Источник. Книга 2 - Рэнд Айн (серия книг .txt) 📗

— Разве прощения должны просить вы?

— Нет. Вам хочется, чтобы я просил его. Вы понимаете, что здесь замешана проблема вины. Но вам неясно, кто должен прощать, а кто просить прощения. Вам угодно, чтобы я простил вас или потребовал платы, что одно и то же, и вы полагаете, что этим вопрос будет исчерпан. Но видите ли, я не имею к этому отношения. Не участвую в этом. Неважно, как я к этому отношусь, что делаю или чувствую сейчас. Не обо мне вы сейчас думаете. Я вам помочь не могу. Не меня вы сейчас боитесь.

— А кого же?

— Себя.

— Кто дал вам право утверждать подобное?

— Вы.

— Ладно, продолжайте.

— Вы хотите услышать продолжение?

— Продолжайте.

— Думаю, вам неприятно сознавать, что вы причинили мне страдания. Вам хочется, чтобы этого не было. Но кое-что пугает вас еще сильней. Осознание, что я вовсе не страдал.

— Продолжайте.

— Осознание того, что я не добр, не снисходителен сейчас, а просто безразличен. Вас это пугает, потому что вы знаете, что такие истории, как с храмом Стоддарда, требуют расплаты, а вы видите, что я ничем не поплатился. Вас удивило, что я принял заказ. Вы думаете, для этого потребовалось мужество? Вам понадобилось намного больше мужества, чтобы нанять меня. Вот что я думаю об истории с храмом Стоддарда. Я забыл о ней. Вы — нет.

Винанд разжал кулаки. Он расслабился, плечи его обвисли. Он сказал очень просто:

— Что ж, все верно. Все, — и тотчас же распрямился, словно принимая неизбежное, сознательно обрекая себя на поражение. — Надеюсь, вы понимаете, что по-своему задали мне трепку, — сказал он.

— Да, и вы ее получили. Добились того, чего хотели. Скажем так: мы квиты и можем забыть о храме Стоддарда.

— Вы очень умны, или я был слишком откровенен. В любом случае вы добились успеха. Еще никто не вынуждал меня так раскрыться.

— Должен ли я все еще сделать то, чего вы ждете от меня?

— Чего же я, по вашему мнению, жду от вас?

— Чтобы я признал ваши достоинства. Теперь мой черед уступить, не так ли?

— А вы устрашающе честный человек, да?

— Почему бы и нет? Я не могу признать вашим достоинством то, что вы хотели заставить меня страдать. Но вас устроит то, что вы доставили мне удовольствие, не правда ли? Ну и прекрасно. Рад, что нравлюсь вам. Полагаю, вы осознаете, что этим я делаю для вас такое же исключение из своих правил, как вы признанием о полученной от меня трепке. Обычно мне безразлично, нравлюсь я людям или нет. На сей раз мне не безразлично. Я рад этому.

Винанд рассмеялся:

— Вы прямодушны и надменны, как император. Воздавая почести людям, вы лишь возвышаете себя. С какой стати вы возомнили, что вы мне нравитесь?

— Вряд ли вам действительно хочется разъяснений на этот счет. Вы уже один раз упрекнули меня за то, что слишком раскрываетесь передо мной.

Винанд присел на ствол упавшего дерева. Он ничего не сказал, но в его движении было и приглашение, и требование. Рорк сел рядом, на его лице не отражалось ничего, кроме следов улыбки — веселой и слегка настороженной, будто каждое слово, которое он слышал, было не только сообщением, но и подтверждением.

— Вы ведь поднялись из низов? — спросил Винанд. — Вы из бедной семьи.

— Да. Откуда вам это известно?

— Из ощущения, что надо быть деликатным, когда что-то вам предлагаешь, будь это просто охвала или целое состояние. Я тоже вышел из низов. Кем был ваш отец?

— Доменщиком.

— Мой был докером. Наверное, кем только ни поработали с юных лет?

— Все перепробовал. В основном в строительстве.

— Мне пришлось хуже. Буквально все испытал. Какая работа вам нравилась больше всего?

— Клепать стальные сваи.

— А мне больше всего нравилось быть чистильщиком обуви на пароме через Гудзон. Казалось бы, ненавидеть надо, а мне нравилось. Людей я совсем не запомнил, в памяти остался город. Он был всегда на месте, по берегам, он рос, ждал, я был словно привязан к нему резиновым жгутом. Жгут растягивался, и я попадал на другой берег, потом он тянул меня обратно, и я возвращался. Я чувствовал, что никогда не смогу оторваться от города, а он от меня.

Рорк понимал, что Винанд редко говорил о своем детстве, — его слова были светлы памятью и полны раздумья, не заезженные частым повторением, они звенели, как монеты, еще не прошедшие через множество рук.

— Вам приходилось голодать, жить без крыши над головой? — спросил Винанд.

— Не раз.

— Вы очень переживали?

— Нет.

— Я тоже. Переживал я из-за другого. Хотелось ли вам, когда вы были еще юнцом, закричать во всю глотку, не видя вокруг никого, кроме бездарей и лентяев, зная, как много можно сделать, и сделать хорошо, но не имея возможности осуществить свои планы? Не иметь возможности разбить башку этим безмозглым лицемерам. Быть вынужденным подчиняться — а это скверно само по себе, — но подчиняться низшим по духу! Испытывали вы это?

— Да.

— Приходилось ли вам загонять гнев внутрь, копить его в себе и принимать твердое решение любой ценой, даже если тебя растерзают на куски, дожить до того дня, когда сам будешь править людьми, распоряжаться всем и вся?

— Нет.

— Нет? Вы позволили себе все забыть?

— Нет. Я ненавижу некомпетентность. Вероятно, это единственное, что я ненавижу. Но это не порождало во мне желания править людьми. Как и желания учить их чему-либо. Во мне возникало только одно желание — делать свое дело, идти своим путем, и пусть меня растерзают за это, если так надо.

— И вас терзали?

— Нет. Во всяком случае, по большому счету.

— Вы без гнева смотрите назад? На все, что было?

— Да.

— Со мной не так. Была одна ночь. Меня избили, я дополз до двери — в деталях помню мостовую у себя под носом, вижу, как сейчас; в булыжниках были прожилки, они были испещрены белыми пятнами. Я не чувствовал, как двигаюсь, но должен был чувствовать, что мостовая движется подо мной, должен был видеть, что пятна и прожилки сменяются, и благодаря этой смене я знал, что продвигаюсь вперед. Мне непременно надо было достичь следующей трещины, другого узора на камнях в паре-другой дюймов от меня; это было непросто, это стоило массы усилий и боли. Я знал, что за мной тянется кровавая полоса…

В его голосе не было жалости к себе, тон был прост, нейтрален, с ноткой легкого удивления. Рорк сказал:

— Я бы хотел помочь вам.

Винанд слабо, невесело улыбнулся:

— Вы наверняка смогли бы. Я даже верю, что это было бы очень вовремя и кстати. Два дня назад я бы задушил любого, кто увидел бы во мне объект сострадания… Вы, конечно, понимаете, что не эту ночь я ненавижу в своем прошлом. Не в ней дело, когда я страшусь оглянуться назад. О ней я еще могу говорить. О другом невозможно даже упоминать.

— Понимаю. Это другое я и имел в виду.

— И что же это? Назовите.

— Храм Стоддарда.

— Вы хотите помочь мне не мучиться из-за него?

— Да.

— Вы глупец, черт бы вас побрал! Да понимаете ли вы, что…

— А вы понимаете, что именно этим я и занят сейчас?

— Каки образом?

— Строя для вас дом.

Рорк видел косые борозды на лбу Винанда. Глаза Винанда, казалось, лишились зрачков, голубизну вымыло из радужной оболочки — на лице остались два белых светящихся овала. Винанд сказал:

— За это вы получаете недурное вознаграждение.

Он увидел, как на лице Рорка возникла, но тут же была подавлена улыбка. Улыбка могла сказать, что неожиданное оскорбление было капитуляцией — более выразительной, чем доверительные речи. Подавленная улыбка сказала, что Рорк не собирается помогать Винанду пережить сдачу позиций.

— Да, конечно, — спокойно ответил Рорк.

Винанд поднялся:

— Идемте. Мы теряем время. Меня ждут более важные дела.

На обратном пути в город они не разговаривали. Винанд гнал машину под девяносто миль в час. По сторонам дороги вырастали две плотные, упругие стены с размазанными силуэтами. Они как бы летели по длинному, закрытому, беззвучному коридору.