то живот надорвать можно.
Однажды он ввел своих хозяев в большие расходы. Дело было на даче. Меня там, к сожалению, не было. Я все знаю со слов бабушки Симы.
На соседнюю дачу приехали гости. Старый генерал с молодой женой. И с ними собака. Редкой породы. Далматский дог. Белая. С коричневыми пятнышками. Сучка. Красавица. На ошейнике медалей больше, чем у генерала на груди. И генерал обожал свою собаку не меньше, чем свою молодую жену. По мнению дедушки Семы. Души в ней не чаял.
Собаку кормили чуть ли не с ложечки. По особой диете. Это при остром дефиците продуктов для трудящихся. Генеральской собаке ни в чем отказа не было. По уверению бабушки Симы — капитана медицинской службы запаса.
Генеральская чета приехала гостить не на один день и обосновалась основательно. Свою собаку они водили гулять на поводке, и, если какая-нибудь встречная псина пыталась положить глаз на породистую генеральскую суку и начинала принюхиваться и тянуться к ней, старый генерал наливался кровью до критической отметки, после которой мог случиться апоплексический удар, и своей палкой, на которую он опирался при ходьбе, отгонял дерзкого плебея.
