Друзья и враги Анатолия Русакова - Тушкан Георгий Павлович (книги без сокращений .txt) 📗
Хорошо, передам!
Боб вернулся и выпалил:
— Из Общества… Я сказал, что ты выехал.
— Отлично, — одобрил отец и налил сыну портвейна.
Тот проглотил залпом, за что и получил замечание о г матери.
— Портвейн так не пьют, Бобик. Его надо пить глоточками…
Анатолий, по просьбе хозяина дома, начал было рассказывать о колонии, об Иване Игнатьевиче, но Троицкий не дал ему сказать и пяти слов.
— Помню, когда я был в вашем возрасте, на Москве-реке происходили кулачные бои — стенка на стенку…— начал он.
Анатолий прослушал и эту и другую историю с большим интересом. Видно, отец Лики умел и любил рассказывать.
— Поль, умоляю, не говори, а ешь, иначе ты опоздаешь, — напомнила Агния Львовна.
Анатолий спросил, как отчество хозяина дома.
— Авксентьевич, — ответил Троицкий.
— Поль Авксентьевич?
— Павел Авксентьевич, — поправил глава семьи и, обратившись к жене, раздраженно сказал: — Мы ведь условились, что ты не будешь называть меня Полем. Это звучит как преклонение перед иностранным. Был, правда, у меня друг Поль, француз…
И Павел Авксентьевич рассказал интересный эпизод из времен оккупации Одессы французами.
Позвонил какой-то, видимо важный, знакомый, так как едва только Боб, зажав трубку рукой, тихо сказал: «Федор Константинович», как Павел Авксентьевич поспешил к телефону с неожиданной для его полной, мешковатой фигуры быстротой.
— Здравствуй, родной… Конечно, милый… Заехал бы ты на рюмку чаю… Просто соскучился… Как там с путевкой? Превосходно. Спасибо. Что? Отчего же, пришлю машину. Конечно, я понимаю. Ты затеял святое дело. Целую.
Павел Авксентьевич возвратился оживленный и набросился на еду.
— Путевка будет. Ну и ловкач Федя! Хват! А вообще— растет человек, наживает, наживает научный капиталец. Придется уступить машину на вечер.
— Ах, папа! — с огорчением сказала до сих пор отчужденно молчавшая Лика. — Федор Константинович замечательный человек, его все студенты любят. Ты же сам сказал ему по телефону: «Затеял святое дело», а называешь ловкачом и хватом!
— Лика! — строго прикрикнула мать.
— Дипломатия! — понимающе буркнул Боб.
— Устами младенца глаголет истина! — провозгласил Павел Авксентьевич. — Я люблю Федора Константиновича, но я вижу не только поступки людей, но и движущую силу поступков… А она, дочка, не всегда совпадает с убеждением, так сказать… Иногда личным убеждением надо поступиться во имя, так сказать, общей обстановки, конъюнктуры…— Павел Авксентьевич пошевелил пальцами в воздухе. — Нельзя быть индивидуалистом! — решительно закончил он.
— Папочка! Но это ведь демагогия! — воскликнула Лика. — Так недолго и циником стать!
— Я ведь сказал «иногда», дочка, «иногда»! Ты ведь знаешь, что я в своих лекциях всегда строго принципиален, утверждая, что наша эпоха — эпоха исторических свершений и великих подвигов, что честность, мужество и даже героизм надо воспитывать с детства, как воспитывают музыкальные таланты. Ну, иди, я тебя поцелую! — воскликнул Павел Авксентьевич.
Лика опустила голову, но не подошла. Отец обнял и расцеловал ее.
— Ты у нас рыцарь без страха и упрека. Да будет вам известно, Анатолий, что Лика — это наша семейная совесть.
— Мы и Боба воспитываем в этих святых принципах, — вздохнув, сказала Агния Львовна.—.У него светлая голова и чистая душа. Бобик, подойди ко мне, я тебя поцелую.
— Не люблю лизаться…— Боб замотал головой.
А Павел Авксентьевич сел, видимо, на своего любимого конька. Он рассказал о том, как обстоятельно учили в старых гимназиях и как важно перенести этот опыт в советские школы. Каждый окончивший школу стремится получить высшее образование — и это правильно. Надо покончить— с рецидивом так называемых трудовых школ, мешавших гуманитарному воспитанию. Попутно он рассказал о случае с Салтыковым-Щедриным, о взяточничестве, о недостатках в преподавании политической экономии, о новом способе лечения рака, о телевидении, о родимых пятнах капитализма и о многом другом. Он умело сочетал быстрый разговор с очень быстрой едой.
— Мы, — говорил Павел Авксентьевич, жадно поглощая котлету за котлетой, поэтому речь его была прерывистой, — несем в себе много исторического прошлого, много пережитков… Человеческая организация идет от первобытной орды. Чтобы обеспечить формирование мозга, надо десять — пятнадцать лет… У нас учатся массы, а не каста привилегированных лиц. Вы считайте: если на тысячу человек с задатками будет пятнадцать гениальных и им дадут развиться, то какая армия гениев получится? Вот почему так важно, чтобы родители умели с детства правильно воспитывать детей, уделяв им необходимое внимание. А дети — они очень разбираются в отношениях взрослых к ним…
— Ну, завел пластинку, — буркнул Боб.
— Поль, машина ждет в переулке!
— Иду…
Все встали из-за стола. Отец нежно перецеловал всех: жену два раза, дочь — пять раз, сына — три раза и ушел, не переставая говорить даже в передней.
Удивленно, с нарастающим чувством неловкости смотрел Анатолий на все эти бурные и шумные проявления нежности. Если бы Павел Авксентьевич уезжал надолго, тогда понятно, а то ведь всего на несколько часов… Все в этом доме было Анатолию странным, чуждым. Он с робостью поглядывал на обстановку, уважительно слушал словоизвержения хозяина, но внутренний голос шептал ему: «Мне было бы стыдно так жить… Будто все напоказ — и мебель, и чувства, и слова…»
Анатолий прощался в передней, когда раздался короткий звонок. Он приоткрыл дверь и увидел невысокого рыжего подростка с крошечной кепчонкой на большой голове.
— Мне Бобку! — не здороваясь, пробормотал паренек, но, увидев Агнию Львовну, молча отступил назад.
— Спрашивают Боба, — сказал Анатолий.
Боб растерянно посмотрел на мать и не двинулся с места. Агния Львовна, оттолкнув Анатолия, стала в дверях и закричала:
— Снова явился? Я тебе что говорила? Забыл? Убирайся вон! А если еще раз явишься, я заявлю!
Подросток попятился, но, видимо, не очень испугался и, крикнув: «Бобка, ждем!» — ушел насвистывая.
Мать захлопнула дверь и резко повернулась к сыну.
— Я кому говорила, чтобы он больше не появлялся!
— Я его не звал! Сам явился…— Мальчику было явно не по себе.
— Твой дружок? — поинтересовался Анатолий, кивая па дверь.
— Так… один…— нехотя ответил Боб. — А почему мне нельзя с ним?
— Он еще спрашивает! Твое дело делать так, как тебе говорят. Чтобы я тебя с ним не видела! А увижу — обоим всыплю! — гневно сказала мать.
— Не запугаешь — не маленький! Разоралась, старая! — грубоватым баском неожиданно пробурчал Боб, исподлобья глядя на мать.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать? — яростно закричала мать. — Сейчас же проси прощения, или я не пущу тебя гулять даже с Шуриком.
— Вот еще! Буду я разрешения спрашивать! Захочу и удеру, — пригрозил Боб, трусливо пятясь, и, шмыгнув в комнату сестры, запер за собой дверь на ключ.
— Отопри сейчас же! — взвизгнула мать, дергая за ручку двери.
— А бить не будешь? — донеслось из комнаты.
Анатолия поразила эта сцена. Внезапная крикливая грубость Боба и матери показалась неправдоподобной после застольных разговоров об искусстве, воспитании и прочем…
— Что это за парень в «лондонке»? — спросил он у Лики.
Ответила мать:
— Слишком много чести для этого типа, чтобы интересоваться им. — Видимо, она не намеревалась продолжать при госте разговор на эту тему и хотела поскорее выпроводить юношу.
— Это Пашка Лопухов из соседнего двора, — пояснила Лика. — Помните, разговор в столовой о краже папирос и прочем?
— Не только он воровал. Главная воровка —Таня. А он так… ребячьи шалости.
— Вы считаете это ребячьими шалостями? — спросил Анатолий, берясь за ручку двери.—Не мешало бы узнать, что за общие интересы у Боба с этим подозрительным типчиком.
— У Боба одни интересы с этим босяком? — оскорбилась мать. — Да мой Боб с самим Ботвинником свел партию вничью. Он чемпион школы по шахматам! Он начитан, как профессор! Это гениальный ребенок!
