Бобыль - Григорович Дмитрий Васильевич (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Постой, дядя, я те помогу привстать-то, – вымолвил наконец дюжий мужик, выступая вперед и пропуская коренастую руку под плечо больного. – Митроха, – примолвил он, толкнув локтем молодого парня, – подсоби! Чего стоишь, рот-то разинул?
Старика поставили кой-как на ноги. Кружок значительно расширился.
– Вот что, старик, – начала Фекла, заглядывая ему пристально в лицо, – ступай-ка ты лучше от нас с богом, мы те проводим, а то пришел ты, господь тебя знает, отколе… неравно еще беда с тобой случится, всем нам хлопот наживешь… ступай, до греха…
– Вестимо, – перебила какая-то близ стоявшая старушка, обращаясь к бобылю, – погляди-ка, касатик, на себя, ведь на тебе лица нет, родимый, того и смотри богу душу отдашь.
– И то, – заметил дюжий мужик, все еще поддерживавший старика, – ишь уже ноги-то как трясутся,., и всего инда дрожь пронимает… ступай-ка лучше от нас до беды… ты помрешь, тебе что, а нам от суда-то житья не будет, дело знамое; ишь у те как глаза-то посоловели… ступай, дядя, лучше от нас, пра, ступай…
– Да что вы с ним больно кобянитесь, – послышался чей-то голос, – ведите его, и все тут; чего ждете? небось хотите, чтоб помер да всем беду накликал!…
– Погодите! – закричала Фекла. – Барыня велела ему дать мази на грудь… Старик, где у тебя сума-то? Старик!
– Ась?
– Мешок где?
– А!…
– Здесь, здесь! – закричало несколько голосов, и в то же время множество рук протянулось к Фекле с сумою.
– Погодите, – продолжала Фекла, – барыня велела еще положить туда хлеб белый да лекарство; ну, дядюшка, а посудинка где твоя?… Эй, тетки, – крикнула она, – за вами, кажись, на окне посудинка стоит… Да что вы тискаетесь, черти, словно угорелые, чего не видали? Эки бесстыжие какие!. (При этом Фекла начала угощать подзатыльниками девчонок и мальчишек, карабкавшихся под ее ногами).
– Кажись, все теперь, – прибавила она, торопливо надевая мешок на плечи старика и нахлобучивая ему на глаза шапку. – Ну, теперь господь с тобой, дядюшка!… Ступай от нас!…
Старик медленно поднял костлявые, сухие руки свои к голове и стащил шапку; после этого правая рука его еще медленнее поднялась кверху, и трепещущая, неверная кисть ее прильнула к страдальческому челу, потом к груди и робко сотворила крестное знамение.
Фекла снова помогла ему надеть шапку; тогда дюжий мужик толкнул еще раз Митроху и, приподняв старика под руки, повел его вон из избы. Опустив голову, бедняк безмолвно протащился в сени, преследуемый шумною толпой, которая чуть не сшибла с ног его вожаков, ругавшихся на все бока; но когда его вывели на улицу, когда неумолимый дождь начал снова колотить его в бока и спину, когда студеные лохмотья рубашки, раздуваемые свирепым ветром, начали хлестать в его изнуренную грудь, старик поднял голову, и помертвелые уста его невнятно прошептали о пощаде; но яростное завывание бури заглушало слова страдальца, и его повлекли прямо к околице.
Вскоре не стало старика в сельце Комкове, и толпа, его провожавшая, снова загуляла на славу; и долго потом громкие крики веселившегося народа раздавались на улице, долго еще слышались во всех ее концах звонкие залихватские песни, говор и дружный беспечный хохот, пока наконец глубокая полночь не прогнала хмельных обывателей в теплые избы, на полати и печи. Все понемногу стихло и смолкло. Один лишь свирепый ветер, пробегая по кровлям и заборам, подымал свой пронзительный голос в тишине ночи, да изредка вторило ему с барского двора протяжное завывание Змейки, которую не могли никак отогнать караульщики…
____________________
На другой день утром Софья Ивановна собралась ехать домой. Невзирая ни на какие убеждения со стороны Марьи Петровны, упрашивавшей Христом-богом соседку погостить еще денечек, она осталась непоколебимою в своем намерении. Делать было нечего; велено было рябой Палашке приказать кучеру запрячь каурую кобылу. К полудню старинные дрожки Марьи Петровны бойко подкатили к крыльцу, причем рыжий Степка, сидевший кучером (отец злополучного Фетиски находился еще в расслабленном состоянии после вчерашнего праздника), поглядел на дворовых, столпившихся у застольной, как бы похваляясь перед ними своей удалью. Когда обещанный кулечек с картофелем был привязан белобрысою Палашкой к экипажу, Софья Ивановна, закутанная с головы до ног, стала усаживаться на дрожки, поддерживаемая лакеем Федором, у которого все лицо, от стужи ли, или от чего другого, было покрыто синяками. Марья Петровна, стоявшая с поручицей-приживалкой на крыльце, готовилась уже спуститься вниз, чтобы в последний раз поцеловать дорогую соседку, как в это самое время откуда ни возьмись появился перед нею староста. На лице Демьяна не было и следа вчерашней гулянки; оно выражало одни лишь тяжкие заботы.
– Что ты, Демьян? – спросила помещица.
– Да к вашей милости, матушка Марья Петровна, – отвечал он с поклоном, – вечор, матушка, приходил сюда хворый мужик, так вы его отослать приказали… Ну, слава богу, сударыня, что отделались мы от него… такую было беду заварил.
– Что такое? – вымолвила с беспокойством старушка.
– Да что, матушка Марья Петровна, сюда приехал на мельницу мужик из Орешкова, сказывал, старика-то, вишь, нашли у них нынче к рассвету, на меже, мертвого… Пошли, говорит, ихние ребята за кольями, а он, сударыня, и лежит подле самой-то межи, в канавке, словно, говорит, живой… подле него мешок, шапка… сказал мужик тот; к ним и становой, вишь, приехал… така-то, говорит, беда завязалась…
Софья Ивановна всплеснула руками и подпрыгнула на дрожках; Марья Петровна прослезилась и подняла очи к небу; одна лишь поручица прослушала все это с обычным своим хладнокровием.
– Божия матерь, святой Сергий-угодник… Ох! – простонала наконец Марья Петровна.
Головка ее тряслась сильнее обыкновенного, и теплые благодарственные слезы текли по иссохшим ее щекам.
– Вот то-то, – произнесла ей соседка, размахивая руками, – теперь небось сами, Марья Петровна, благодарите бога, а вчера, помните ли? и слушать меня не хотели… ну, не предупреждала ли я вас, а? а вы еще хотели оставить его у себя… ну да, слава царю небесному, что это дело так благополучно для вас окончилось, очень рада… Прощайте, душенька Марья Петровна, благодарю за хлеб за соль, да к нам в Закуряево скорей приезжайте погадать в карточки… Прощайте!…
И дрожки укатились, унося с собою помещицу, добрую меру картофеля и целый короб новостей, которые Софья Ивановна поспешит сообщить другой своей благодетельнице, куда и приказывает немедля направить путь рыжему Степке.
1847
