Были и небыли - Васильев Борис Львович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Все это Тюрберт выложил без всякой аффектации, тоном усталым и слегка сварливым. И, как ни странно, именно эта сварливость подействовала на Гавриила успокаивающе. Он перестал метать молнии, хотя ус по-прежнему подкручивал, но уже не воинственно, а смущенно.
— Ну как, согласны, спаситель?
— По-моему, вы трус, Тюрберт, — сказал поручик спокойно.
— Трус? — Тюрберт легко вскочил с земли и пошел на Олексина, рыжий, громоздкий, как медведь. — Тут вы перегнули палку, Олексин, тут вы хватили через край…
— А говорили разумные вещи, — усмехнулся поручик. — Передохните, или вас хватит удар.
Тюрберт остановился, медленно провел ладонями по лицу, зевнул знакомым деланным зевком.
— Черт, щетина лезет. Утром поленился побриться — и пожалуйста… Хотите дуэль наоборот?
— Это что значит: кто быстрее застрелится, что ли?
— Чья смерть будет отважнее, тот и победил. Сообразили? И оставшийся в живых должен на могиле публично заявить, что трус — он, а не тот, кто лежит в земле. Публично, Олексин, слово чести!
С дороги ударил выстрел. Один-единственный и потому особо гулкий и особо тревожный. Офицеры дружно бросились сквозь кусты.
— Свалил! — торжествующе кричал Захар. — Одним патроном, ваше благородие! С ходу свалил!
Оказалось, в кустах прятался отставший от своих черкес. Когда все успокоилось, он галопом вылетел на дорогу, надеясь на резвость коня и собственную удачу. Проскакал мимо растерявшихся артиллеристов и почти достиг спасительного поворота, когда хладнокровный охотничий выстрел Захара свалил наземь коня.
— Я тут без вас распорядился, — докладывал Совримович, пока артиллеристы ловили оплошавшего всадника. — Отправил Бранко с Карагеоргиевым за Медведовским, а болгарам пока поручил охранение.
Солдаты привели черкеса. Его нарочно вели мимо еще не убранных убитых, вели с руганью и подзатыльниками. Но черкес внешне был спокоен, только чуть вздрагивали пальцы, перебиравшие узкий наборный ремешок.
— Ваше благородие, велите немедля в расход! — громко сказал рослый унтер, передавая Тюрберту снятую с черкеса шашку. — Ведь сколько душ на тот свет отправили, стервы некрещеные!
— Ступай, — сказал подпоручик, рассматривая шашку. — А клинок-то кавказский. Ваше имя?
Пленный молчал.
— Я спрашиваю, как ваше имя? — строго повторил Тюрберт. — Желаете умереть безымянным?
— Почему вы считаете, что все обязаны понимать русский язык? — с неудовольствием спросил Отвиновский.
Но пленный не хотел объясняться даже по-турецки: Совримович немного знал язык. Он молчал не по незнанию, а просто не желая вступать в переговоры, и не скрывал этого.
— Придется расстрелять, — сказал Тюрберт, искоса глянув па Олексина.
— Подождем Медведовского, — решил Гавриил: мысль о расстреле была для него мучительна. — Он старший по званию, ему и решать.
Пленного поместили в центре батареи под надежной охраной. Артиллеристы уже рыли могилу: у Тюрберта четверо были зарублены сразу и еще столько же умирали от потери крови. Обоз привели в порядок, перепрягли лошадей. Все делалось в спешке: от болгар поступили сведения, что черкесы упорно кружат поблизости.
— Двигаться нельзя, — сказал Тюрберт, ни к кому не обращаясь, но по-прежнему посматривая на Гавриила: он не делил с ним власть, но признавал равновесие положения. — На марше они повторят атаку.
— Подождем Медведовского, — упорно повторил Олексин, не желая принимать никаких совместных решений.
— А если Медведовский не придет до вечера? Прикажете ночевать?
— Приказываете здесь вы, Тюрберт.
— Ночевать, — сказал Совримович: ему была неприятна эта вежливая пикировка. — Загородимся орудиями и обозом, выставим усиленные караулы.
— Воля ваша, но все это до крайности нелепо, — вздохнул Тюрберт.
— Что именно?
— Все! — отрезал подпоручик. — Если такое же согласие царит среди всех офицеров в Сербии, то султан может отдать распоряжение о параде в Стамбуле. Ладно, займемся похоронами. Кто прочитает молитву? Я не помню ничего, кроме «отче наш».
— Какая разница, что читать? — пожал плечами Отвиновский. — Молитвы нужны живым, а не мертвым.
— Их-то я и имею в виду.
К закату все было готово, но в могилу пришлось опустить всех восьмерых. Среди артиллеристов нашелся пожилой солдат, знающий обрывки канона по единоумершему, которые он и пробормотал прокуренным басом:
— Мы же от земли тленни созданы быхом и в землю ту же возвратимся…
— Ту же, да не ту, — вздохнул Захар, горестно покачав головой.
Тюрберт сказал несколько слов, офицеры отсалютовали погибшим, солдаты бросили по горсти земли — и погребение было окончено. Засыпали яму, возвели холм, поставили крест, постояли, сняв шапки.
— Хуже нет, когда в чужой земле зарывают, — сказал Захар. — Хуже нет.
Первая смерть на чужбине не так угнетала его, как первые похороны. Он все время возвращался к мысли о земле, хранившей прах отцов и прадедов. И ругательски ругал себя, что не захватил горсти родной земли.
От болгар по-прежнему поступали тревожные сведения: черкесы не уходили, кружась на расстоянии выстрела. А смены у охранения не было, так как артиллеристов использовать для этого не годилось: и ружья у них были старого образца, и стреляли они из них плохо.
— Ничего, — сказал Стойчо; он сам пришел с последним донесением. — Мы привыкли не спать ночами.
По приказу Тюрберта солдаты развели костры, готовили ужин. Захар еще возился с котлом, когда к офицерскому костру подошел унтер.
— Ваше благородие, врет он, нехристь этот. Говорит он по-нашему и понимает!
— Откуда тебе известно?
— Так до ветру сам попросился!
— Своди до ветру и давай его сюда.
Через четверть часа пленный стоял перед Тюрбертом. Руки у него были связаны, конец веревки держал унтер.
— Развяжи и ступай.
— Сбежит, ваше благородие, — с сомнением сказал унтер. — Шустер!
— Побежит — получит пулю, — проворчал Отвиновский. Унтер неодобрительно покачал головой, но руки пленному развязал. И сразу же ушел: в батарее у Тюрберта был порядок.
— Как приспичило, так и язык вспомнил? — усмехнулся подпоручик. — Как зовут? Как зовут, спрашиваю?
— Ислам-бек! — с вызовом выкрикнул черкес.
Офицеры переглянулись.
— Вот почему они не уходят, — тихо сказал Совримович. — Беспокоятся о своем вожде.
— Садитесь, бек, — сказал, помолчав, Тюрберт. — Ваше место у этого костра. Вместе поужинаем и поговорим.
Помедлив, бек опустился на попону между Олексиным и Совримовичем, по-турецки подвернув ноги. Теперь, когда стало известно, кто он, этот молчаливый пленный, офицеры совершенно по-иному и смотрели и видели его, оценив и тонкие черты лица, и скромную одежду, и старинное серебро газырей и наборного ремешка. Ислам-бек сидел недвижимо, строго глядя перед собой.
Захар разложил кулеш по мискам, подал. Совримович поставил свою порцию перед пленным.
— Ешьте, если голодны, — сказал Олексин. — Остынет.
— Я не ломаю хлеб с гяурами! — резко ответил Ислам-бек.
Он говорил с сильным акцентом, не очень правильно произносил слова, но фразу строил легко и быстро.
— Откуда столько ненависти, бек? — вздохнул Совримович. — Мы не сделали вам ничего дурного.
— Дурного? — Бек неприятно улыбнулся; глаза оставались колючими, ненавидящими. — Вы не сделали, так другие сделали. Спросите себя: почему мой народ оказался здесь?
— Естественно: вы мусульмане, — лениво сказал Тюрберт.
— Естественно? — Пленный медленно повернулся к подпоручику. — Это вы назвали нас бандитами? Нет, мы мстители, а не бандиты. Жалею, что не зарубил вас сегодня.
— Да уж больше такой возможности у вас не будет, — усмехнулся Тюрберт. — Не хочу скрывать: вам предстоят неприятности, бек.
Черкес ничего не ответил.
— Вы когда-либо испытывали боль за деяния своей страны? — спросил Отвиновский. — Хоть раз в жизни, хоть по какому-нибудь поводу?
— Я люблю свое отечество и горжусь им, — немного напыщенно сказал Тюрберт. — Догадываюсь, что вам трудно это понять.
