Рикша - Шэ Лао (бесплатные версии книг .TXT) 📗
В драках Сянцзы отводил душу; чувствовал себя сильным и ловким, как прежде, опять ему улыбалось солнце. Он не жалел, как бывало, тратить силы на потасовки, они стали привычным делом, более того, доставляли радость. Так смешно было потом вспоминать!…
Не только на полицейских, Сянцзы перестал обращать внимание и на машины. Мчится, громко сигналя, автомобиль, прямо на Сянцзы, а тому хоть бы что – он и шагу не сделает в сторону, как бы ни волновался пассажир в коляске. Приходится шоферу сбавлять скорость. Меньше скорость – меньше пыли. Лишь тогда Сянцзы уступит дорогу. Если машина появляется сзади, он поступает так же. Расчет точный: шофер не рискнет задавить человека! Значит, можно не торопиться и не глотать пыль. Полицейские стараются пропустить машины побыстрее, но Сянцзы не служит в полиции, ему на машины плевать. В общем, Сянцзы то и дело докучал полицейским, но они боялись с ним связываться.
Бедняк, когда его усердие не вознаграждается, становится ленив, начинает бесчинствовать, когда всюду видит несправедливость. И в этом его трудно винить.
С пассажирами Сянцзы тоже не церемонился. Куда велят, туда и везет, ни шагу дальше. Если скажут – к началу переулка, а потом просят проехать еще немного, ни за что не согласится! Пассажир кричит, а Сянцзы еще громче. Все эти господа боятся испачкать свой дорогой европейский костюм, все они нахальны и скупы. Ладно же! Сянцзы хватает господина всей пятерней за рукав, оставляя на нем грязное пятно, да еще требует положенную плату. И господин платит. Он боится этого здоровенного парня, который может его согнуть в бараний рог одним движением могучей руки.
Бегал Сянцзы все еще быстро, но щадил себя. Если пассажир торопил, он замедлял шаг и спрашивал: – Быстрее? А сколько прибавишь? Он продавал свою кровь, свой пот и мог не стесняться. Он теперь не надеялся, что пассажир раздобрится и прибавит несколько монет. Хочешь быстрее – плати! А так чего зря тратить силы!
С тех пор как Сянцзы распростился с собственной коляской, чужие коляски перестали его интересовать. Коляска – это всего лишь средство зарабатывать на жизнь. Возишь ее – сыт. Не возишь – голоден. Есть деньги – можно вообще не работать. Только так и надо смотреть на коляску. Конечно, Сянцзы не портил чужих колясок, но и не очень-то их берег. Если его коляска оказывалась поврежденной при столкновении с другой, он нисколько не волновался, не скандалил, а спокойно возвращался в прокатную контору. Потребует хозяин за порчу коляски пять мао, Сянцзы отдаст два, и дело с концом. Пусть попробует возразить – ничего не получит. А полезет с кулаками – пусть на себя пеняет!
Жизнь учит! Какова жизнь – таков и человек! Всем известно: в пустыне не растут пионы. Сянцзы жил теперь, как все рикши, не лучше и не хуже других, и вел себя так же, как все. Это было куда спокойнее. И люди стали к нему приветливее. Он больше не был белой вороной, а черных, своих, в стае не клюют.
Зима выдалась суровая. Бедняки по ночам погибали от холода. Ветер дул из пустыни, и, прислушиваясь к его тоскливому вою, Сянцзы натягивал на голову одеяло. Он вставал, лишь когда ветер стихал, но сразу выезжать не решался. Страшно было браться за ледяные ручки коляски, бежать навстречу ветру, от которого дух захватывало. Но к четырем часам становилось тише. Предвечернее небо окрашивали лучи заходящего солнца. И тогда, наконец, Сянцзы, скрепя сердце, вывозил коляску.
В один из таких дней он уныло плелся, навалившись грудью на перекладину ручек, с неизменной сигаретой в зубах. Быстро темнело, как всегда бывает после сильного ветра. Сянцзы решил отвезти еще одного-двух пассажиров и вернуться пораньше. Фонарик он зажег лишь после неоднократных предупреждений постовых – лень было.
На слабо освещенном перекрестке подвернулся пассажир, и Сянцзы повез его в восточную часть города. Он даже не снял ватный халат и трусил нехотя, еле передвигая ноги. Знал, что поступает нехорошо, но ему было безразлично. Он вспотел, однако халат снимать не стал: как-нибудь довезет! В узком переулке на него с лаем кинулась собака – видимо, ей не понравился рикша в длинной одежде. Сянцзы остановил коляску, схватил метелку и замахнулся. Собака бросилась наутек, Сянцзы подождал немного – может, еще вернется, – да где там, и след простыл. Сянцзы ухмыльнулся:
– У, проклятая! Попадись еще мне!
– Эй, разве так возят? заворчал пассажир. – Слышишь? Я тебе говорю!
Сердце Сянцзы дрогнуло: голос показался знакомым. Но в переулке было темно, а свет фонаря на коляске падал вниз. Сянцзы не мог разглядеть пассажира, к тому же тот нахлобучил шапку и так закутался шарфом, что виднелись только глаза. Сянцзы напряг память. Но в это время пассажир подал голос:
– Это ты, Сянцзы?
Лю Сые! Сянцзы вздрогнул.
– Где моя дочь? На том свете!
Сянцзы не узнал собственного голоса – таким он был жестким!
– Что? Померла?
– Померла, – зло повторил Сянцзы.
– Будь ты проклят! Да разве с тобой можно жить? Любая околела бы!
Сердце Сянцзы зашлось.
– А ну, слезай! – закричал он. Ты слишком стар и подохнешь от одного моего удара! Неохота руки марать! Слезай!
Лю Сые, дрожа всем телом, вылез из коляски.
– Где хоть она похоронена?
– Не твое собачье дело!
Сянцзы побежал прочь. На углу обернулся: черная тень все еще маячила посреди переулка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Сянцзы сам не знал, куда идет. Крепко держа ручки коляски, он шагал и шагал вперед – лишь бы не останавливаться.
Глаза его сверкали, сердце радостно билось, он чувство вал необычайную легкость, словно весь груз невзгод, пережитых им после женитьбы на Хуню, переложил на Лю Сые. Сянцзы позабыл о холоде, о работе, только шел и шел, прибавляя шаг. Теперь к нему непременно вернутся былое упорство, трудолюбие, чистота. Черной тенью остался старик в переулке. Он его победил, а значит, победил всех! Он не ударил эту тварь, даже не пнул. Старик потерял единственную дочь, а Сянцзы стал свободным, как птица. Если старик сразу не умер от злости, все равно смерть его не за горами! Разве это не возмездие?!
У Лю Сые есть все, у Сянцзы – ничего, но Сянцзы с легкой душой везет свою коляску, а старик не знает, где могила родной дочери! Пусть у него куча денег и крутой нрав, ему не совладать с ним, простым рикшей.
Сянцзы хотелось громко петь, чтобы все слышали: он вернулся к жизни, он победил! Вечерний холод щипал лицо, но Сянцзы не чувствовал. Он ликовал! Ему было тепло от света уличных фонарей, казалось, они озаряют его будущее.
Сянцзы не курил целых полдня, и не хотелось. Он больше не притронется ни к табаку, ни к вину. Все начнет заново, будет упорно трудиться, выбьется в люди. Сегодня он победил старика Лю, победил навсегда! Его проклятья сулили Сянцзы успех. Отныне он будет дышать только свежим воздухом. Взгляни на себя, Сянцзы! Ты встанешь на ноги. Ты еще молод! И. еще долго будешь молодым, успеешь проводить Лю Сые в могилу, а сам будешь жить и радоваться. Злые люди получат по заслугам. Солдаты, отнявшие твою коляску, госпожа Ян, морившая тебя голо дом, Лю Сые, обиравший тебя, сыщик Сунь, отнявший твои деньги, обманщица Чэньэр, госпожа Ся, наградившая тебя дурной болезнью, – все умрут, и только честный Сянцзы будет жить! Жить вечно!
«Я должен теперь работать как следует! – говорил он себе. – Отчего же не поработать, когда есть желание, сила, молодость и на сердце легко? И кто помешает мне обзавестись семьей? Если бы на другого обрушились все мои беды, вряд ли он смог бы радоваться жизни. Я и сам было отчаялся, но теперь с прошлым покончено! Завтра все увидят нового Сянцзы, он будет лучше, чем прежний!»
Ноги бежали все быстрее, в такт словам: «Так будет, так будет, так будет! Не беда, что я перенес дурную, болезнь. Силы вновь возвратятся, как только возьмусь за дело!»
Сянцзы вспотел, и ему захотелось пить.
Только теперь он увидел, что добежал до северных ворот. В чайную Сянцзы решил не заходить, поставил коляску на стоянку и подозвал мальчика, торгующего чаем вразнос. Тот подбежал с большим чайником и глиняными чашками в руках. Сянцзы выпил две чашки безвкусного, похожего на помои чая. Теперь он будет пить только такой – нечего зря тратить деньги. Как бы в ознаменование новой суровой жизни Сянцзы купил десяток полусырых пирожков с начинкой из полугнилой капусты. С трудом их сжевал, вытер ладонью рот и задумался: куда же идти?
