Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер (книги серии онлайн txt) 📗
В укромном уголке стоял столик, за которым собирались обычно старейшины цветной колонии: Дрексель Гриншо, Уош, чистильщик обуви и Мак, проводник «Борапа», — когда он заезжал в город навестить сестру. Сегодня с ними был еще четвертый — механик Шугар Гауз. Фил Уиндек как будущий зять относился терпимо к величавому старому Рыцарю Камчатных Скатертей и потащил Нийла на поклон к дядитомовскому столику.
Там не слишком обрадовались, когда один из тех, от кого они привыкли получать на чай, помешал их частной джентльменской беседе.
— Мистер Гриншо, капитан Кингсблад хочет стать настоящим другом нашей расы, и его интересует один вопрос: вот вам, Маку, Уошу приходится близко наблюдать белых в самой их, так сказать, красе; так считаете ли вы серьезно, что все белые — дураки?
Дрексель недоверчиво покосился на Нийла и промямлил:
— Нет, Фил, нет. Просто очень уж они смотрят на все со своей колокольни.
Проводник Мак поглядел на Нийла почти как на человека и начал:
— Надеюсь, капитан Кингсблад не обидится, если я скажу, что он — один из немногих умных людей, которым по средствам разъезжать в «Борапе»; а насчет вашего вопроса, то по мне белые люди — очень славные люди, но только все они точно дети малые и за ними нужен глаз да глаз. Они ни в чем не разбираются по существу, как вот мы, цветные, начинаем разбираться, когда еще под стол пешком ходим. Они точно те негры с низовьев Миссисипи, которых каждый из нас хорошо знает, — верят всему, что говорится в проповедях и в законах. Но разве ж они в этом виноваты, бедняжки?
Дрексель возразил:
— Я о белых лучшего мнения, чем ты, Мак. Взять хотя бы такого человека, как мистер Хайрем Спаррок. Видал ты когда-нибудь негра, который бы нажил столько миллионов? А ведь для этого тоже смекалка требуется… И потом он мне как-то пять долларов на чай отвалил!
«Они уже совсем забыли о том, что я белый. Но ведь я и не белый! Неужели они видят эту черную каплю в моей крови?»
Мак презрительно отозвался:
— Мистер Спаррок? Да он самый младенец и есть. Пичкает, пичкает себя всякими пилюлями, а в них ничего нет, кроме чистого сахару, — мне доктор говорил, который его лечит, доктор Дровер, и разрешил мне давать ему, сколько он пожелает:
Шугар Гауз сказал:
— Вы уж, джентльмены, извините, что я, простой рабочий, вмешиваюсь, но сколько мне пришлось наблюдать белых господ, так они всегда себе на уме. Вот мой мастер: подойдет ко мне и спросит, могу ли я наладить такой-то станок, а когда я налажу, так он засунет за щеку табачную жвачку, надуется, как индюк, и давай форсить перед инженером: «Вот, мол, я каков специалист!» Но если им помогаешь, так они с тобой ничего, меньше издеваются и наговаривают меньше. Я уж теперь подход к ним знаю, к сукиным детям, — ох, простите, капитан.
Они сидели напротив Нийла, как важные черные филины, слетевшиеся в круг; они попробовали было перевести разговор на политику; но вскоре Дрексель, завороженный вечной темой, снова сбился на прежнее. Он прошел основательную школу раболепства перед белыми людьми, но он слишком часто видел, как они пьянствуют и распутничают в ресторане, чтобы остаться верным культу белого господина, и если нашелся такой белый, который хочет знать правду, пусть получает!
— Подход, говоришь? Есть только один подход к белому человеку — подход дяди Тома. Унижайся и раболепствуй, почаще восхищайся его умом, чеши ему спину — и обчищай карман… То есть это не я так считаю, капитан, а некоторые другие негры!
Мак замотал головой:
— Не люблю я эту дядитомовщину. Суметь-то и я сумел бы, думаю…
Старик Уош хихикнул:
— Ты думаешь, а я делаю! Они младенцы, им конфетку надо. Только очень уж у них ружья большие и веревки крепкие. Поэтому я и говорю: «Дядя Том? Пожалуйста, вот я дядя Том», — а они, дурни, развесят уши и верят… К вам это, конечно, не относится, мистер!
— Да уж, смеяться и смиряться — на этом мы, черномазые, собаку съели! — сказал капитан Филип Уиндек. Но своей улыбкой он как бы просил у Нийла прощения.
Он проводил Софи до ее дома, в двух кварталах от Майо-стрит. Он сказал:
— Каких красочных впечатлений я набрался сегодня! Я все больше и больше чувствую себя настоящим сыном своего народа. Они такие… столько стоицизма в том, как они сами смеются над собой.
— Мой благожелательный, но незрелый друг, человеческие существа не бывают «они», только «мы»!
Стоя у ее дверей, он не знал, поцеловать ее или нет. Она знала. Но он так и не догадался. Ковыляя к автобусной остановке, он думал не столько о Софи, сколько об Уинтропе Брустере, которого он сравнивал со счастливым наследником Роднея Олдвика. На чьей же стороне он сам, на чью сторону призывает его солдатская присяга? С твердым, хотя и неосознанным намерением он вдруг повернул назад и направился к пасторскому домику Ивена Брустера. В окно видна была его могучая спина, сгорбившаяся над столом.
Доктор Брустер вышел на стук в домашнем халате, похожий на Поля Робсона в роли Отелло. Очутившись в гостиной, Нийл сказал просто — такому человеку не плетут небылиц, как бансерам:
— Я хочу сказать вам одну вещь, доктор Брустер. Мне нужно сделать это поскорее, иначе осторожность возьмет верх. Я узнал, что во мне есть негритянская кровь, от одного далекого предка. Я рассказал об этом Ашу, Софи, Вулкейпам, но не рассказывал никому из белых. Как вы думаете, должен я открыться и заявить об этом всему миру?
Он надеялся, что Ивен воскликнет: «Конечно!» — и тогда можно будет рассердиться и защищать себя, но Ивен шептал: «Не знаю… я не знаю». Глядя на Нийла широко раскрытыми глазами, куда больше похожий на доблестного мавра, чем на тихого доктора философии, в этой крохотной обители знаний и почтмейстерского труда, он слушал историю Ксавье Пика, которую Нийл оборвал коротким:
— Как же мне теперь быть, по-вашему?
— Просто не знаю, что вам сказать. — Большие руки Ивена шевелились, словно хотели благословить кого-то. — Но мне кажется, совершенно незачем вам признаваться в том, чего на самом деле не существует, что есть лишь нелепый американский предрассудок, — в вашей мнимой принадлежности к моему народу.
— О-о! — Нийл испытывал разочарование оттого, что никто не хотел его жертвы, разочарование и в то же время явное облегчение.
— Но, Нийл, когда я думаю о травле моих братьев, в которой все более усердствуют скоты вроде Джета Снуда, когда я вспоминаю людей, крестом господним разжигающих наши мученические костры, тогда мне хочется сказать: «Да, да, отрекитесь от жены, отца, покоя и доброго имени и идите к нам!» Но я не знаю! Дайте же мне подумать, прежде чем я вмешаюсь в вашу жизнь! Приходите через несколько дней, а пока — пока попробуйте молиться, Нийл, — если можете!
Нийл постарался сделать вид, что готов следовать этому благочестивому совету, но ему казалось, что он слышит смех Райана Вулкейпа.
Дома, в Сильван-парке, где феномены святости, подобные Ивену Брустеру, казались столь же немыслимыми, как гады вроде Джета Снуда, Нийл попробовал поиздеваться над собой:
— Да уж, глупее и выдумать нельзя: солидный, положительный человек отправляется к чернокожему фанатику и начинает скулить перед ним: «Скажите, сэр, можно мне бросить жену, дочь и дом, чтобы выпивать с Белфридой в „Буги-Вуги“?
Но это не помогало. Он вспомнил, как еще в университетские дни зашел однажды в импровизированную церковь, где бродячий белый проповедник, надсаживаясь, кричал: «Если уж ты попался господу богу в лапы, вопи и вырывайся сколько угодно, все равно не уйдешь никуда!»
30
Он сам послушает этого преподобного доктора Джета Снуда и сам будет судить, так ли он красноречив и так ли зловреден, как о нем говорит потрясенный мир; и Вестл он тоже возьмет с собой на эту глухую окраину града человеческого. Ибо как бы сильно его ни влекло временами к Софи, ему и в голову не приходило, что это может отразиться на его чувстве к Вестл — особенность мужской психики, которая испокон веков заставляла отчаиваться свободных женщин в их соревновании с законными женами.
