Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - Голсуорси Джон (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗

На седьмой день он подумал: «Надо съездить в город заказать башмаки». Велел Бикону подавать и отправился. Между Пэтни и Хайд-парком он подумал: «Можно бы заехать в Челси навестить её». И крикнул кучеру:

— Заезжайте, куда вечером отвозили даму.

Кучер обернул к нему своё широкое красное лицо, и его толстые губы ответили:

— Даму в сером, сэр?

— Да, даму в сером.

Какие же ещё могут быть дамы! Болван!

Коляска остановилась перед небольшим трехэтажным домом, стоявшим немного отступя от реки. Опытным глазом старый Джолион увидел, что квартиры в нём дешёвые. «Фунтов шестьдесят в год», — прикинул он и, войдя в подъезд, стал читать фамилии на дощечке. Фамилии Форсайт не было, но против слов: «Второй этаж, квартира С», значилось: «Миссис Ирэн Эрон». А, она опять носит девичью фамилию! Ему это почему-то понравилось. Он медленно пошёл по лестнице, бок побаливал. Он постоял, прежде чем звонить, чтобы улеглось ощущение подёргивания и трепыхания. Не будет её дома! А тогда — башмаки! Мрачная мысль! Зачем ему ещё башмаки в его возрасте? Ему и своих-то всех не сносить.

— Хозяйка дома?

— Да, сэр.

— Доложите: мистер Джолион Форсайт.

— Сейчас, сэр, пройдите, пожалуйста, сюда.

Старый Джолион последовал за очень молоденькой горничной — лет шестнадцати, не больше — в очень маленькую гостиную со спущенными шторами. В ней было пианино, а больше почти ничего, если не считать неясного аромата и хорошего вкуса. Он стоял посередине, держа в руке цилиндр, и думал: «Нелегко ей, видно, живётся!» Над камином висело зеркало, и он увидел своё отражение. Ох, как стар! Послышался шелест, он обернулся. Она была так близко, что усы его чуть не задели её лба, как раз там, где начинались серебряные нити в волосах.

— Я был в городе, — сказал он. — Подумал, загляну к вам, узнаю, как вы тогда доехали.

И при виде её улыбки он почувствовал внезапное облегчение. Может быть, она и вправду рада его видеть.

— Хотите, наденьте шляпу, покатаемся в парке?

Но когда она ушла надевать шляпу, он нахмурился. Парк! Джеме и Эмили! Жена Николаев или кто другой из членов его милого семейства уж наверное там, разъезжают взад и вперёд. А потом пойдут болтать о том, что видели его с ней. Лучше не нужно! Он не желал воскрешать на Форсайтской Бирже отзвуки прошлого. Он снял седой волос с отворота застёгнутого на все пуговицы сюртука и провёл рукой по щеке, усам и квадратному подбородку. Под скулами прощупывались глубокие впадины Он мало ел последнее время, надо попросить этого шарлатана, который лечит Холли, прописать ему что-нибудь подкрепляющее. Но Ирэн была готова, и, сидя в коляске, он сказал:

— А может, лучше посидим в Кенсингтонском саду? — и прибавил, подмигивая: — Там-то никто не разъезжает взад и вперёд, — как будто она уже была посвящена в его мысли.

Они вышли из коляски, вступили на эту территорию для избранных [6] и направились к пруду.

— Вы, я вижу, снова под девичьей фамилией, — сказал он. — Это неплохо.

Она взяла его под руку:

— Джун простила мне, дядя Джолион?

Он ответил мягко:

— Да, да, конечно, как же иначе?

— А вы?

— Я? Я простил вам, едва только понял, как, собственно, обстоит дело.

И он, возможно, говорил правду: он всегда был душой на стороне красоты.

Она глубоко вздохнула.

— Я никогда не жалела, не могла. Вы когда-нибудь любили очень сильно, дядя Джолион?

Услышав этот странный вопрос, старый Джолион устремил взгляд в пространство. Любил ли? Да как будто и нет. Но ему не хотелось говорить этого молодой женщине, чья рука касалась его локтя, чью жизнь словно приостановила память о несчастной любви. И он подумал: «Если бы я встретил вас, когда был молод, я… я, возможно, и наделал бы глупостей». Ему захотелось укрыться за обобщениями.

— Любовь — странная вещь, — сказал он. — Часто роковая. Ведь это греки — не правда ли? — сделали из любви богиню; и они, вероятно, были правы, но ведь они жили в Золотом веке.

— Фил обожал их.

«Фил!» Это слово резнуло его, — способность видеть вещи со всех сторон вдруг подсказала ему, почему она им не тяготится. Ей хотелось говорить о своём возлюбленном! Что ж, если это доставляет ей удовольствие! И он сказал:

— А он, наверно, понимал толк в скульптуре.

— Да. Он любил равновесие и пропорции, любил греков за то, как они без остатка отдавались искусству.

Равновесие! Насколько он помнил, этот молодой человек был совсем не уравновешенный; что касается пропорций… фигура у него была, конечно, хорошая, но эти странные глаза и выдающиеся скулы… пропорции?

— Вы тоже из Золотого века, дядя Джолион.

Старый Джолион оглянулся на неё. Что она, смеётся над ним? Нет, глаза её были мягки, как бархат. Льстит ему? Но зачем? С такого старика, как он, взять нечего.

— Фил так думал. Он всегда говорил: «Но я никак не могу ему сказать, что восхищаюсь им».

А, вот оно опять. Её погибший возлюбленный; желание говорить о нём. И он пожал ей руку, отчасти обиженный этими воспоминаниями, отчасти благодарный, точно сознавая, как они связывают его с нею.

— Очень талантливый молодой человек был, — проговорил он. — Жарко, на меня жара теперь действует. Давайте посидим.

Они сели на стулья под каштаном, широкие листья которого защищали их от тихого сияния вечера. Приятно сидеть здесь, и смотреть на неё, и чувствовать, что ей хорошо с ним. И желание, чтобы ей стало ещё лучше, заставило его продолжать.

— Вы, вероятно, знали его с такой стороны, какую я не мог видеть. Вам он показал лучшее, что в нём было. Его взгляды на искусство казались мне немного… новыми, — он чуть не сказал: «новомодными».

— Да, но он говорил, что вы понимаете толк в красоте.

Старый Джолион подумал: «Говорил он, как же!» Но ответил, подмигивая:

— Ну что ж, он был прав, а то я бы не сидел здесь с вами.

Очаровательна она, когда улыбается вот так, глазами.

— Он говорил, что у вас сердце из тех, что никогда не старятся. Фил замечательно разбирался в людях.

Старый Джолион не обманывался этой лестью, звучащей из прошлого, вызванной желанием говорить об умершем, — совсем нет; и всё же он жадно ловил её слова, ибо Ирэн радовала его взоры и сердце, которое — совершенно верно — так и не состарилось. Потому ли, что, не в пример ей и её мёртвому возлюбленному, он никогда не любил до отчаяния, всегда сохранял равновесие и чувство пропорций? Что же, зато в восемьдесят пять лет он ещё способен наслаждаться красотой! И он подумал: «Будь я художником или скульптором!.. Но я старик. Надо жить, пока можно!»

Двое, обнявшись, прошли по траве перед ними, по краю тени от каштана. Солнце безжалостно освещало их бледные, помятые молодые лица.

— Некрасивое создание человек, — сказал вдруг старый Джолион. — Поражает меня, как любовь это превозмогает.

— Любовь все превозмогает.

— Так молодые думают, — сказал он тихо.

— У любви нет возраста, нет предела, нет смерти.

Её бледное лицо светилось, грудь подымалась, глаза такие большие, и тёмные, и мягкие — прямо ожившая Венера! Но эта шальная мысль сейчас же вызвала реакцию, и он сказал, подмигивая:

— Да, если б у неё были пределы, мы бы и на свет не родились. Ведь ей, честное слово, ставится немало препятствий.

Потом, сняв цилиндр, старый Джолион провёл по нему манжетой. Большой и нескладный, он нагрел ему лоб; эти дни у него часто бывали приливы крови к голове — кровообращение уже не то, что было.

Она все сидела, глядя прямо перед собой, и вдруг проговорила еле слышно:

— Странно, как это я ещё жива! Слова Джо «загнанная, потерянная» пришли ему на память.

— А-а, — сказал он, — мой сын видел вас мельком в тот день.

— Это был ваш сын? Я слышала голос в холле; на секунду я подумала, что это — Фил.

Старый Джолион видел, что у неё задрожали губы.

Она поднесла к ним руку, опять отняла её и продолжала спокойно: