Анна-Вероника - Уэллс Герберт Джордж (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
— Меня это не удивляет. Я считаю, что мистер Кейпс — человек весьма нелегкий.
— Дело не в нем. У меня весь день болит голова.
— По-моему, мистер Кейпс был очень несправедлив. — Мисс Клегг говорила тихим, ровным голосом. — Очень несправедлив! Я рада, что вы ответили, как надо.
— Вопрос не в этом маленьком споре.
— Вы ему хорошо ответили. Сказать это было необходимо. После вашего ухода он сбежал и укрылся в препараторской. Иначе его бы прикончила я.
Анна-Вероника ничего не ответила, и мисс Клегг продолжала:
— Он очень часто бывает весьма несправедлив. У него привычка осаживать людей. Едва ли ему понравилось бы, если бы люди так вели себя с ним. Он выхватывает у вас слова на лету и истолковывает их, а вы еще не успели выразить до конца свою мысль.
Наступило молчание.
— Он, должно быть, страшно умный, — сказала мисс Клегг — Кейпс — член Королевского общества, хотя ему едва ли больше тридцати.
— Он очень хорошо пишет, — заметила Анна-Вероника.
— Да, не больше тридцати. Женился, наверное, совсем молодым.
— Женился? — удивилась Анна-Вероника.
— Разве вы не знали, что он женат? — спросила мисс Клегг.
У нее, видимо, блеснула какая-то мысль, и она быстро взглянула на свою спутницу.
В эту минуту Анна-Вероника не нашлась что ответить. Она резко отвернулась. Автоматически и каким-то чужим голосом произнесла:
— Вон играют в футбол.
— Это далеко, мяч в нас не попадет, — ответила мисс Клегг.
— Я не знала, что мистер Кейпс женат, — наконец отозвалась Анна-Вероника, возобновляя прерванный разговор. От ее прежней усталости не осталось и следа.
— Женат, — подтвердила мисс Клегг. — Я думала, все это знают.
— Нет, — с неожиданной решительностью отозвалась Анна-Вероника. — Я никогда не слышала об этом.
— Я думала, все знают, все слышали об этом.
— Но почему?
— Он женат и, по-моему, живет с женой врозь. Несколько лет назад возникло какое-то дело или что-то произошло.
— Какое дело?
— Ну, развод или что-то в этом роде, не знаю! Я слышала, что он был бы отстранен от преподавания, если бы не профессор Рассел, который отстоял его.
— Вы хотите сказать, что он развелся?
— Нет, но он был замешан в каком-то деле о разводе. Я забыла подробности, но знаю, это было что-то очень неприятное. И связано с артистической средой.
Анна-Вероника молчала.
— Я была уверена, что все об этом слышали, — повторила мисс Клегг. — Иначе я бы ничего не сказала.
— Вероятно, все мужчины, — независимым и критическим тоном заметила Анна-Вероника, — попадают в такие вот истории. Во всяком случае, нас это не касается. — Она тут же свернула на другую тропинку. — Я здесь пройду на ту сторону парка, — сказала она.
— А я думала, вы хотите пройти прямо через парк.
— Нет. Мне надо еще поработать. Просто хотелось подышать воздухом. Да и ворота сейчас запрут. Скоро темнеть начнет.
Вечером, около десяти часов, когда Анна-Вероника сидела у камина в глубоком раздумье, ей принесли заказное письмо с печатями.
Она вскрыла конверт и извлекла письмо, в котором лежали деньги, отосланные в этот день Рэмеджу. Письмо начиналось так:
«Моя любимая девочка, я не могу допустить, чтобы вы совершили подобную глупость…»
Она скомкала деньги и письмо и швырнула их в огонь. В то же мгновение, схватив кочергу, отчаянным усилием попыталась выхватить их из пламени. Но ей удалось спасти лишь уголок письма. Двадцать фунтов стерлингов сгорели дотла.
Несколько секунд она сидела, согнувшись над каминной решеткой, держа в руке кочергу.
— Ей-богу! — воскликнула она наконец, поднимаясь. — На этом, Анна-Вероника, все, наверное, и кончится!
10. Суфражистки
«Есть только один выход из положения, — сказала себе Анна-Вероника, сидя в темноте на своей узкой кровати и грызя ногти. — Я думала, что бунтую только против отца и порядков в Морнингсайд-парке, но оказалось, что я бунтую против всей нашей жизни, против всей нашей проклятой жизни…»
Она вздрогнула. Нахмурившись, крепко обхватила руками колени. Все в ней кипело от гнева при мысли о положении современной женщины.
«Должно быть, судьба каждого человека в какой-то мере — дело случая. Но судьба женщины зависит только от случая. Для нее искусственно придуман случай. Главное — найти своего мужчину. Все остальное — притворство и жеманство. Он твой выигрышный билет. Если ему угодно, он не станет тебе мешать…
А нельзя ли изменить такой порядок?
Актрисы, наверное, независимы…»
Она попыталась представить себе какой-нибудь иной мир, в котором не было бы этих чудовищных ограничений, в котором женщины стояли бы на собственных ногах и имели бы одинаковые с мужчинами гражданские права. Она задумалась над тем, что предлагали социалисты, над их идеалами, затем над туманными проповедями о Счастье Материнства, о полном освобождении женщин от жестокой личной зависимости, связанной с существующим общественным строем. В глубине души она неизменно ощущала присутствие умного стороннего наблюдателя, которого старалась не замечать. Не будет она смотреть на него, не будет о нем думать; а когда мысли ее путались, она, чтобы не изменять своему решению, шептала в темноте:
— Так надо. Нельзя больше откладывать; так надо. Если мы хотим добиться независимости или хотя бы уважения, женщины целого поколения должны стать мученицами. — …А почему бы нам не стать мученицами? Во всяком случае, большинству из нас ничего другого не остается. Желание самой распоряжаться своей жизнью считается каким-то бунтом.
Да, каким-то бунтом, — повторила она словно в ответ на возражение невидимого собеседника.
Все равно, как если бы все женщины-покупательницы отказались покупать товары.
Она стала думать о других вещах, о женщинах Другого склада.
«Бедняжка Минивер! Разве она может быть иной, чем она есть?.. Если она путано выражает свои взгляды и не в силах их вытащить из трясины всякой чепухи, это вовсе не значит, что она не права».
Слова «тащить правду через трясину чепухи» принадлежали Кейпсу. Вспомнив об этом, Анна-Вероника как будто провалилась сквозь тонкую поверхность, словно пробила корку лавы на кратере и упала в пылающие глубины. На какое-то время она погрузилась в мысли о Кейпсе, не будучи в силах избавиться от его образа, от сознания, что он занимает столь значительное место в ее жизни.
Потом она размечталась о том смутном рае, в который верили Гупсы, Миниверы, фабианцы, все те, кто боролся за реформы. У входа в этот мир огненными буквами было начертано: «Обеспечение Матери». Что, если бы пусть трудным, но доступным способом женщины обеспечили бы себя, сбросили экономическую и социальную зависимость от мужчин?
— Если бы существовало равноправие, — сказала она тихо, — можно было бы пойти к Кейпсу… Как отвратителен этот страх встретиться взглядом с мужчиной! Можно было бы пойти к нему и сказать, что любишь его. Я хочу его любить. Пусть бы он любил меня чуть-чуть. Кому от этого вред? Это не накладывало бы на него никаких обязательств.
Анна-Вероника со стоном уткнулась носом в колени. Она совсем растерялась. Ей хотелось целовать ему ноги. У него, должно быть, такие же сильные ноги, как и руки.
Вдруг все в ней возмутилось.
«Не допущу я такого рабства! — воскликнула она. — Не допущу такого рабства!»
Она подняла руку и погрозила кулаком.
«Слышишь? Какой бы ты ни был, где бы ты ни был! Я не сделаюсь рабой моих мыслей о мужчине, рабой каких-либо обычаев. Будь оно проклято, это рабство пола! Я человек. Я подавлю свое чувство, если даже это меня убьет!»
Она гневно посмотрела на окружавший ее холодный мрак.
«Мэннинг… — произнесла она и представила себе мистера Мэннинга, робкого, но настойчивого. — Ни за что!»
Мысли ее приняли новое направление.
— Неважно, если эти женщины смешны, — сказала она после долгого раздумья. — Но чего-то они добиваются. Они добиваются того, что женщинам необходимо, — они не хотят покорности. Избирательные права — только начало, надо же с чего-нибудь начать. Если мы не начнем…
