Хлеб великанов - Кристи Агата (версия книг TXT) 📗
— Пусть это послужит тебе предостережением, моя девочка, — говорила Няня. — На новом месте не позволяй себе ничего такого.
Винни, шмыгнув носом, пробормотала, что ничего такого и не было.
— И больше не будет, смею надеяться, пока я здесь служу, — сказала Няня. — Должна сказать, больше всего тут виноваты твои рыжие волосы. Рыжие — всегда ветреницы, так говорила моя дорогая мамочка. Не скажу, что ты непутевая, но то, что ты сделала, — неприлично. Неприлично — больше я ничего не могу сказать.
И как обычно, после этой фразы у нее нашлось еще многое что сказать. Но Вернон уже не слушал. «Неприлично»? Он знал, что «приличная» говорят про шляпу. Но при чем здесь шляпа?
— Няня, что значит «неприлично»? — спросил он ее в тот же день.
Няня с полным ртом булавок — она кроила Вернону полотняный костюмчик — ответила:
— Непристойно.
— Что значит «непристойно»?
— Это когда маленькие мальчики задают глупые вопросы, — не задумываясь ответила Няня. Долгая профессиональная практика развивает в людях находчивость.
В этот день отец Вернона зашел в детскую. Бросил на него быстрый вороватый взгляд, несчастный и вызывающий. Слегка поморщился, встретившись с округлившимися от любопытства глазами сына.
— Привет, Вернон.
— Привет, папа.
— Я уезжаю в Лондон. Пока, старина.
— Ты уезжаешь в Лондон, потому что целовал Винни? — с интересом спросил Вернон.
Отец пробормотал слово, которого, как Вернон знал, дети не должны слышать — тем более повторять. Этим словом пользуются джентльмены, а не мальчики. Подобное обстоятельство заключало в себе особое очарование, так что Вернон завел привычку перед сном повторять его самому себе вместе с другим запрещенным словом. Другое слово было «Корсет».
— Кто, к дьяволу, тебе это сказал?
— Никто не говорил, — поколебавшись с минуту, ответил Вернон.
— Тогда откуда ты узнал?
— Так ты целовал ее, правда? — допытывался Вернон.
Отец, не отвечая, подошел к нему.
— Винни меня иногда целует, — сообщил Вернон, — но мне это не очень нравится. Приходится ее тоже целовать. Вот садовник ее целует много. Ему это вроде нравится. По-моему, поцелуи — это глупость. Может быть, мне больше понравится целовать Винни, когда я вырасту?
— Да, — осторожно сказал отец, — вероятно. Ты же знаешь, что сыновья иногда становятся очень похожи на отцов.
— А я хочу быть похожим на тебя. Ты замечательный наездник, так Сэм говорит. Он говорит, равных тебе нет во всей округе, и еще не было лучшего знатока лошадей. — И быстро-быстро Вернон добавил: — Я хочу стать похожим на тебя, а не на маму. От мамы у лошадей спина саднит — так Сэм говорит.
Последовала долгая пауза.
— У мамы ужасно голова болит, — сообщил Вернон скороговоркой.
— Знаю.
— Ты сказал ей до свидания?
— Нет.
— А скажешь? Тогда тебе надо побыстрее. Вон уже коляска подъезжает.
— Боюсь, уже нет времени.
Вернон с мудрым видом кивнул.
— Ну и правильно. Я не люблю, когда приходится целовать плачущих людей. Вообще не люблю, когда мама меня изо всех сил целует. Она меня так сильно сжимает и говорит в самое ухо. По-моему, лучше целовать Винни. А по-твоему, папа?
Тут отец почему-то резко повернулся и вышел из комнаты. Мгновением раньше вошла Няня. Она почтительно посторонилась, пропуская хозяина, и у Вернона возникла смутная мысль, что она как-то ухитрилась сделать так, что отцу стало неловко.
Вошла младшая горничная Кэти и стала накрывать на стол к чаю. Вернон в углу строил башню из кубиков. Вокруг него снова сомкнулась атмосфера мирной старой детской.
И вот — внезапное вторжение. В дверях стояла мать. Глаза ее опухли от слез. Она промокала их платочком, всем своим видом показывая, какая она несчастная.
— Он ушел, — воскликнула она. — Не сказав мне ни слова. Ни единого слова. О, мой сыночек. Сыночек мой!
Она метнулась через комнату к Вернону и сгребла его в объятия, разрушив башню, в которой было на один этаж больше, чем ему удавалось построить раньше. Громкий, отчаянный голос матери забивался в уши:
— Дитя мое… сыночек… поклянись, что ты никогда не предашь меня. Клянись… клянись.
Няня решительно подошла к ним.
— Довольно, мадам, довольно, остановитесь. Вам лучше вернуться в постель. Эдит принесет вам чашечку хорошенького чайку.
Тон у нее был властный и суровый.
Мать всхлипывала и еще сильнее прижимала его к себе. Все тело Вернона напряглось, сопротивляясь. Еще немного, еще совсем немного — и он сделает все, что мама пожелает, лишь бы она отпустила его.
— Вернон, ты должен возместить… возместить мне те страдания, которые причинил мне твой отец. О господи, что мне делать?
Краешком сознания Вернон отметил, что Кэти молча стоит и наслаждается зрелищем.
— Идемте, мадам, — сказала Няня. — Вы только расстраиваете ребенка.
На этот раз в ее голосе было столько решительности, что мать подчинилась. Слегка опершись на руку Няни, она дала себя увести.
Через несколько минут Няня вернулась с покрасневшим лицом.
— Ну дела, — сказала Кэти, — никак не успокоится! Вечные с ней истерики. Вы не думаете, что она этим только себя убивает? А Хозяин — что ему остается? Приходится мириться с ней. Все эти сцены и дурное настроение…
— Хватит, детка, — сказала Няня. — Займись-ка своим делом; в доме джентльмена слуги не судачат о таких вещах. Твоей матери следовало бы получше тебя воспитать.
Кивнув, Кэти скрылась. Няня обошла вокруг стола, с непривычной резкостью передвигая чашки и тарелки. Губы ее шевелились, она ворчала под нос:
— Вбивают ребенку в голову всякие глупости. Терпеть этого не могу…
Глава 3
Появилась новая горничная, худенькая, беленькая, с глазами навыкате. Ее звали Изабел, но в доме ей дали имя Сьюзен, как Более Подходящее. У Вернона это вызвало недоумение. Он попросил Няню объяснить.
— Мастер Вернон, есть такие имена, которые подходят дворянам, а есть имена для прислуги. Вот и все.
— Тогда почему же ее настоящее имя — Изабел?
— Некоторые люди любят обезьянничать и, когда крестят своих детей, дают им дворянские имена.
Слово «обезьянничать» сильно смутило Вернона. Обезьяны, мартышки… Что, некоторые люди носят детей крестить в зоопарк?
— Я думал, что детей крестят в церкви.
— Так оно и есть, мастер Вернон.
Загадочная история. Почему все кругом так загадочно? Почему простые вещи вдруг становятся загадочными? Почему один человек говорит тебе одно, а другой совсем другое?
— Няня, откуда берутся дети?
— Вы меня уже спрашивали, мастер Вернон. Ангелочки приносят их, влетая ночью в окно.
— Та ам… ам…
— Не заикайтесь, мастер Вернон.
— Американская леди, которая сюда приходила, — она сказала, что меня нашли под кустом крыжовника.
— Так бывает только в Америке, — безмятежно откликнулась Няня.
Вернон с облегчением вздохнул. Ну конечно же! В нем колыхнулась волна благодарности к Няне. Она все знает. Пошатнувшуюся вселенную она твердо поставила на место. И она никогда не смеется. Мама — та смеется. Он слышал, как она говорила другим дамам: «Он задает мне такие занятные вопросы. Вы только послушайте… Дети так забавны, так восхитительны».
Но Вернон вовсе не считал, что он забавный или восхитительный. Он просто хотел знать. Ты должен все узнавать. Иначе не повзрослеешь. А когда ты взрослый, ты все знаешь и у тебя в кошельке есть золотые соверены.
Мир продолжал расширяться.
Появились, например, дяди и тети.
Дядя Сидни — мамин брат. Он низенький, толстый, с красным носом. У него привычка напевать — тянуть одну ноту — и звенеть монетами в брючном кармане. Он обожает шутить, но Вернон считает, что его шутки не всегда забавны.
Например, дядя Сидни говорит:
— Допустим, я надену твою шапку. А? На что я буду похож? Скажи!
