Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Ну, Юрик,— сказал с азартом,— дам я тебе жару! Всю из тебя усталь выпарю!
Банька была бревенчатая, древняя. На белый свет она смотрела единственным подслеповатым окошком. Парила она, видать, не одно поколение людей. За долгие годы вросла в землю, один угол подгнил и осел. Она словно старая усталая бабка приступила на одну ногу, давая отдых другой.
Пригнувшись, зашли в жаркое нутро. Разделись. Зубу стыдно было своей черной шеи. Да и весь он оказался таким, будто кочегарил телешом. Но делать нечего.
Семен Мироныч черпнул ковшиком из железной бочки и плеснул на каменку. Будто взорвалась она. Пар ударил, как из паровоза. Зуб испуганно отступил в угол. Дышать ему было все труднее.
— Погрейся, Юрик, пусть дых попривыкает, а то долго не выдержишь.
Семен Мироныч уселся на лавку и стал рассказывать про шахту, поселок и про то, как тоскливо быть на пенсии. Хорошо хоть его частенько зовут в мастерские на подмогу. Никогда не отказывается, потому как «слесарное дело — это же сласть для души».
— Копи наши знаешь почему Каримскими прозывают? В старые времена охотник тут был — Карим. Развел он в этом месте костерок, камни под котелок подставил, а они возьми да и загорись. Уголь, значит. Вот люди и уважили охотника — копи эти Каримскими стали звать... Попривык, Юрик? Ну, теперь с богом. Здоровее баньки, скажу тебе, ничего на свете нету. Кто в баньке парится, в тот день не старится. Во как! Деды наши знали, что говорили.
Семен Мироныч, видимо, решил управиться с племяшом своего побрательника по-свойски. Он загнал его на выбеленную жаром полку и начал охаживать распаренным веником. И похлещет, и потрусит им над спиной, и так, и этак пришлепнет. В его руках веник словно бы танцует. Семен Мироныч, видать, большой мастер пар в кожу вгонять.
Зуб впервые попал в деревенскую баню. И в детдоме, и в училище обходился городскими, с бетонным полом и такими же лавками. В этих городских банях простыть было не мудрено, а попариться — дело сложное. А тут Зуб попал в настоящий ад. Сознание его мутилось, но он мужественно выносил пытку зноем. Были минуты, когда он переставал понимать, где пол, а где потолок. Казалось, что его тело, сделавшись невесомым, клубится вместе с паром и липнет к седому от зноя потолку.
А Семен Мироныч чувствовал себя как рыба в воде. Он сыпал шутками-прибаутками, по-детски звонко смеялся над тем, как разобрало Юрика, и все выпаривал, выпаривал из него «усталь», накопившуюся за дорогу. И дорога казалась теперь Зубу кошмарным сном, но никак не явью, испытанной на собственной шкуре. И все — и пар, и веник, вытанцовывающий на его спине, и сам старик — все казалось нереальным. Словно и взаправду шло новое нарождение на свет Юрия Зубарева, который с этого второго захода должен получиться гораздо лучше, правильнее.
Между делом Семен Мироныч рассказывал про своих сынов. Трое их у него.
Голос старика долетал как сквозь сон:
— Ладные ребяты вышли, ей-ей не хвалюсь... Ну-ка я еще наддам.
На раскаленных камнях рявкнуло, и Зуба снова закружило где-то под потолком.
— Разбрелись мои ребяты, каждый себе дело высмотрел. Николай по Тюмени ходит, нефть ищет. Я говорю, какую ж вам еще прорву нефти надо? А он мне: все сгодится, папа. Мы пока, говорит, стучимся в недры, погоди, еще двери откроем, зальем. Во как! В самую, значит, утробу норовят. А Борис — и чего ему далось! — на Дальнем Востоке сайру ловит. Как остался там после армии, так и завяз в этой самой камсе. Трудно, спрашиваю? А что б, говорит, понятно было, так труднее не бывает ни на суше, ни на воде. Да какая ж сатана тебя держит, на воде-то? А та, говорит, сатана, которую мы в банки закручиваем
да вам на стол подаем. Вот и потолкуй с ним... Юрик, что это с пятками у тебя?
— Не знаю, — ворохнул Зуб непослушным языком. — От пота, наверное.
— А и верно — от пота. Не разувался, поди. На фронте в летнюю пору у нас бывало такое. Как, понимаешь, известкой.
Зуб вспомнил меловые горы. Там тоже известку делали.
— Ничего, это быстро проходит. Хозяйке надо сказать, травку чтоб заварила... А меньшой — Ленька-то — отслужил и при мне остался. С Палычем по механике работал. Дядька твой, можно сказать, все, что сам знал, в него переложил. Уж так он хотел Леньку механиком сделать — на шаг от себя не отпускал. Им с Прасковьей бог детей не дал, так он... Я иной раз сам себе думаю, чей же есть Ленька — мой или его сын? Во как! Ну, парень стал мастер хоть куда. А весной задурил. Услышал про ГЭС, и не удержишь. Шахта, говорит, ваша, неперспективная, нечего мне тут с вами толочься... Ты, поди, тоже слыхал про Саяно-Шушенскую? Тут она, под боком, считай. Как мы с Палычем не воевали, все ж утек Ленька. Да и не очень воевали, чтоб не соврать. Больно стройка интересная, мы ж разве не понимали. Сами бы... хе-хе... стреканули туда, годы вот только... А мать, та прям под замок грозилась посадить. Третьего, говорит, никуда не пущу. Во как!
Семен Мироныч еще наддал жару, от которого и так уши заложило. Первый раз, говорит, тяжко, а во второй раз сам побежишь.
— Вот приезжает Ленька на выходные, я спрашиваю: куда ж тебя, беглеца, приняли? В гарем, говорит, приняли. Лекарем. Как так — в гарем?! Ты мне, отцу, не морочь, а прямо отвечай: к какому делу пристал? А он, так его и вот этак, закатывается: не боись, говорит, по женской части я не механик, я механик по машинам. Работаю, говорит, в авторемонтных мастерских, если сокращенно, то получается «Аремм». А там все гаремом мастерские эти называют. Так что все в порядке, как у нас в танковых войсках. В танковых он служил... Юрик! Да тебе не дурно ли?
— Нет, мне ничего.
— Как ничего — разморило, гляжу, вконец. Ну-к, я тебя окачу,
Семен Мироныч хлестнул по его раскаленному телу несколькими ковшичками холодной воды, от которых Зуб и не дрогнул. Казалось, обложи его льдом, только приятно будет.
— Сядь пониже, отдышись, — сказал старик. — Я скоренько.
60
Минут через двадцать они вышли из бани. Зуб диву давался, как легко он нес свое тело, которое два часа назад казалось чугунным, и подламывало ноги. В голове, как только он вдохнул свежего воздуха, сделалось на удивление ясно. Мысли стройные, упругие.
— Хозяйка моя уж хлопочет — гостя учуяла, — кивнул Семен Мироныч на трубу, из которой вился дымок. — Ну-ка, чем она нас употчивать будет? Поднялся Зуб на крылечко вслед за стариком и сробел. Как хозяйка посмотрит на его появление, да еще в одежде ее сыновей? Очень неловко он чувствовал себя в ней. Неловко еще и потому, что сыновья, видать, ребята крупные — штаны были настолько просторные, что норовили свалиться. Приходилось придерживать их одной рукой. А в рубаху три таких, как Зуб, вошли бы. Сибирские люди.
Пока он топтался на крыльце, Семен Мироныч уже входил в дом.
— А где гостя оставил? — послышался хозяйкин голос.
— Юрик! — окликнул старик. — Иди познакомься.
Куда ж теперь деваться... Придерживая штаны и от этого еще больше стесняясь, Зуб вошел в дом. Его улыбчиво встретила полная женщина. Лет ей было, должно, меньше, чем старику.
— С легким паром вас! — Она слегка поклонилась и подала руку, быстро вытерев ее о передник. — Мария Осиповна я, знакомы будем.
— Юрий, — неловко принял он хозяйкину руку.
— Ну, мать, в жизни б тебе не догадаться, кто это есть! — нетерпеливо заговорил Семен Мироныч. — Помнишь, Василий про племяша своего рассказывал? Юрик-то! В детдоме который...
— Господи! — всплеснула полными руками хозяйка. — Сыночек ты мой! Как же ты не застал дядю своего! Ведь один ты у него был, одинешенек!
Обняв Зуба, она затряслась в плаче, и все причитала, заливала слезами уже не единожды оплаканное горе. Зуб стоит, не шелохнется и чувствует, как у самого глаза горячими сделались, вот-вот слеза оттает. Хочется ему обнять хозяйку Марию Осиповну, да не смеет.
А Семен Мироныч посуровел. Переминается рядом с ноги на ногу. Моргнул, порассматривал потолок и грубовато заговорил:
