Милый друг - де Мопассан Ги (мир бесплатных книг .txt) 📗
Г-жа Вальтер обещала приехать с дочерьми, но от звания дамы-патронессы отказалась: ее благотворительность не выходила за рамки, предусмотренные духовенством, и не потому, чтобы она была очень набожна, а потому, что брак с иудеем, по ее мнению, обязывал ее к известного рода религиозности, тогда как празднество, затеянное журналистом, принимало республиканскую окраску и могло произвести впечатление чего-то антиклерикального.
Уже за три недели до турнира в газетах всех направлений можно было прочитать:
«У нашего уважаемого коллеги Жака Риваля возникла столь же блестящая, сколь и благородная идея устроить в своей холостяцкой квартире, при которой имеется прекрасный фехтовальный зал, большой турнир в пользу сирот шестого парижского округа.
Приглашения рассылаются супругами сенаторов: г-жами Лалуань, Ремонтель и Рисолен и супругами известных депутатов: г-жами Ларош-Матье, Персероль и Фирмен. Сбор пожертвований состоится в антракте, после чего вся сумма будет немедленно вручена мэру шестого округа или же его заместителю».
Это была грандиозная реклама, в корыстных целях изобретенная ловким журналистом.
Жак Риваль встречал гостей у входа в свою квартиру, где был устроен буфет, – расходы на него должны были быть покрыты из валового сбора.
Просительным жестом указывал он на узкую лестницу, по которой надо было спуститься в подвал, где находились фехтовальный зал и тир.
– Вниз, сударыни, пожалуйте вниз. Турнир будет происходить в подземном зале.
Увидев жену своего издателя, он бросился к ней навстречу. Затем пожал руку Дю Руа.
– Здравствуйте, Милый друг.
Тот был удивлен:
– Кто вам сказал, что…
Риваль не дал ему договорить:
– Госпожа Вальтер, здесь присутствующая, – ей очень нравится это прозвище.
Г-жа Вальтер покраснела.
– Да, признаюсь, если б мы с вами познакомились поближе, то я, как маленькая Лорина, называла бы вас Милым другом. Это к вам очень подходит.
Дю Руа засмеялся:
– Сделайте одолжение, сударыня, прошу вас.
Она опустила глаза:
– Нет. Мы недостаточно близки для этого.
– Могу ли я надеяться, что со временем мы станем ближе? – спросил он вполголоса.
– Будущее покажет, – ответила она.
Пропустив ее вперед, он начал спускаться по узким ступенькам, освещенным газовым рожком. Что-то зловещее было в резком переходе от дневного света к желтому пламени газа. Уже на этой винтовой лестнице пахло погребом, влажным теплом, сыростью, которая пропитывала вытертые ради такого случая стены, веяло церковным запахом ладана и ароматом женских духов – ириса, вербены, фиалки.
Из ямы долетал мощный гул толпы, дрожавшей от нетерпения.
Подвал был весь иллюминован гирляндами газовых рожков и венецианскими фонарями, которые прятались в зелени, маскировавшей каменные, покрытые плесенью стены. Всюду, куда ни посмотришь, – ветки. Потолок был украшен папоротником, пол устлан цветами и листьями. Публика была в восторге от этого убранства, свидетельствовавшего, по ее мнению, о необыкновенной изобретательности устроителей.
В глубине, в маленьком смежном подвальном помещении, возвышалась эстрада, по обеим сторонам которой тянулись два ряда стульев, предназначенных для жюри.
На скамьях для публики, расставленных справа и слева, по десяти в каждом ряду, могло разместиться около двухсот человек. Приглашено же было четыреста.
Подле эстрады молодые люди в фехтовальных костюмах, длиннорукие, долговязые, поджарые, закрутив усы и выпятив грудь, уже рисовались перед публикой. Зрители называли их по фамилии, показывали друг другу любителей и профессионалов, прославленных мастеров фехтовального искусства. Мужчины в сюртуках, старые и молодые, являвшие некое фамильное сходство с фехтовальщиками в специальных костюмах, стоя вокруг них, вели между собой беседу. Штатские рыцари и знатоки рапиры, они тоже добивались, чтобы их заметили, узнали, назвали по фамилии.
Дамы, занявшие почти все скамьи, наполняли зал громким шепотом и шелестом платьев. В этом густолиственном гроте уже нечем было дышать, и они, точно в театре, обмахивались веерами.
– Оршад! Лимонад! Пиво! – время от времени выкрикивал какой-то остряк.
Г-жа Вальтер и ее дочери пробрались к первому ряду, где для них были оставлены места. Дю Руа усадил их и, намереваясь уйти, шепнул:
– Я вынужден покинуть вас, – мужчинам не разрешается занимать места на скамьях.
– Мне бы все-таки очень хотелось, чтобы вы остались, – нерешительно заметила г-жа Вальтер. – Вы бы называли мне участников турнира. Может быть, вы станете у края скамейки, – здесь вы никому не будете мешать.
Она смотрела на него своими большими кроткими глазами.
– Право, оставайтесь с нами, господин… господин Милый друг, – настаивала она. – Вы нам необходимы.
– Слушаюсь, сударыня… с удовольствием, – сказал Жорж.
Со всех сторон слышалось:
– Здесь очень занятно, в этом подвале, очень, очень мило.
Жоржу был хорошо знаком этот сводчатый зал. Ему живо вспомнилось утро накануне дуэли, которое он провел здесь в полном одиночестве, перед белым картонным кружком, смотревшим на него из глубины второго подвала, будто огромный и страшный глаз.
– Сейчас начинаем, сударыни, – раздался голос спускавшегося по лестнице Жака Риваля.
И в ту же минуту шестеро мужчин в сюртуках, плотно облегавших и четко обрисовывавших фигуру, взошли на эстраду и сели на стулья, предназначенные для жюри.
Их имена облетели зал. Это были: генерал де Рейнальди, председатель жюри, маленький человек с большими усами; художник Жозефен Руде, высокий, лысый, с длинной бородой; Матео де Южар, Симон Рамонсель и Пьер де Карвен – все трое статные юноши – и признанный мастер Гаспар Мерлерон.
Справа и слева от эстрады вывесили два плаката. На одном было написано «Г-н Кревкер», на другом – «Г-н Плюмо».
Это были два мастера, два настоящих мастера второй категории. Оба сухопарые, по-военному подтянутые и чересчур резкие в движениях, они поднялись на эстраду. Как автоматы, отсалютовали они друг другу и начали вести нападение, – костюм из полотна и белой кожи придавал им сходство с балаганными солдатиками, потешающими народ.
По временам слышалось слово: «Задел!», – после чего шестеро судей с видом знатоков утвердительно кивали головами. Публика не видела ничего, кроме двух живых марионеток, с вытянутою рукой носившихся по эстраде; она ничего не понимала, но была довольна. Все же она находила, что эти два манекена недостаточно изящны и что в них есть даже что-то комичное. Невольно приходили на память деревянные борцы, которых под Новый год продают на бульварах.
Первых двух фехтовальщиков сменили гг. Карапел и Плантон – военный и штатский. Мэтр Плантон был очень мал ростом, мэтр Карапен – очень толст. Казалось, что от первого же удара рапиры этот пузырь лопнет, как резиновый слон, из которого выпустили воздух. В публике послышался смех. Г-н Плантон прыгал, как обезьяна. Г-н Карапен шевелил только рукой, – двигать всем корпусом ему мешала толщина. Через каждые пять минут он так медленно и с такими усилиями делал выпад, словно принимал какое-то чрезвычайно важное решение. Всякий раз после этого он с большим трудом выпрямлялся.
Знатоки уверяли, что у него очень сдержанный и уверенный стиль игры. Доверчивая публика соглашалась.
Затем появились гг. Порьон и Лапальм – профессионал и любитель, и началась какая-то дикая гимнастика: они стремительно налетали друг на друга, всякий раз вынуждая судей схватывать стулья и бросаться в сторону, и перебегали с одного конца эстрады на другой, причем один нападал, а другой отступал, высоко и уморительно подпрыгивая. Их маленькие прыжки назад смешили дам, зато их порывистые скачки вперед вызывали даже некоторое волнение. Какому-то нахалу эти гимнастические упражнения дали повод заметить:
– Что вы так стараетесь, – ведь платят-то по часам!
Публика зашикала, – ее возмутила эта бестактность. Мнение экспертов передавалось из уст в уста: фехтовальщики проявили большой темперамент, но порой им недоставало находчивости.
