До свидания, мальчики! - Балтер Борис Исаакович (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Вчера я сказал:
– Инка, мы уже совсем взрослые. Понимаешь? Та женщина, на которую я смотрел на пляже, и Джон Данкер для нас обоих не случайны.
– Зачем ты мне это говоришь? – спросила Инка.
Я не очень отчетливо представлял – зачем. Но, начав говорить, не мог остановиться. Мы сидели в самой глухой части пустыря между морем и соленым озером Майнаки, и вокруг были песчаные дюны и кусты паслёна. Нас ждали на пляже, но я сказал Инке:
– Давай побудем одни.
И мы пришли сюда.
– Я не могу тебя так оставить, – говорил я. – Понимаешь, не могу. Думай обо мне все, что хочешь, но я не могу.
– Пусть все будет. Я ничего не буду думать. Пусть все будет. – Инка побледнела, и вокруг ее носа проступили веснушки.
Было жаркое солнце у меня на затылке, были Инкины рыжие волосы на песке: я еще подумал, как трудно будет вытряхнуть песок из густых Инкиных волос.
Потом я сидел и больше ничего не было, кроме страха: не за себя – за Инку.
Когда я решился взглянуть на Инку, она сидела обхватив руками колени.
– У тебя на губе кровь.
– Это ничего. Я ее прикусила.
– Ничего, не бойся, – сказал я. – Когда-нибудь это все равно должно было случиться.
– Я не боюсь. Я ничего не боюсь. Ты не обидишься? Больше этого не надо. Мне кажется, ничего не случилось и... больше не надо.
Страха больше не было: были растерянность и стыд.
– Пойдем на пляж. Наши давно на пляже, – сказала Инка.
На пляже она не отходила от Кати и Жени. Я знал, почему Инка от них не отходила: я тоже боялся остаться с ней наедине, – ведь тогда нам надо было бы о чем-то говорить, а я не мог говорить.
Потом Инка неожиданно сказала:
– Я пойду, а то собраться не успею.
Я смотрел, как она одевалась, и со страхом думал, что должен пойти ее проводить.
– «Женя, ты хотела взять выкройку юбки. Пойдем? – сказала Инка. На меня она не смотрела, а я на нее смотрел и чувствовал, как на глазах проступают слезы.
Потом весь вечер я бродил возле Инкиного дома. Улица опустела, и свет погас у них в окнах, когда я ушел, так и не повидав Инку...
Юрка Городецкий подошел к директору. Он шел на виду у всех, и это, наверно, была самая торжественная минута в его жизни; у него даже голос дрожал, когда он докладывал:
– Учащиеся девятых классов второй средней школы имени Постышева к отъезду в колхоз готовы.
– Можно ехать, – сказал Виктор Павлович.
– По машинам! – крикнул Юрка, и все засмеялись.
Виктор Павлович тоже смеялся, потому что все, кто уезжал, давно сидели в машинах. Юрка поднял красный флажок. Старосты классов – они сидели сзади у правого борта – тоже подняли красные флажки: флажки были Юркиной затеей, мы обходились без них. Юрка вообще оказался очень активным. Он встал на подножку первой машины, и она медленно тронулась, а Юрка стоял и придерживал открытую дверцу. Я шел под самым бортом. Инка помахала нашим рукой, потом быстро взглянула на меня и все время улыбалась. Угол платка выступал вперед, и на Инкин лоб и глаза падала тень. По правую сторону ворот школьный оркестр играл марш «Все выше и выше»... Машины обгоняли меня и сворачивали на улицу. Когда я вышел за ворота, они уже набрали скорость. Пыль вырывалась из-под колес, и три пыльных облака катились по улице.
– Как Инку жалко, – сказала Катя. – Надо же, чтобы так не повезло. Никогда раньше сразу после экзаменов не ездили в колхоз.
– По-моему, она плакала, – сказала Женя.
– Ты видела?
– Во всяком случае, слезы на глазах видела.
– Что будете делать? – спросил я.
– Имею предложение пойти на пляж, – сказал Сашка.
– Я пойду зашпаклюю яхту.
– Все пойдем. Мы же обещали Инке прийти на косу, – сказал Витька.
Я испугался, что Сашка передумает идти на пляж. Но Сашка не передумал.
– Не морочьте голову, – сказал он. – После обеда пойдем в порт. Надо же все равно захватить краску.
– Буду ждать вас в порту.
Я перешел мостовую.
На грузовом причале Павел разговаривал с матросом «Посейдона». Матрос стоял на носу баркаса и выбирал канат. Я разделся, сложил одежду под кустом и в одних трусах замешивал шпаклевку из сурика.
Подошел Павел.
– Почему один? Непорядок, – сказал он.
– Не мешает иногда побыть одному.
– С рыжей поругался?
– Ни с кем я не ругался. Она в колхоз уехала.
– Понятно. А то, смотрю, что-то вид у тебя не профессорский. Отчаянная девка. Подбегает ко мне, говорит: «Я вас с Володей видела, их там Степик бьет». – «Постой, говорю, здесь». Прибежал, темно, как в животе у негра после черного кофе. У самого спина зудит – ножа опасается, а тут еще она вертится, тебя ищет.
– Не помню, мы тебе спасибо хоть сказали?
– А на что мне оно? Куда мне его девать? Чего она в тебе нашла? Может, ты какой секрет знаешь?
– Ты что-то про Нюру Степику говорил. Что он с ней сделал?
– То же, что и с твоей рыжей, если бы поймал. С Нюркой из-за этого муж не стал жить.
– Как же Алеша промолчал?
– Да он и не знал. Я об этом потом стороной узнал. Нюрка, дура, молчала. Доказательств никаких. Значит, руби концы. Ты счастливый. Как тебя мать родила?
– Не понимаю.
– Наверно, в рубашке родила. Жениться на рыжей думаешь?
– Думаю.
Я размял в левой руке шпаклевку и стал втирать ее большим пальцем правой руки в пазы и выбоины левой скулы. Главное, чтобы был хорошо прошпаклеван нос: на него сильнее всего давит вода при встрече с волной. Павел лежал на песке, курил и время от времени сплевывал сквозь зубы.
– Неохота из города уезжать? – спросил он.
– А тебе охота?
– Мне что, я с детства в дороге. Сначала по детдомам, потом сам по себе. Весь берег изъездил. Зачем с яхтой возишься – все равно уезжаете.
– Послезавтра на косу сходим.
– Краска не высохнет.
– На таком солнце море высохнет.
– Пожалуй, высохнет. Чего на косе будете делать?
– Наши ребята в колхозе «Рот Фронт».
– Значит, к рыжей? Ядовитая девка. Я тебе по дружбе советую: нельзя ее так оставлять – уведут.
– Хватит, Павел. Я же вижу: Инка тебе самому нравится. Не приставай. Не приставай ко мне, а то поругаемся.
– Смотрю на вас – прямо профессора. Другой раз посмотрю – бычки в томате.
– На тебя тоже как посмотреть. Сказал бы, да ссориться неохота. Должники.
– Обо мне нечего говорить. Я все о себе сам знаю. А что не знаю, мне наш комсомольский вождь каждый день втолковывает. Я-то вижу: природа у вас с Алешкой разная, а какая – пока не пойму.
Матросы с «Посейдона», те, что были с нами у Попандопуло, сидели на причале. Один из них крикнул:
– Павел, кончай исповедоваться!
– Сейчас приду, – сказал Павел. – Завтра беру расчет и вечером открываю прощальный загул. Могу взять в компанию хоть одного, хоть всех троих, образование пополнить.
– Спасибо, Павел. Настроения нет. Мне и Витьке не повезло.
– Слыхал. Один хомут – что морской, что пехотный. Рванем?
– Нет. Мы на косу пойдем.
– Ну что ж, подходяще.
Я взял резиновый шпатель с косо подрезанным концом и затирал им шпаклевку. Шпатель упруго гнулся у меня под руками. Надо было следить, чтобы мастика сглаживала все трещинки и выбоины – следы времени, песка и воды. Работали только глаза и руки, а голова была свободна, и я мог думать.
– Володя! Подойди, дело есть! – крикнул Павел.
Павел сидел с матросами «Посейдона». На бухте каната лежала доска, и на ней стояли две бутылки водки, и рядом была брошена нитка копченой тюльки.
– Степика зимой ты заложил? – Павел налил четверть стакана водки и протянул мне.
Я взял, не подумав.
– Может быть. Только я финки у него не видел.
– Финки не видел, – сказал матрос. – Он его пальцем ткнул. Сказал бы, что видел, – и порядок.
– Я же не видел.
– С кем той ночью еще дрались? – спросил Павел.
– Есть такой Мишка Шкура. Но мы не дрались: он не захотел.
– Какой Мишка?
– Придурок пересыпский. Слюнявый такой.
