Перед стеной времени - Юнгер Эрнст (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT, .FB2) 📗
Биос воздействует на слой земли – в этом нет ничего нового. Мы не знаем, что происходит в облаке диатомовых водорослей, в коралловом рифе, в пластообразующем лесу. Думать, будто наша историческая сущность важнее этой деятельности, – человеческое предубеждение. Даже в нашем собственном теле живет ум более высокий и план более основательный, чем в любых наших размышлениях. Там находится невидимый врач, хранитель формы. В монадах мы равны.
Новизна заключается в том, что в слоеобразовании участвует существо, осознающее себя. Вместе с ним в процесс развития вступает свобода, а также ответственность. Процесс теряет свой непосредственный, невинный характер – по крайней мере отчасти, в той половине, которая освещена самосознанием.
Хеберер, наш специалист в области гоминизации, утверждает, что «начиная с мезолита постепенно проявляется изменение в каузальности филогении гоминидов», и заключается оно во все более явном и целенаправленном участии человека в собственной эволюции. Это меткое наблюдение находится на границе палеонтологии, антропологии и истории – дисциплин, которые, сливаясь, образуют новую науку. Что же касается процесса гоминизации, то он, очевидно, не завершен и находится в состоянии кризиса, сопряженного со столкновением истории и естественной истории, мировой истории и истории Земли, свободы и предопределенности. Поток ускоряется, и на поверхность выныривают неожиданные фигуры, в том числе «глубинные чудовища».
То, что едва заметным изменениям в микрокосме не уделяется такого внимания, какое привлекают к себе видимые катастрофы, например, войны, вполне понятно и объясняется особенностями восприятия. Эффект, производимый цифрами, зачастую отвлекает нас от символического значения явления.
Однако это происходит не всегда. Есть страх, порождаемый не столько активизацией движения масс, сколько появлением чего-то чужеродного, даже если оно проникает в жизнь крадучись. Почву для восприятия таких явлений могут подготавливать массовые движения, подобно тому как шторм, внезапно отшумевший, заставляет человека напрягать слух и улавливать малейшие шумы. Среди нас, находящихся в эпицентре катастроф, многие на собственном опыте убедились в том, что свет маленьких огней порой действует сильнее, чем ужасы опустошения, которому они сопутствуют. В этой экономии кроется артистическая черта, отличающая художника, изображающего нечто страшное, от того, кто просто бьет в барабан, или эротику от порнографии.
В качестве примера такого специфического страха можно привести недавний случай: в газетах написали о том, что в сточных водах одной фабрики развилась странная фауна. Речь шла о выводке уродцев, чьи органы размножились или, наоборот, слились, образовав какие-то обрубки и рудименты. Так или иначе, это было фантастическое нарушение полярности и симметрии органического строения. Несомненно, что жизни был нанесен удар не просто на уровне отдельных особей, но гораздо глубже. Под угрозой оказался ее генетический строительный план.
С точки зрения текущих событий это может объясняться легкоисправимой производственной ошибкой на фабрике изотопов. Аварии – не редкость в техническом мире. Однако тяжелое чувство, навеянное этим происшествием, не только казалось сильнее ужаса, вызываемого несчастными случаями, но и отличалось от него качественно. Заговорил инстинкт еще более глубоко укорененный, чем стремление к самосохранению, и на то были основания. Ранг явления не зависит от того, наблюдается ли оно на небе или в пробирке.
В данном случае обнаружилось одно из мест начинающегося воспламенения Земли, а таких сейчас много. В поисках чего-то сопоставимого нам придется вернуться как минимум к мифу. Там мы найдем тот же специфический ужас, там так же рвутся из пылающих недр Земли бесформенные, многоформные и деформированные существа. Это тесно связано с низвержением богов, к которому безграничная Земля подталкивает своих сыновей, и которое Гесиод описал как бунт против отца, включающий в себя три фазы. Первая – оскопление Урана матерью Геей и сыном Кроносом, умнейшим из титанов, – по сути, домифологическая. Кровь отца богов и его член, выброшенный Кроносом, заново оплодотворяют Землю. Впоследствии Кроноса тоже свергает собственный сын – Зевс. На этом заканчивается золотой век. Чтобы его вернуть, Гея подстрекает титанов к новому восстанию против олимпийских богов и возглавляет бунт в образе змеи. Последовательность событий мифа прослеживается нечетко. Их изложение Аполлодором сохранилось, к сожалению, не полностью. Очень важно, что битва с олимпийцами отнесена к человеческому времени, а не к более раннему, и что решающую роль в ней играет Геракл: он, представитель людей, должен победить уродство, покорить нераздельное. Германские боги, борясь со змеем Мидгарда и другими чудовищами, обращаются за помощью к эйнхериям.
Сегодня человек опять поднимается на бунт, на сей раз антейский, как умнейший сын Земли и разрушитель границ, последняя из которых – стена времени. Такому мятежу должно было предшествовать свержение богов. В этом смысле ницшевское «Бог умер» – даже не приговор, а постулат, заклинание, призванное вернуть золотой век: «Хулить землю – самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!» Или: «Я сказал свое слово, я разбиваюсь о свое слово: так хочет моя вечная судьба, – как провозвестник, погибаю я!» [101]
Вернемся к странным обитателям сточных вод. Тот специфический ужас, о котором мы говорили, не случайно был вызван именно этим непредусмотренным следствием нашей протейской работы. В принципе, мы уже давно занимались подобными вещами эмпирически, экспериментально. Операции, которые Дриш производил с эмбрионами морского ежа в Неаполе, а Шпеман – с зародышами амфибий во Фрайбурге, уже стали историей биологии. Кроме того, они олицетворяют стиль времени. В этом же контексте следует рассматривать эксперименты художников и попытки проникнуть в древнейшие слои психики при помощи новых ключей. А если ключ начинает вращаться, это признак того, что замок вот-вот откроется.
Между тем подобные опыты: трансфузии, трансплантации и трансформации – достигли верхних ветвей генеалогического древа и приобрели практическую значимость. У нас появились сады, поливаемые не только водой, но и лучами с целью получения мутаций. Мы начинаем играть с генами – правда, пока еще робко, как человек, впервые прикоснувшийся к клавишам рояля.
Все это предвещает возобновление движения после долгого стояния на месте. Статические истины, такие как Natura non facit saltus [102], неожиданно переворачиваются с ног на голову. Но слова Аристотеля: «Природа ничего не делает напрасно», – остаются справедливыми, и в этом смысле человек со своим интеллектом тоже относится к природе. Ошибка – такой же результат, как и успех. Экспериментирующий ум не знает этого различия.
В отношении самого эксперимента специфический ужас был бы, строго говоря, более оправданным, чем в отношении непредвиденных сбоев. Эксперимент движется по узкой обозримой колее. В этих рамках допускается свобода и рассматривается ответственность. Наблюдающееся беспокойство сродни тому, какое обыкновенно возникает при нарушении табу. Поднимаются вопросы права и приличий. То есть это беспокойство, в отличие от антейского, имеет выраженный реакционный характер. Оно не должно возобладать. Природа готова прорваться сквозь правовые барьеры. Учащаются случаи, когда технические и биологические соображения берут верх над юридическими. Один из примеров урано-плутонического ограничения основных человеческих прав – порядок дорожного движения. Если говорить обобщенно, то во всех столкновениях с индивидом план будет одерживать победу. С этим нам волей-неволей придется смириться как с пошлиной, которую мы должны платить.
Специфический ужас направлен не на возникающие вопросы и не на лабораторные эксперименты, которые, напротив, встречают неизменное массовое одобрение. Ужас вызывают явления, представляющие собой ответ. Отсюда можно сделать вывод о направлении той свободы, которая дана воле. Это свобода действий, но не право бездействовать или повернуть вспять. Всякое одностороннее ускорение ущемляет свободу.
