Черный принц - Мердок Айрис (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗
– Простите, пожалуйста. Ой, Брэдли, вот здорово! Ты навещал родителей? Как жалко, что меня не было. Ты на метро? Можно, я провожу тебя? – Она повернула, и мы пошли рядом.
– Я думал, ты на фестивале, – задыхаясь от еле скрываемого волнения, сказал я.
– Не смогла сесть в поезд. То есть можно было, конечно, но я не выношу давки, это у меня прямо клаустрофобия.
– Я тоже. Фестивали поп-музыки – не место для нас, клаустрофобов. – Я уже говорил вполне спокойно, а сам думал: «Она расскажет Арнольду, что встретила меня».
– Наверно. Я ни разу на них не бывала. Теперь ты прочтешь мне еще лекцию о вреде наркотиков, да?
– Нет. А ты хотела бы выслушать лекцию?
– От тебя – ничего не имею против. Но лучше не о наркотиках, а про «Гамлета». Брэдли, как по-твоему, Гертруда была в заговоре с Клавдием, когда он убивал короля?
– Нет.
– А была у нее с ним связь при жизни мужа?
– Нет.
– Почему?
– Неприлично. И храбрости не хватило бы. Тут нужна большая храбрость.
– Клавдий мог ее уговорить. У него сильный характер.
– У короля тоже.
– Мы видим его только глазами Гамлета.
– Нет. Призрак был настоящим призраком.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Тогда, значит, король был страшный зануда.
– Это другой вопрос.
– По-моему, некоторые женщины испытывают психологическую потребность изменять мужьям, особенно достигнув определенного возраста.
– Возможно.
– А как по-твоему, король и Клавдий вначале симпатизировали друг другу?
– Существует теория, что они были любовниками, Гертруда отравила мужа, потому что он любил Клавдия, Гамлет, естественно, это знал. Ничего удивительного, что он был неврастеником. В тексте много зашифрованных указаний на мужеложество. «Колос, пораженный порчей, в соседстве с чистым». Колос – это фаллический образ; «в соседстве» – эвфемизм для…
– Ух ты! Где можно об этом прочитать?
– Я шучу. До этого еще не додумались даже в Оксфорде.
Я шагал очень быстро, и Джулиан то и дело подбегала вприпрыжку, чтобы не отстать. При этом она умудрялась все время держаться ко мне лицом, выплясывая рядом со мной какой-то замысловатый танец. А я смотрел вниз на ее очень грязные голые ноги, выделывавшие эти скачки, прыжки и антраша.
Мы уже почти дошли до того места, где она рвала тогда в сумерки свои любовные письма и я еще принял ее сначала за мальчика. Я спросил:
– Как поживает мистер Беллинг?
– Брэдли, пожалуйста…
– Прости.
– Да нет, ты можешь говорить мне все, что хочешь. Но только это все, слава богу, кончено и забыто.
– И шарик не прилетел к тебе обратно? Не было так, что ты проснулась утром, а он привязан к твоему окну?
– Нет!
Ее лицо, обращенное ко мне, все в бегучих солнечных бликах и тенях, казалось очень юным, почти детским и по-детски сосредоточенно-серьезным. Какой чистой, неиспорченной представилась она моему взгляду в ту минуту со своими грязными босыми ногами и со своими заботами о «заданной» книге. И я почувствовал сожаление, которое было, в сущности, стыдом перед нею. Что я сейчас делал? И зачем? Жизнь человека должна быть простой и открытой. Ложь, даже в гедонических целях, гораздо реже бывает оправдана, чем полагают в образованных кругах. Я понял, что запутался, и мне стало стыдно, страшно. И вместе с тем я по-прежнему чувствовал к Рейчел нежность и жалость, к которым примешивалась память о запахе ее теплого, пышного тела. Нет, я, конечно, не оставлю ее в нужде. Надо будет выработать какой-то приемлемый модус. Но как, однако же, мне не повезло, что я встретился с Джулиан. Можно ли просто попросить ее не говорить отцу о нашей встрече? Придумать для этого какую-нибудь убедительную причину, чтобы не выглядеть совсем уж бог знает как. Просто попросить и предоставить ей догадаться я не мог. Жалкие слова навеки замарают меня в ее глазах. Впрочем, разве я и без того уже не замаран и так ли уж важно, что подумает Джулиан? Гораздо важнее, что будет знать Арнольд.
В эту минуту Джулиан остановилась перед обувным магазином, у которого мы с ней расстались в прошлый раз.
– Как мне нравятся вон те сапоги, лиловые, видишь? На до же, какая зверская цена.
И тут я вдруг сказал:
– Я тебе их куплю. – Надо было выиграть время и придумать, под каким предлогом лучше попросить ее молчать.
– Ой, Брэдли, это невозможно, они ужасно дорогие, с твоей стороны это безумно мило, но я не могу.
– Почему же? Я вот уже сколько лет не делал тебе подарков, пожалуй, с тех пор, как ты стала большая, ни разу. Идем, смелее.
– Ой, Брэдли, я бы с радостью, ты такой добрый, это мне еще дороже, чем сапоги, но, понимаешь, я не могу…
– Да почему?
– Я без чулок. Не могу примерить.
– Вот оно что. Я, кстати сказать, нахожу этот культ босоножества совершенно идиотским. А если наступишь на стекло?
– Я знаю. По-моему тоже, это идиотство. Я больше не буду, это я только на фестиваль. Ужасно неудобно, подошвы горят, сил нет. Надо же, как досадно.
– А чулки купить нельзя?
– Тут поблизости нет такого магазина.
Я полез в карман за бумажником и, вытаскивая руку, выронил на тротуар скомканные носки. С горящим от стыда лицом я второпях нагнулся за ними.
– Смотри-ка, вот здорово! Я могу надеть твои носки. Такая жара, неудивительно, что ты их снял. Можно, ты позволишь?
– Разумеется, пожалуйста. Они были чистые утром, но, конечно, сейчас…
– Глупости. Вот это как раз предрассудки, не то что насчет босых ног. Ах, Брэдли, мне так хочется эти сапоги, но они такие ужасно дорогие. Может, я отдам тебе, когда…
– Нет. И довольно торговаться. Вот тебе носки.
Она тут же натянула их, стоя сначала на одной, потом на другой ноге и держась за мой рукав. Мы вошли в магазин.
Там было прохладно и полутемно. Совсем не похоже на магазин тех кошмаров, что мучили меня и мою сестру. Или на воспоминание о чреве матери. Скорее на храм какой-то древней бесстрастной, даже аскетической религии. Ряды белых хранилищ (содержащих, быть может, мощи или святые дары), церемонные служители в темном облачении, тихие голоса, сиденья для медитации, какие-то скамеечки. Сапожные рожки.
Мы уселись в два соседних кресла, и Джулиан попросила свой размер. Девушка в черном помогла ей натянуть сапог на мой серый нейлоновый носок. Высокое лиловое голенище обхватило ногу, взбежала кверху застежка-«молния».
– В самый раз. Можно второй? – Был надет и второй сапожок.
Джулиан встала перед зеркалом, и я посмотрел на ее отражение. В новых сапожках у нее был потрясающий вид. Выше колен – открытые незагорелые ноги, а дальше – белый в голубую и зеленую полоску подол короткого платья.
Восторг Джулиан был в буквальном смысле слова неописуем. Лицо ее расплылось и сияло, она, забывшись, хлопала в ладоши, кидалась ко мне, трясла меня за плечи, снова бросалась к зеркалу. Такая простодушная радость в другое время, наверно, совсем бы меня растрогала. Почему я увидел в ней тогда воплощение суеты мирской? Нет, эта молодая животная радость сама по себе была прекрасна и чиста. Я не мог сдержать улыбки.
– Брэдли, тебе нравится? По-твоему, у них не дурацкий вид?
– Вид шикарный.
– Ой, я так рада, ты такой милый. Вот спасибо тебе!
– Это тебе спасибо. Делая подарки, мы ублажаем собственную натуру. – И я попросил чек.
Джулиан, все так же восторгаясь, стала стягивать сапоги. Сняв их и оставшись в моих носках, которые она закатала до самых лодыжек, она закинула ногу на ногу и сидела, упиваясь видом своей добычи. Я посмотрел на лежавшие на полу лиловые сапожки, потом перевел взгляд на голые ноги Джулиан, слегка загорелые ниже колен и покрытые золотистыми волосками, и тут со мной произошло нечто неожиданное и невероятное. Я испытал то, чего тщетно добивался, когда обнимал голую Рейчел: меня вдруг словно молнией пронзило желание со всеми его абсурдными, пугающими, недвусмысленными симптомами, с антигравитационным устремлением мужского полового органа, этим удивительнейшим и крайне обескураживающим явлением природы. Я так смутился, что это уже и смущением назвать было трудно. И одновременно почувствовал прилив какой-то нелепой, ни с чем не соотносимой, восторженной радости. Простое удовольствие, которое я должен был испытать, делая девочке подарок, вдруг вышло из берегов, и я почувствовал себя на минуту совершенно счастливым. Я поднял глаза. Джулиан сияла благодарной улыбкой. Я засмеялся тому физическому ощущению, которое возбудили во мне ее ноги и о котором она даже не подозревала. Скрывать свои чувства бывает больно, но это дает нам какое-то преимущество над окружающими и иногда получается смешно. Я смеялся, и Джулиан, в детском восхищении своими сапожками, вторила мне.
