Возлюби ближнего своего - Ремарк Эрих Мария (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

– Наконец-то ты вернулся! – сказала Рут. – Слава богу! А я уже начала тревожиться.

– Ты не должна тревожиться. Когда человек боится, с ним в большинстве случаев ничего не случается. Случается только тогда, когда он меньше всего этого ожидает.

– Это софизм, а не философия, – сказал мужчина, сидевший с Рут за столом.

Керн повернулся в его сторону. Мужчина улыбнулся.

– Присаживайтесь и выпейте за компанию стаканчик вина. Фрейлейн Голланд может вам сказать, что меня бояться нечего. Меня зовут Фогт, и когда-то я был приват-доцентом в Германии. Составьте мне компанию и распейте со мной мою последнюю бутылку…

– Почему последнюю?

– Потому что завтра я ухожу на некоторое время на государственное содержание. Я устал и должен немного отдохнуть.

– На государственное содержание? – не понимая, переспросил Керн.

– Это я так называю… Но это можно назвать и тюрьмой. Завтра я отправлюсь в полицию и заявлю, что уже два месяца нелегально проживаю в Швейцарии. А поскольку меня уже два раза высылали, я получу несколько недель тюрьмы. Вот это я и называю государственным содержанием. Только надо обязательно сказать, что ты уже проживаешь в стране какое-то время, иначе нарушение границы расценивается как вынужденное, и тебя попросту снова выбросят за границу.

Керн посмотрел на Рут.

– Если вам нужны деньги… Я сегодня довольно прилично заработал.

– Нет, спасибо, – отказался Фогт. – У меня еще есть десять франков. Этого хватит на вино и ночлег. Просто я. устал и хочу немного отдохнуть. А отдохнуть мы можем только в тюрьме. Мне уже пятьдесят два, и здоровым меня не назовешь. И я действительно устал убегать и скрываться… Подходите и присаживайтесь. Когда человек слишком часто бывает один, он радуется обществу.

Он налил вино в рюмки.

– Это нойшателе – терпкое и чистое, как вода глетчера.

– Но тюрьма… – начал было Керн.

– Тюрьма в Люцерне хорошая. Для меня там даже «будет слишком роскошно. Лучшей тюрьмы и желать не надо. Боюсь только одного: что не смогу туда попасть, что Приговор окажется слишком мягким, и сердобольный судья Просто пошлет меня к границе. Тогда все придется начинать сначала. А нам, так называемым арийцам, это еще труднее, чем евреям. У нас нет религиозных общин, которые бы нас поддерживали. И нет единомышленников. Но не будем об этом… – Он поднял рюмку. – Выпьем за все прекрасное в мире! Оно никогда не погибнет.

Рюмки чисто и мягко зазвенели. Керн выпил прохладное вино. «А Оппенгейм меня даже соком не угостил», – подумал он и присел за стол рядом с Рут.

– Я боялся, что придется провести вечер в одиночестве, – сказал Фогт. – Но тут подвернулись вы. Какой прекрасный вечер! Этот прозрачный осенний воздух…

Они долго сидели на полуосвещенной террасе и молчали. Несколько мотыльков настойчиво бились о горячее стекло лампы. Фогт спокойно сидел, откинувшись на спинку стула, и мысли его, казалось, витали где-то далеко. И сидящим вместе с ним внезапно показалось, что этот человек с тонким лицом и ясными глазами, человек из погружающегося в пучину столетия, прощается с миром спокойно и обдуманно.

– Радость жизни, – задумчиво сказал Фогт, словно обращаясь к самому себе. – Радость жизни – покинутая дочь терпимости. В наше время ее не стало. А к ней многое относится. Познание и рассудок, скромность и спокойное отречение от невозможного. Все смыто диким казарменным идеализмом, который хочет сейчас улучшить мир. Люди, считавшие, что улучшают мир, всегда его ухудшали, а диктаторам никогда не были знакомы радости жизни.

– Те, кому диктовали, тоже радостей не испытывали, – вставил Керн.

Фогт кивнул и медленно выпил глоток прозрачно-о вина. Потом посмотрел на озеро в лунном свете, отливающее серебром и окруженное горами, словно стенками драгоценной раковины.

– Им ничего не продиктуешь, – сказал он. – И мотылькам – тоже. И тем вот – тоже нет… – Он показал на несколько прочитанных книг. – Гельдерлин и Ницше. Первый пел жизни самые чистые дифирамбы, другой мечтал о божественных танцах Диониса, – и оба кончили безумием. Будто природа где-то поставила границу.

– Диктаторы не сходят с ума, – сказал Керн.

– Конечно, нет! – Фогт встал и улыбнулся. – Но нормальными людьми их тоже нельзя считать.

– Вы действительно пойдете завтра в полицию? – спросил Керн.

– Да, хочу. Всего вам хорошего и большое спасибо за желание мне помочь. Сейчас я еще спущусь на часок к озеру.

Он медленно побрел вниз по улице. Улица была безлюдна и тиха, и шаги его слышались еще некоторое время даже после того, как его поглотила тьма.

Керн взглянул на Рут. Она улыбнулась ему:

– Ты боишься? – спросил он.

Она покачала головой.

– У нас это все иначе, – сказал он. – Мы – молоды. Мы выдержим.

Два дня спустя из Цюриха приехал Биндер – свежий, элегантный, уверенный.

– Как дела? – спросил он. – Все в порядке?

Керн рассказал ему о своей встрече с коммерции советником. Биндер выслушал его внимательно и рассмеялся, когда Керн рассказал ему, что попросил Оппенгейма Порекомендовать его кому-нибудь.

– Это было вашей ошибкой, – сказал он. – Это один Из самых трусливых людей, которых я знаю. Но я накажу его сейчас за это – нанесу, так сказать, визит вежливости.

Он исчез, а вечером вновь появился, держа в руке бумажку достоинством в двадцать франков.

– Поздравляю! – похвалил его Керн.

Биндер передернул плечами.

– Ничего хорошего не было, можете мне поверить. Господин националист Арнольд Оппенгейм все понимает ради своих миллионов. Деньги делают людей ужасно бесхарактерными, правда?

– Безденежье – тоже.

– Верно, но это случается реже. Я его изрядно испугал дикими вестями из Германии. Он дает только со страха. Чтобы откупиться от судьбы. Разве это не значится у вас в листе?

– Нет. Там стоит только: «помогает, но после нажима».

– Это то же самое. Ну, ладно, может быть, мы еще встретим коммерции советника на проселочной дороге как Коллегу. Это вознаградит меня за многое.

Керн рассмеялся.

– Он-то уж найдет выход! А почему вы оказались в Люцерне?

– В Цюрихе стало слишком жарко. На моих пятках висел сыщик. И потом, – лицо его помрачнело, – я иногда заезжаю сюда, чтобы забрать письма из Германии.

– От родителей?

– От матери.

Керн промолчал. Он вспомнил о своей матери. Он писал ей время от времени, но ответа от нее получить не мог – слишком часто менял адреса.

– Вы любите пирожные? – спросил Биндер спустя минуту.

– Люблю.

– Подождите минутку…

– Вскоре он вернулся, держа в руке небольшую картонную коробку с песочным тортом, тщательно завернутым в шелковистую бумагу.

– Сегодня прибыл с таможни, – объяснил Биндер. – Здесь его получили мои люди.

– Вот вы и наслаждайтесь им сами, – сказал Керн. – Его пекла ваша мать, это сразу видно.

– Да, торт пекла моя мать. Но именно по этой причине я и не хочу его есть. Просто не могу.

– Не понимаю… О, боже ты мой! Если бы я получил от матери такой торт! Я бы ел его целый месяц! Каждый день – по маленькому кусочку…

– Да поймите же меня! – сказал Биндер сильным, но глухим голосом. Не для меня она его посылала! Для моего брата…

Керн уставился на него.

– Вы же говорили, что ваш брат умер!

– Да, конечно. Но она этого еще не знает.

– Не знает?

– Да, не знает… Не могу я ей написать об этом! Просто не могу! Она тут же умрет, если узнает такое. Он был ее любимцем. Меня она не особенно любила. И он был лучше, чем я. Поэтому и не выдержал. А я пробьюсь! Конечно, пробьюсь! Вы же сами видите! – И он отшвырнул деньги Оппенгейма на пол.

Керн поднял деньги и положил их снова на стол. Биндер сел и закурил сигарету. Потом вынул из кармана письмо.

– Вот, это ее последнее письмо. Пришло вместе с тортом. Прочтите, и вы поймете, что оно не может оставить человека равнодушным.

Письмо было написано на голубой бумаге мягким косым почерком, каким пишут молодые девушки.