Возлюби ближнего своего - Ремарк Эрих Мария (книги хорошего качества .txt) 📗
После обеда Керн продал еще два куска мыла, расческу и три пакетика английских булавок. В общей сложности он заработал на этом три франка. Не рассчитывая особенно на что-то, он забрел, наконец, в прачечную, принадлежавшую Саре Грюнберг.
Фрау Грюнберг, женщина в пенсне и с нерасчесанными волосами, внимательно его выслушала.
– Вы ведь не профессиональный торговец, не правда ли? – спросила она.
– Нет, не профессиональный, – ответил Керн. – И мне кажется, я не слишком-то изворотлив для торговца.
– Хотите получить работу? Я как раз составляю инвентарную опись. И дня на два-три у меня найдется работа, Семь франков в день и хорошее питание. Можете прийти завтра в восемь утра.
– С удовольствием, – обрадовался Керн. – Но только…
– Я понимаю… От меня никто ничего не узнает. Ну, а теперь дайте мне кусок мыла. Трех франков хватит?
– Даже слишком много…
– Совсем это немного… Это даже мало. И не теряйте мужества!
– На одном мужестве далеко не уедешь, – ответил Керн, взяв деньги. – Но к людям рано или поздно всегда приходит счастье. И это уже лучше.
– Может быть, вы мне поможете и сегодня? Мне надо прибрать все. Работы часика на два. По франку – за час. Это вы тоже назовете счастьем?
– Конечно! – ответил Керн. – Правда, со счастьем тоже многого не сделаешь.
– Вы чему-нибудь учитесь, когда находитесь в пути? – спросила фрау Грюнберг.
– В пути – нет. Только в промежутках, когда я не в пути. Вот тогда-то я и размышляю обо всем этом и пытаюсь научиться чему-нибудь… Иногда даже у коммерции советников.
– А в белье вы разбираетесь? – спросила фрау Грюнберг.
– Только в самом простом. Не так давно в течение двух месяцев я в одном учреждении учился шить. Но только самые простые вещи.
– Это всегда пригодится, – сказала фрау Грюнберг. – Я даже умею вырывать зубы. Научилась этому лет Двадцать назад у одного дантиста. Кто знает, может быть, именно это умение и принесет мне когда-нибудь счастье…
Керн проработал у фрау Грюнберг до десяти часов вечера и получил, не считая ужина, десять франков. Вместе с другими эти деньги составили сумму, которой хватит на два дня и которой Керн обрадовался больше, чем ста франкам, если бы он получил их от коммерции советника Оппенгейма.
Рут ждала его в маленьком пансионе, который значился в списке Биндера. Там можно было прожить несколько дней нелегально. Рут была не одна. Рядом с ней на маленькой террасе сидел стройный пожилой мужчина.
– Наконец-то ты вернулся! – сказала Рут. – Слава богу! А я уже начала тревожиться.
– Ты не должна тревожиться. Когда человек боится, с ним в большинстве случаев ничего не случается. Случается только тогда, когда он меньше всего этого ожидает.
– Это софизм, а не философия, – сказал мужчина, сидевший с Рут за столом.
Керн повернулся в его сторону. Мужчина улыбнулся.
– Присаживайтесь и выпейте за компанию стаканчик вина. Фрейлейн Голланд может вам сказать, что меня бояться нечего. Меня зовут Фогт, и когда-то я был приват-доцентом в Германии. Составьте мне компанию и распейте со мной мою последнюю бутылку…
– Почему последнюю?
– Потому что завтра я ухожу на некоторое время на государственное содержание. Я устал и должен немного отдохнуть.
– На государственное содержание? – не понимая, переспросил Керн.
– Это я так называю… Но это можно назвать и тюрьмой. Завтра я отправлюсь в полицию и заявлю, что уже два месяца нелегально проживаю в Швейцарии. А поскольку меня уже два раза высылали, я получу несколько недель тюрьмы. Вот это я и называю государственным содержанием. Только надо обязательно сказать, что ты уже проживаешь в стране какое-то время, иначе нарушение границы расценивается как вынужденное, и тебя попросту снова выбросят за границу.
Керн посмотрел на Рут.
– Если вам нужны деньги… Я сегодня довольно прилично заработал.
– Нет, спасибо, – отказался Фогт. – У меня еще есть десять франков. Этого хватит на вино и ночлег. Просто я. устал и хочу немного отдохнуть. А отдохнуть мы можем только в тюрьме. Мне уже пятьдесят два, и здоровым меня не назовешь. И я действительно устал убегать и скрываться… Подходите и присаживайтесь. Когда человек слишком часто бывает один, он радуется обществу.
Он налил вино в рюмки.
– Это нойшателе – терпкое и чистое, как вода глетчера.
– Но тюрьма… – начал было Керн.
– Тюрьма в Люцерне хорошая. Для меня там даже «будет слишком роскошно. Лучшей тюрьмы и желать не надо. Боюсь только одного: что не смогу туда попасть, что Приговор окажется слишком мягким, и сердобольный судья Просто пошлет меня к границе. Тогда все придется начинать сначала. А нам, так называемым арийцам, это еще труднее, чем евреям. У нас нет религиозных общин, которые бы нас поддерживали. И нет единомышленников. Но не будем об этом… – Он поднял рюмку. – Выпьем за все прекрасное в мире! Оно никогда не погибнет.
Рюмки чисто и мягко зазвенели. Керн выпил прохладное вино. «А Оппенгейм меня даже соком не угостил», – подумал он и присел за стол рядом с Рут.
– Я боялся, что придется провести вечер в одиночестве, – сказал Фогт. – Но тут подвернулись вы. Какой прекрасный вечер! Этот прозрачный осенний воздух…
Они долго сидели на полуосвещенной террасе и молчали. Несколько мотыльков настойчиво бились о горячее стекло лампы. Фогт спокойно сидел, откинувшись на спинку стула, и мысли его, казалось, витали где-то далеко. И сидящим вместе с ним внезапно показалось, что этот человек с тонким лицом и ясными глазами, человек из погружающегося в пучину столетия, прощается с миром спокойно и обдуманно.
– Радость жизни, – задумчиво сказал Фогт, словно обращаясь к самому себе. – Радость жизни – покинутая дочь терпимости. В наше время ее не стало. А к ней многое относится. Познание и рассудок, скромность и спокойное отречение от невозможного. Все смыто диким казарменным идеализмом, который хочет сейчас улучшить мир. Люди, считавшие, что улучшают мир, всегда его ухудшали, а диктаторам никогда не были знакомы радости жизни.
– Те, кому диктовали, тоже радостей не испытывали, – вставил Керн.
Фогт кивнул и медленно выпил глоток прозрачно-о вина. Потом посмотрел на озеро в лунном свете, отливающее серебром и окруженное горами, словно стенками драгоценной раковины.
– Им ничего не продиктуешь, – сказал он. – И мотылькам – тоже. И тем вот – тоже нет… – Он показал на несколько прочитанных книг. – Гельдерлин и Ницше. Первый пел жизни самые чистые дифирамбы, другой мечтал о божественных танцах Диониса, – и оба кончили безумием. Будто природа где-то поставила границу.
– Диктаторы не сходят с ума, – сказал Керн.
– Конечно, нет! – Фогт встал и улыбнулся. – Но нормальными людьми их тоже нельзя считать.
– Вы действительно пойдете завтра в полицию? – спросил Керн.
– Да, хочу. Всего вам хорошего и большое спасибо за желание мне помочь. Сейчас я еще спущусь на часок к озеру.
Он медленно побрел вниз по улице. Улица была безлюдна и тиха, и шаги его слышались еще некоторое время даже после того, как его поглотила тьма.
Керн взглянул на Рут. Она улыбнулась ему:
– Ты боишься? – спросил он.
Она покачала головой.
– У нас это все иначе, – сказал он. – Мы – молоды. Мы выдержим.
Два дня спустя из Цюриха приехал Биндер – свежий, элегантный, уверенный.
– Как дела? – спросил он. – Все в порядке?
Керн рассказал ему о своей встрече с коммерции советником. Биндер выслушал его внимательно и рассмеялся, когда Керн рассказал ему, что попросил Оппенгейма Порекомендовать его кому-нибудь.
– Это было вашей ошибкой, – сказал он. – Это один Из самых трусливых людей, которых я знаю. Но я накажу его сейчас за это – нанесу, так сказать, визит вежливости.
Он исчез, а вечером вновь появился, держа в руке бумажку достоинством в двадцать франков.
– Поздравляю! – похвалил его Керн.
Биндер передернул плечами.
