Адская бездна. Бог располагает - Дюма Александр (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Он сделал рукой неопределенный жест – то ли прощальный, то ли угрожающий – и удалился скорыми шагами.
Христиана подумала минуту-другую, потом, передав Вильгельма Гретхен, сказала:
– Отнеси его в колыбель.
Затем с видом человека, который принял твердое решение, она поспешила к замку. Войдя, она направилась к двери кабинета Юлиуса и постучалась.
XXXIII
Вопрос
– Кто там? – спросил Юлиус.
Услышав голос Христианы, он сказал:
– Сейчас.
И ей послышалось, будто он тихо переговаривается с кем-то.
Минуту спустя он отворил дверь.
Христиана отшатнулась, ошеломленная: в комнате был Самуил.
Он приветствовал ее с неподражаемым хладнокровием.
– Как вы себя чувствуете, сударыня, после треволнений прошлой ночи? – осведомился он. – О Вильгельме я не спрашиваю: Юлиус только что сказал мне, что со своей козой-кормилицей он превосходно освоился.
Христиана пыталась овладеть собой. Юлиус сказал ей:
– Ты, верно, удивлена, застав здесь Самуила? Я прошу у тебя милости для себя и для него и умоляю не сообщать отцу о присутствии здесь моего контрабандного друга. Я ведь исполнил обещание и не приглашал Самуила, но я его… как бы это сказать?.. Встретил. Должен тебе признаться, что я просто не мог во имя надуманных предубеждений отца пожертвовать реальностью старинной дружбы. Моему отцу кажется, что Самуил погубит его сына, а я знаю, что он, может быть, уже спас моего.
Решительность и отвага возвратились к Христиане. Она сказала:
– Я всегда буду благодарна господину Самуилу Гельбу за помощь, которую он оказал нам как врач. Но, не преуменьшая той признательности, которой мы ему обязаны, я все же полагаю, что мы не менее обязаны и твоему отцу, Юлиус. Справедливо или по ошибке, господин фон Гермелинфельд был обеспокоен, и нам подобает уважать его чувства: разве мы вправе пренебречь его желанием, опечалить его? Если господин Самуил тебе действительно друг, ему не пристало настраивать тебя против отца. К тому же, говоря начистоту, твой отец не одинок в своем предубеждении против господина Самуила. Я человек прямодушный и никого не боюсь, – прибавила она, пристально глядя на Самуила, – а потому готова без уловок сказать то, что думаю. Я разделяю это предубеждение. Мне кажется, что господин Самуил Гельб пришел сюда лишь затем, чтобы омрачить наше счастье и нашу любовь.
– Христиана! – воскликнул Юлиус с упреком. – Самуил наш гость.
– Он тоже так считает? Он признает это? – спросила Христиана, поднимая на него гордый взгляд своих прозрачных глаз.
Самуил усмехнулся и ловко придал разговору галантный оборот, хотя за его любезностью явственно сквозила угроза:
– В гневе вы особенно пленительны, сударыня. Мне даже кажется, что это кокетство побуждает вас так часто делать вид, будто вы сердитесь на меня.
– Прости ее, Самуил, – сказал Юлиус. – Она еще совсем дитя. Христиана, мое сокровище, поверь, это не Самуил старается внедриться в наш дом, а я сам хочу сохранить нашу дружбу. Для меня очень важно не лишиться такого приятного общества, озаренного блеском остроумия и учености.
– Однако же ты мог обходиться без него целый год. Или в конце концов ты решил, что общество жены и ребенка для тебя недостаточно интересно?
Переглянувшись с Самуилом, Юлиус заставил Христиану сесть, сам устроился на низенькой скамеечке у ее ног и, сжимая ее руку в своих, заговорил:
– Послушай, поговорим серьезно. Я люблю тебя все так же, поверь, моя Христиана. Я по-прежнему счастлив моей любовью к тебе и горд твоей любовью ко мне. Ты единственная женщина, которую я когда-либо любил, и я заявляю в присутствии Самуила, что буду любить тебя вечно. Но, дорогая, подумай сама: ты, моя любящая жена, являешься вместе с тем и матерью, не так ли? Большая часть твоего сердца и твоей жизни принадлежит не мне, а ребенку. Что ж, и мужчина не может быть всегда только мужем своей любимой жены. Господь одарил нас не только сердцем, он дал нам еще и разум. Кроме нашей жажды счастья, он велел нам исполнять свой долг, помимо удовлетворения наших желаний, он нам послал вечную неудовлетворенность мысли. Ради самой нашей любви, Христиана, я хочу иметь право на твое уважение, хочу закалить дух, приумножить его силы, чтобы не превратиться в существо заурядное.
Я не допущу, чтобы моя жизнь, которая принадлежит тебе, погрязла в праздности. Я был бы счастлив с пользой послужить моему отечеству, но до сей поры я чувствовал себя пригодным только к воинской службе, а поступать на нее в эти бесславные для Германии времена мне бы не хотелось. Но пусть, по крайней мере, родина, очнувшись ото сна, застанет меня бодрствующим. Так вот, Самуил… Ну, раз уж ты в его присутствии говорила о нем дурно, я имею право столь же откровенно сказать о нем хорошо. Самуил мне необходим: благодаря самой противоположности наших характеров его присутствие не дает расслабляться моей воле. Вспомни, мы здесь живем уединенно, вдали от света, всеми забытые, погруженные в прошлое, почти за гранью мира живых. Нет, нет, я вовсе не жалею ни о Гейдельберге, ни о Франкфурте! Но когда хотя бы легкое дуновение живой жизни прилетает к нам, к чему запираться от него на все засовы?
И ведь возможно, что настанет день, когда моя воля мне все же понадобится, не дадим же ей угаснуть! Разве все, что я сейчас говорю, не разумно? Вы с отцом оба во власти каких-то наваждений, навыдумывали насчет Самуила Бог весть чего. Если бы моя дружба с ним могла причинить вам какой-либо действительный вред или зло, я, разумеется, без колебаний распрощался бы с ним. Но в чем, собственно, вы можете его упрекнуть? Знаю: отцу не нравится его образ мыслей. Я не разделяю воззрений Самуила, однако и не могу приписывать себе такого умственного превосходства, чтобы вменять эти идеи ему в вину. Что до тебя, Христиана, то я вообще не понимаю, что тебе сделал Самуил?
Более не в силах сдерживаться, Христиана вскричала:
– А что если он оскорбил меня?
XXXIV
Два обещания
Юлиус вздрогнул и, бледнея, поднялся с места:
– Тебя оскорбили, Христиана? И ты не сказала мне ни слова? Разве я здесь не затем, чтобы защищать тебя? Самуил, что все это значит?
И он бросил на приятеля взгляд, сверкнувший, словно клинок шпаги.
– Предоставим даме объясниться самой, – отвечал Самуил безмятежно.
Однако его глаза при этом блеснули холодно, как сталь.
Христиана видела, как скрестились эти взгляды, и ей показалось, будто взгляд Самуила, словно смертоносное лезвие, пронзил грудь Юлиуса.
Она бросилась мужу на шею, как бы надеясь заслонить его собой.
– Говори! – отрывисто потребовал Юлиус. – Что произошло между вами?
– Ничего, – отвечала она, разражаясь слезами.
– Но что ты хотела сказать? Ты ведь имела в виду что-то определенное? Какое-то событие?
– Нет, нет, Юлиус! Ничего определенного, просто чувство, инстинкт…
– Так он ничего тебе не сделал? – настаивал Юлиус.
– Ничего, – прошептала она.
– И не сказал?
– Нет, – повторила она.
– О чем же тогда речь? – спросил Юлиус, в глубине души очень довольный, что может продолжать свою дружбу с Самуилом.
Самуил улыбался.
Помолчав и вытерев слезы, Христиана произнесла:
– Не будем больше говорить об этом. Однако ты мне только что сказал много очень важных вещей. Ты жалуешься на одиночество, и ты прав. Человеку, наделенному такими достоинствами, как у тебя, подобает находиться среди людей. Только женщинам пристало жить одной лишь жизнью сердца. Но я сумею любить тебя, ты увидишь! Я вовсе не хочу завладеть тобою целиком! Если ты хочешь посвятить часть своих сил и забот служению людям, будь уверен, что мне чуждо стремление присвоить эту часть себе. Так не будем же хоронить себя навсегда в этом замке: мы вернемся сюда когда-нибудь потом, если тебе этого захочется, если тобой овладеет жажда покоя. Поедем в Берлин, Юлиус, или отправимся во Франкфурт – словом, туда, где ты сможешь применить на деле твои выдающиеся способности, где ты заслужишь всеобщее восхищение, так же как здесь заслужил любовь.
