Сны и страхи (Сборник) - Быков Дмитрий Львович (читать хорошую книгу txt) 📗
Что говорить, это было слабо, и молодо, и односторонне. А все-таки баба вышла до того жива, да и предвоенный Дон дан был с такой юной зоркостью, когда счастье распирает грудь, — что душа учителя наполнилась тем же, забытым теперь счастьем, и все его любовные неудачи представились радостями, потому что живой — и уже прекрасно. Он чувствовал в последнее время неприятную тяжесть справа, жаловаться племяннику стеснялся, а лечиться не видел смысла. Серьезное лечить бессмысленно, а несерьезное пройдет само, говорил Чехов, шелестовский любимец. Но когда доктор в Ростове в середине октября осмотрел его и сказал, что надежды мало, почку не спасти, — Шелестов усмехнулся и сказал любимое: «Без почки жить можно, без почвы трудно», — а сам про себя все решил.
Жизнь была хорошая. Не задумываясь об ее смысле, он делал, что надо, понимая, что конец один и другого не выдумаешь. Все в последнее время придумывали чего-то, какое-то искание небывалой веры, экспериментировали над собой, как эта Баланова в рукописи, и вообще придумывали лишнее, а все ведь просто. Надо помогать, кому можно помочь, и поменьше болтать. Так что в сопроводительном письме, которое он написал одним из многочисленных своих почерков, была всего одна строчка.
Логинов давно не был в Капоэре — с тех самых пор, как стал забывать слова. Мозг, видимо, отключался, не в силах обеспечить трудный, энергетически затратный переход. Как хотелось, как надо было бы сбежать туда! Может, там удалось бы поесть. Но в последнее время и там были все какие-то переходы через пустыню, потом вдруг льды. Он нес ценное, природы которого ему не сообщали. Мучил голод и неизвестность. Логинов все меньше понимал, кочевники были грубые и страшные люди. Надо было с ними договариваться, чтобы пропустили, любой ценой надо было пронести — если бы хоть знать, что несешь, но по условиям этого-то и не разрешалось. Он вырвался, пронес, но люди льдов — они называли себя людье — были вовсе уж невыносимы. Все-таки холод страшнее всякой жары. То, что он должен был пронести, было как-то связано с одиннадцатью и четырнадцатью, — несешь одиннадцать, принесешь четырнадцать, — но точнее ему не сообщали, просто назвать эти два числа, когда принесешь.
И он не был там с сентября.
На все последние дни, весь февраль, более адский, чем девятый круг ада, Логинова переполняло блаженство. Оно почти уже не имело отношения к телесному, да и тела почти уже не было. Он не вставал. Сначала приходили, потом перестали. Наконец взяли в больницу, но там ничего не изменилось. Он чувствовал, что донес, пронес через все, победил, что в Капоэре близится великое ликование, и напоминал себе только: сказать одиннадцать-четырнадцать. Он не сомневался, что бояться нечего, что другие, может быть, исчезнут, а он попадет в Капоэр. И когда блаженство достигло высшей точки, совершенного, бестелесного освобождения, — он прошептал, хотя, казалось ему, кричит оглушительно:
— Одиннадцать! Четырнадцать!
Но услышать его было некому. Он стоял на вершине одинокой горы, откуда вела в свежую зеленую долину единственная тропа. Среди деревьев по всему каменистому склону перелетали и пели птицы, каких не бывало ни на земле, ни в Капоэре. Оперение их было преимущественно лиловым, пение преимущественно беззвучным, но угадывался настрой: одни звали, другие жаловались, третьи приветствовали. Небо имело странный вид, оно казалось столь же рельефным, как земля: тут были горы, холмы, впадины. Светило стояло высоко и грело слабо, ровно так, как надо. Позади и чуть слева было очень опасно. Справа нарастало ликование, подобного которому Логинов не испытывал никогда. Под самыми ногами из почвы нахально лез красный росток, похожий на подосиновик, — хлестанул стремительным щупальцем вверх и спрятался. Возможно, за лесом внизу было какое-то море, в нем горько жаловалась и молилась какая-то рыба. Горные жители были подозрительно тихи, но замышляли. Наблюдающий взгляд неизвестного существа был благожелателен.
Третий мир, понял Логинов, бинарная система показала несостоятельность. Вся надежда была на третий мир.
