Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур (книги онлайн полные версии .txt) 📗

— Через два-три дня. — Ей хотелось сказать ему, что он ошибается, что едет она вовсе не к любимому человеку, что все то грязное и низменное, о чем он так неотступно и мучительно думает, в сущности, совсем не занимает женщин, но она не могла найти для этого нужных слов.

— Когда вы через два-три дня вернетесь, вы еще застанете мою жену здесь. Итак, прощайте и развлекайтесь хорошенько.

Она чувствовала, что он провожал ее взглядом, пока она шла по затененной комнате и по рыночной площади. И теперь, в купе, она все еще ощущала этот взгляд и слышала слова Рупиуса, в которых звучало такое безмерное горе, о каком она до сих пор не имела понятия. Это мучительное воспоминание подавило в ней всю радость от предстоящей встречи, и, по мере того как она приближалась к столице, на душе у нее становилось все тяжелее. Когда она думала о наступающем одиноком вечере, ей казалось, будто она едет куда-то на чужбину, в неизвестность, без всяких надежд. Письмо, все еще спрятанное у нее за корсажем, потеряло свое очарование, оно превратилось просто в шуршащий клочок исписанной бумаги, уже истрепавшейся по углам. Она попыталась представить себе наружность Эмиля. В памяти ее всплывали лица, чем-то похожие на него, иногда ей казалось, что вот наконец это он, но едва возникший облик тотчас ускользал. Берта стала сомневаться, правильно ли она поступила, что поехала сегодня. Почему она не подождала, по крайней мере, до понедельника? И она вынуждена была признаться себе: она едет на свидание с молодым человеком, с которым не виделась десять лет; он, возможно, ждет совсем не ту женщину, которая предстанет завтра перед ним. Да, именно это тревожило ее; теперь она поняла. Письмо, уже начавшее царапать ее нежную кожу, было адресовано двадцатилетней Берте, ибо Эмиль не мог знать, как она выглядит теперь. И пусть сама она уверена, что лицо ее сохранило девичьи черты, а фигура, только слегка пополневшая, не утратила прежней стройности, — разве он, несмотря на все это, не увидит, как изменилась она за десять лет, как губительно отразилось на ней время, незаметно для нее самой?

Клостернейбург [27]. Веселые голоса, шум шагов донеслись до ее слуха. Она выглянула из окна. Толпа школьников осадила поезд, мальчишки со смехом и криками влезали в вагоны. Берте невольно вспомнилось, как возвращались домой из загородных прогулок ее братья, и перед глазами возникла выкрашенная в голубой цвет комната, где тогда спали мальчики. Ее охватил какой-то ужас при мысли, что все былое развеяно ветром, что люди, которым она обязана жизнью, умерли, а те, с кем она долгие годы жила под одной крышей, теперь далеко; что связи, казалось бы, установленные надолго, распались. Как все зыбко и бренно! А он… он писал ей так, словно за эти десять лет ничего не изменилось, словно не было похорон, рождений, страданий, болезней, забот; для него, по крайней мере, это было время счастья и славы. Она невольно покачала головой — столько непостижимого крылось во всем этом, что она растерялась. И даже шум поезда, который нес ее навстречу неизведанным впечатлениям, казался ей какой-то скорбной песней. Она подумала о недавнем прошлом, о последних днях, когда она была спокойна и довольна, когда у нее не было никаких желаний, когда она не испытывала ни раскаяния, ни ужаса. Как все это началось? Она не могла понять.

Поезд, казалось, все быстрее устремлялся к своей цели. Уже клубился, будто туман над пропастью, дым большого города. Сердце Берты учащенно забилось. Ей чудилось, что ее поджидает нечто неведомое, чему она не знает названия, какое-то сторукое чудовище, готовое схватить ее; каждый дом, мимо которого она проносилась, знал, что она едет, вечернее солнце на крышах сияло ей навстречу, но когда поезд подошел наконец к перрону, она вдруг почувствовала себя в безопасности. Теперь только Берта осознала, что она в Вене, в своей любимой Вене, в городе ее юности, ее мечтаний! Неужели она до сих пор совсем об этом не думала? Она приехала не из дому — нет, только теперь она наконец дома. Шум на вокзале приятно подействовал на нее, она радовалась сутолоке людей и экипажей, вся ее печаль отлетела. Вот стоит она, Берта Гарлан, молодая, красивая, в теплый майский вечер на вокзале Франца-Иосифа, свободная, никому не обязанная отчетом, и завтра, рано утром, она увидится с единственным человеком, которого она любила, с возлюбленным, который позвал ее…

Она остановилась в небольшой гостинице около вокзала, отчасти из бережливости, но также из некоторой застенчивости перед элегантными кельнерами и портье. Она получила комнату на четвертом этаже, окном на улицу; горничная закрыла его, когда гостья вошла; затем она принесла свежую воду, слуга поставил ее чемодан около печки, а кельнер положил перед ней опросный лист для приезжих; Берта тотчас же заполнила его со спокойной гордостью человека, у которого совесть чиста.

Ее охватило давно не испытанное чувство свободы! никаких повседневных хозяйственных забот, не нужно беседовать с родными и знакомыми; сегодня вечером она может делать, что ей угодно. Переодевшись, она открыла окно. Ей пришлось зажечь свечи, хотя на улице еще не совсем стемнело. Она облокотилась на подоконник и взглянула вниз. Снова вспомнила она свои детские годы, когда она часто смотрела из окна на улицу и иногда рядом с нею стоял брат, обнимая ее за плечи. Она с таким живым волнением вспомнила о своих родителях, что слезы навернулись у нее на глаза. Внизу уже зажглись фонари. Теперь бы следовало что-то предпринять. Тут она подумала, что завтра в это время… Она не могла себе представить, как все будет. В эту минуту проехала коляска, в ней сидели господин и дама. Если все пойдет, как бы ей хотелось, то завтра они вместе поедут за город, — да, это было бы самое приятное. Где-нибудь в тихом загородном ресторане, на столе свеча под стеклянным колпаком, он держит ее руку в своей, они словно молодая влюбленная пара, а потом — обратно, а потом… Нет, лучше не думать, что будет потом. Интересно, где он теперь? Один ли он? Или разговаривает с кем-нибудь? С кем же? С мужчиной, с женщиной? С девушкой? Впрочем, что ей за дело? Пока это ее совсем не касается. Как и его не касается то, что господин Клингеман вчера признался ей в любви, что ее племянник, наглый мальчишка, иногда целует ее, что она относится с большим уважением к господину Рупиусу. Завтра она расспросит Эмиля, — да, она должна все хорошенько узнать, прежде чем… ну, прежде чем поехать с ним за город.

Итак, надо идти, но куда? В дверях она нерешительно остановилась. Единственное, что она могла придумать, — это немного пройтись и затем поужинать… Но где? Дама без кавалера… Нет, она поужинает здесь, у себя в комнате, и рано ляжет спать, чтобы выспаться и завтра быть свежей, молодой, красивой. Она заперла дверь и вышла на улицу.

Берта направилась во Внутренний город. Шла она очень быстро, так как ей было неприятно вечером ходить одной. Вскоре она вышла на Ринг и проследовала мимо университета до ратуши. Но это бесцельное блуждание не доставило ей никакого удовольствия. Ей стало скучно и захотелось есть, она села на конку и поехала обратно. У нее не было никакой охоты возвращаться к себе в номер. Уже с улицы она увидела, что ресторан при гостинице слабо освещен и, по-видимому, пуст. Там она поужинала, сразу почувствовала себя усталой и сонной, с трудом поднялась по лестнице, и когда, сидя на кровати, развязывала шнурки ботинок, то услыхала, как на ближайшей колокольне пробило десять часов.

Проснувшись рано утром, она прежде всего поспешила к окну и подняла штору; ей не терпелось увидеть дневной свет и город. Утро было солнечное, и воздух такой свежий, как будто он вливался в улицы города из тысячи источников, из лесов и с холмов. Прелесть этого утра показалась Берте хорошим предзнаменованием; она удивилась тому, как странно и нелепо провела вчерашний вечер, будто сама не знала, зачем приехала в Вену. Она поняла, что ее так радует: уверенность, что долгая ночь уже не отделяет ее от желанного часа. Теперь она совсем не могла понять, как это она недавно была в Вене и даже не попыталась увидеться с Эмилем. Да, ее удивляло, что она, неизвестно почему, все время откладывала эту попытку, многие недели, месяцы, может быть, годы. Сначала ей даже не пришло в голову, что ведь она все это время почти не вспоминала о нем, но как только это достигло ее сознания, то поразило больше всего.