Территория - Куваев Олег Михайлович (читать книги бесплатно TXT) 📗
Баклаков не успел ответить. Снизу послышались шаги, и на лестнице показался Будда. Он, видимо, усадил приезжих в машину и шел к себе в кабинет. Чинков поднялся по лестнице и прошел мимо них. Но вдруг стремительно обернулся и тихо раздельно сказал:
— Если вы, Баклаков, поверили хоть единому слову, сказанному на техсовете о вас, я уволю вас по статье дураков. Начальник партии обязан верить только себе и природе.
С годами Баклаков пришел к выводу, что этой странной фразой Чинков хотел оберечь и наставить его. Охранить его от самоуверенности, но оставить веру в себя. «Верь себе и природе». Чем дальше шли годы, тем больше Баклаков убеждался в справедливости фразы Чинкова.
31
Накатившийся вал весны тревожил души. Баржи на берегу вытаяли, и на их пригретых солнцем, все еще пахнущих смолой бортах снова стали собираться перебедовавшие зиму бичи. Дни стали бесконечно длинными, и темные зимние сумерки ушли, как будто наваждение. На крыше управления бесились воробьи. На улицах Поселка снова возник дед Миша — возчик продовольственного магазина. Вместе с лохматой своей лошадью, телегой он был такой же достопримечательностью Поселка, как баржи на берегу, маленький цементный обелиск с надписью, что здесь будет памятник основоположникам.
Дед Миша появился здесь чуть ли не с первым пароходом и с тех пор ухитрился ни разу не выехать на «материк». Отпуск он проводил в низовьях Китама, там, где стояла избушка бывшей фактории. Когда-то он сам был заведующим, уполномоченным по территории шестьсот на шестьсот километров с горными хребтами, тундровыми урочищами и полноводными реками. Он много кем был в прошлой жизни, пока не стал возчиком торга с багровым своим носом и доброй улыбкой все на свете понявшего человека. Когда лошадь и тележка с консервными ящиками двигались по залитой весенним солнцем улице Поселка, мимо раскисающих, подтаявших застругов, сосулек, капели, мимо мощных грузовиков, снующих в порт и обратно, дед Миша казался олицетворением Всеобщего Окончательного Решения. Только преходящие страсти: честолюбие, гонор, жажда власти, денег, успеха или фантастическая вера в идею — мешают человечеству прийти к его, дедамишиному усталому выводу. Так казалось. Достоинством бытия деда Миши было то, что в прошлой, настоящей и малом отрезке будущей жизни не имелось злого на него человека.
Первые пуночки, тележка деда Миши, свет и тревожные запахи рождали иллюзию гусиного крика. Гуси были еще далеко на юге, за горными хребтами и заснеженными пространствами, первые разведчики прилетали лишь в мае, но и сейчас, казалось, звенел в небе вековой крик гусиной стаи, и у всех мужчин в Поселке сжимались сердца, потому что Поселок все-таки был бродячим местом, местом, где живут временно.
В вечерних тревожных сумерках мужчины думали о женщинах. Весной вспоминали о забытых девушках «на материке», о бывших любовницах, с которыми разошлись, об утратах, встречах. Весной казалось, что «настоящая жизнь» впереди, а прошедшее было простой подготовкой.
Управление жило суматошной коридорной жизнью. У стенок на корточках сидели и курили работяги «на подхвате» — погрузить, оттащить, получить, притащить. Шла бешеная дробь из комнаты машинисток — последние страницы отчетов и исправлений в них. Уже выплыли на сцену пистолетные кобуры, ружья и винтовки. Уже слово «заброска», транспортное сумасшествие каждой весны, перестало быть загадочной магией. Каждая партия выковала свой основной, запасной и сверхзапасной вариант, как попасть в район.
32
Первой к месту работы выехала партия Копкова. Выезжали на тракторных санях. Загруженные сани вел дядя Костя.
Дядю Костю, как всегда, извлекли перед рейсом из домика Тряпошной Ноги. Он был очень тяжел в этот раз, поминутна доставал многолитровый китайский термос и каждый раз с детским изумлением разглядывал красную розу, изображенную на синем фоне термоса. Проехав склады, дядя Костя остановил трактор в тихой ложбине и лег спать. Копков ему не препятствовал: если дядя Костя выезжал за черту Поселка, значит, он уже в рейсе, и теперь будет доставлять партию любой ценой. Старые копковские кадры тоже спали, забравшись в олений мех, лишь новенькие смотрели на белую мглу ложбины, на поземку, неотвратимо заметавшую их след, и на черное лицо дяди Кости, когда он через час вылез из кабины и сунул голову в снег. Умывшись снегом, дядя Костя хлебнул смеси из спирта и чая и взялся за рычаги, чтобы теперь сутками не выпускать их из рук. Неизвестно, чему тут приходилось удивляться: выносливости машины или человека.
Сутки за сутками, оставляя за собой черневшие на снегу пустые бочки, они шли через темные от камня перевалы, заснеженные долины. Грохот дизеля вспугивал зайцев. На перевалах доверчивые горные куропатки чуть не попадали под гусеницы, а куропачи, с налитыми яростной весенней кровью бровями, бросались на сани в безумной самцовской отваге. Трактор пересекал песцовые, оленьи и росомашьи следы.
Было странное совпадение в том, что трактор шел точно по маршруту, которым двести лет назад проходил капитан Баннерс, иностранец на службе русского флота. Оставив свои корабли на попечение младших офицеров, он сухопутным путем бежал в Петербург от осточертевшей полярной пустыни. Дорогой Баннерс заполнял дневник сентенциями, которые надолго должны были отвратить людей от Территории. Но, впрочем, это были другие времена, с другими понятиями.
33
Дядя Костя погиб, возвращаясь с базы Копкова. В санях у него лежало только три бочки солярки для обратной дороги, тросами прикрученные к полозьям из буровых труб, потому что рачительные мужики Копкова раздели сани до последней щепки. Он хотел срезать крюк западного притока Серой реки и выскочил в узкую расселину другого притока. С перевала он попал на наледь. Наледь показалась ему надежной — весь март по ночам стояли большие морозы. По какому-то затмению души дядя Костя не учел, что именно морозы и опасны наледи.
В верхней части ущелья река промерзла почти до дна. Видно, гусеницы оказались последней каплей, нарушившей равновесие. Лед вверху лопнул с артиллерийским грохотом, и полоса воды валом покатилась к трактору. Дядя Костя хотел проскочить как можно быстрее. Сзади шла вода, по бокам — отвесные борта ущелья, и оставалось только убегать вперед по скользкой, припорошенной снегом наледи. Втянув впалые щеки и со свистом прихватывая воздух, дядя Костя дергал рычаги, дал педаль газа, и грохот траков по льду был ему победной и спасительной музыкой. Но, видимо, последний час его пришел, потому что лед под трактором провалился, и он попал в подледную пустоту, откуда вода ушла по щели. Мотор сразу заглох. Надо льдом торчала только крыша кабины. Дядя Костя закрыл глаза на секунду. И только одно было в голове: «спальный мешок». Копков чуть не силой втискивал ему в кабину теплый олений кукуль, но дядя Костя, как все трактористы старой северной школы, был суеверен. Поедешь с кукулем и продуктами — вернешься без трактора. Это была старая заповедь старых времен «Северстроя», когда трактор стоил куда больше, чем тракторист. Он не сдался еще. До базы Монголова ему оставалось километров сто пятьдесят. Дядя Костя выскочил из кабины. В небе полозьями торчали вздыбленные сани, и холодно отсвечивал полированный на снегу металл. Он вскарабкался на сани и ухитрился развязать трос на бочке с соляркой. Солярка — это огонь, а значит, и жизнь. В сани уже ударила вода и стала заливать ледяную яму, где был трактор. Он еще успел прыгнуть в кабину за телогрейкой, проверил, в кармане ли спички, выпихнул на лед бочку и покатил ее вниз. Но сверху набежал новый вал, вода подняла бочку и быстро понесла ее. Дядя Костя еще рванулся, чтобы удержать солярку, около которой он мог продержаться сутки или двое, поскользнулся и упал в воду. Последней его мыслью было: «Если бы раньше, то, может быть, лучше для всех. Справедливее».
