Сельский священник - де Бальзак Оноре (читать онлайн полную книгу .txt) 📗

Ни одно дерево не будет срублено здесь в течение столетия без того, чтобы местные жители не вспомнили, чьи угрызения совести взрастили его. Кающаяся душа, вдохнувшая жизнь в этот край, будет еще долго жить среди вас. То, что приписывали вы таланту и достойно примененному богатству, сделано наследницей своего раскаяния, той, что совершила преступление. Долг обществу возвращен, на мне одной лежит ответ за жизнь юноши, оборванную в расцвете сил; мне была она доверена, и с меня спросят отчета!..

Слезы хлынули из глаз Вероники, погасив пылавший в них огонь. Она помолчала.

— И еще есть среди вас человек, который честно выполнил свой долг и тем навлек на себя мою ненависть, как казалось мне, вечную, — продолжала она. — Он был для меня первым орудием моей пытки. Все произошло слишком недавно, ноги мои слишком глубоко погрузились в кровь, чтобы я могла заглушить в себе ненависть к правосудию. Я поняла, что, пока хоть зерно гнева живет в моем сердце, не умрут во мне греховные страсти. Мне не нужно было прощать, я лишь очистила тайное прибежище, где скрывалось зло. Как ни дорого далась мне эта победа, но она одержана.

Вероника увидела залитое слезами лицо главного прокурора. Земное правосудие тоже способно испытывать муки совести. Когда кающаяся подняла голову, чтобы продолжать исповедь, она встретилась с полными слез глазами старца Гростета, который протягивал к ней руки, словно умоляя: довольно! И тут эта неподражаемая женщина услышала такие раздирающие рыдания, что, тронутая столь сильной любовью, успокоенная бальзамом всеобщего прощения, она почувствовала, как охватила ее смертельная слабость; увидев, что силы Вероники иссякли, старая мать бросилась к ней и, словно в дни своей молодости, на руках отнесла ее в постель.

— Христиане, — сказал архиепископ, — вы слышали исповедь кающейся. Она подтвердила приговор правосудия земного и может успокоить его сомнения или тревоги. Вас же слова ее побудят снова присоединить молитвы ваши к молитвам церкви, которая служит мессу, дабы испросить у всевышнего милосердное прощение в ответ на столь великое раскаяние.

Служба возобновилась. Вероника следила за ней с видом такого глубокого внутреннего покоя, что казалась другой женщиной. На лице ее появилось выражение непорочной чистоты, освещавшее его в те дни, когда она невинной девушкой жила в родительском доме. Заря вечной жизни уже окрасила ее лоб белыми и золотистыми бликами. Вероника внимала таинственной музыке и черпала жизненные силы в своем желании последний раз соединиться с богом. Кюре Бонне подошел к кровати и дал Веронике отпущение грехов. Архиепископ помазал ее святым елеем, и на лице его отразились отцовские чувства, показавшие всем молящимся, как дорога была ему эта заблудшая, но вновь обретенная овечка. Совершив помазание, прелат закрыл для всего земного эти глаза, причинившие так много зла, и замкнул печатью церкви слишком красноречивые уста. Уши, слыхавшие столько дурных внушений, стали глухи навек. Чувства, укрощенные покаянием, были теперь освящены, и дух зла потерял власть над этой душой. И все величие и глубина таинства предстали перед людьми, увидевшими, как увенчались заботы церкви исповедью умирающей.

Приготовленная к причастию, Вероника вкусила тела господня с чувством надежды и радости, растопившим льды неверия, на которые так часто наталкивался кюре. Потрясенный Рубо стал в этот миг католиком! Зрелище это было и трогательным и страшным; но оно было настолько торжественно, что искусство живописи, быть может, нашло бы в нем сюжет для одного из своих шедевров.

Когда, после причастия, умирающая услыхала, как читают евангелие от Иоанна, она знаком попросила мать привести к ней сына, которого раньше увел из комнаты воспитатель. Увидев преклонившего колени Франсиса, прощенная мать почувствовала себя вправе благословить свое дитя и, возложив руки на его голову, испустила последний вздох. Старуха Совиа стояла рядом, не уходя с поста, как все последние двадцать лет. Эта по-своему героическая женщина закрыла своей многострадальной дочери глаза и поцеловала их один за другим. Тогда все священники и ризничие окружили кровать. Освещенные трепетным пламенем свечей, они затянули грозную мелодию De profundis, и звуки ее поведали крестьянам, стоящим на коленях перед замком, друзьям, молящимся в комнатах, и всем слугам, что мать кантона скончалась. Рыдания и стоны сопровождали заупокойное пение.

Исповедь владетельницы замка не вышла за порог спальни, ее слышали только друзья. Когда крестьяне соседних сел вместе с жителями Монтеньяка пришли один за другим, чтобы, бросив зеленую ветвь, сказать со слезами и молитвой последнее прости своей благодетельнице, они увидели какого-то подавленного горем судейского; он стоял на коленях, держа в своих руках холодную руку женщины, которую, сам того не желая, ранил так жестоко, но так заслуженно.

Два дня спустя главный прокурор, Гростет, архиепископ и мэр, держа за концы черное покрывало, провожали тело г-жи Граслен к месту последнего упокоения. Ее опустили в могилу при полном молчании. Не было произнесено ни слова, ни у кого не хватало сил заговорить, глаза у всех были полны слез. «Это святая!» — шептали люди, уходя по дорогам кантона, который она возродила, и слово это как бы вдохнуло душу в созданные ею поля. Никому не показалось странным, что г-жу Граслен похоронили рядом с Жаном-Франсуа Ташроном. Она не просила об этом; это старая мать, движимая любовью и состраданием, посоветовала ризничему положить рядом тех, кого земля разлучила так жестоко, но общее раскаяние соединило в чистилище.

Завещание г-жи Граслен было таким, как все ожидали. В Лиможе она учредила стипендии в коллеже и основала койки в богадельне, предназначенные только для рабочих; она ассигновала значительную сумму — по триста тысяч франков каждые шесть лет — на приобретение части деревни, называемой Ташроны, где завещала выстроить приют для бедных стариков кантона, для больных, для родильниц, не имеющих крова, для подкидышей; приют должен был носить имя Ташронов. Вероника пожелала, чтобы уход за больными был поручен сестрам-монахиням и выделила четыре тысячи франков на жалованье хирургу и врачу. Г-жа Граслен просила Рубо быть главным врачом приюта, подыскать себе в помощь хирурга и наблюдать с санитарной точки зрения за постройкой здания вместе с Жераром, который назначался архитектором. Кроме того, она завещала в дар монтеньякской общине обширные луга, доходы с которых должны были идти на уплату податей. Церкви был оставлен фонд помощи для особых случаев: на эти деньги следовало оказывать поддержку молодым людям и детям Монтеньяка, проявившим склонности к искусству, наукам или какому-нибудь ремеслу. В своем стремлении к разумной благотворительности завещательница указала суммы, ассигнуемые на поощрение талантов. Весть о смерти Вероники, встреченная повсюду как общественное бедствие, не вызвала никаких пересудов, оскорбительных для памяти этой женщины. Такая сдержанность была как бы воздаянием почести ее высоким добродетелям со стороны благочестивых тружеников, возродивших в этом уголке Франции чудеса, описанные в «Нравоучительных письмах» [41].

Жерар, назначенный по завещанию опекуном Франсиса Граслена, поселился в замке; через три года после смерти Вероники он женился на Денизе Ташрон, в которой Франсис обрел вторую мать.

Париж, январь 1837 — март 1845.