Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций (чтение книг .txt) 📗
Переступив через порог, Виш подал гостю руку, поклонился и, обводя рукой вокруг, сказал:
— Вот хлеб, вот вода, а вот огонь и лавка — ешьте, пейте, грейтесь, отдыхайте, и да будут с вами добрые духи.
Хенго неловко поклонился ему.
— Мир дому сему, — выдавил он из себя, словно поперхнувшись, — да минуют его недуги и печали.
С этими словами он сел на лавку, а Виш, отрезав ломоть хлеба, переломил его с гостем и, поднеся ко рту, съел, что вслед за ним сделал и чужак.
Все это продолжалось с минуту. Гость был уже торжественно принят и получил некоторые права. Женщины не показывались, но, должно быть, разглядывали чужеземца в щёлку, потому что до ушей его доносился шёпот и заглушённый смех.
— А теперь, — начал Хенго, — когда вы оказали мне гостеприимство, я покажу вам, пока ещё день на дворе, что я привёз. Вы увидите своими глазами, что обмана тут нет, а посмотреть есть на что!
Старик ничего не ответил, и рыжий пошёл к дверям; кто-то из челяди проводил его под навес, где уже расположился мальчик с лошадьми.
Герда сидел на бревне, с любопытством поглядывая по сторонам и прислушиваясь… Тюки лежали возле него на земле. Хенго взял два тюка, с силой поднял их и ловко взвалил себе на плечи, видимо желая избежать помощи чужих или похвалиться своей ловкостью. Неся тюки по двору, он, казалось, и шагал нарочито легко и бодро, будто не чувствовал тяжести. Слегка пригнувшись в дверях, он вошёл в горницу, и тут, у окошка, на широкой лавке принялся развязывать верёвки.
Слуги, любопытствуя, окружили его. С удивительной сноровкой и проворством немец распаковал тюки, подумал с минуту и, обернувшись к старику, подозвал к себе.
— Да что же это?.. Только вы один? — воскликнул он. — А женщинам вашим вы даже не позволите порадовать глаза? Я человек немолодой, так что меня уже нечего стыдиться и бояться.
Виш с минуту поколебался, потом дал знак рукой и сам подошёл к дверям боковушки. Тут стояла на страже старуха Яга, загораживая дверь; однако не помогли ни её угрозы, ни запугивания: едва хозяин позволил им войти, как девушки и молодки толпой ввалились в горницу. Любопытство их подгоняло, а страх удерживал, и не успели они протискаться в узкую дверь, как уже пустились наутёк: первая, встретившись взглядом с рыжим немцем, вскрикнула и отпрянула назад, за ней, как всполошившиеся птицы, побежали остальные. Смех и шёпот, сливавшиеся с ворчаньем Яги, послышались из боковушки.
Тем временем Хенго, присев на корточки возле лавки, доставал из тюков все новые товары, украдкой поглядывая на дверь. Глаза его рыскали по углам, хотя он делал вид, что занят только своим добром. Замирая от робости и желания поглядеть, раздираемые страхом и любопытством, девушки, как вода в озере, то подступали к двери, то вдруг откатывались назад, словно собираясь бежать к себе в боковушку. Немец, больше всего пугавший их своим острым взглядом, казалось, все меньше обращал внимания на то, что делается за его спиной, будто ничего и не видел, будто ничто не занимало его, кроме товара, который он раскладывал на лавке.
А было его вдосталь, он сверкал, притягивая к себе взоры. Впереди лежали длинные булавки с хитроумной застёжкой — для закалывания платков; они были сделаны из светлой меди и казались сплетёнными из льна или шерсти. В иных красовались блестящие пуговки, другие перевились, как стебли увядших цветов. Дальше лежали богатые ожерелья, увешанные колечками, бляшками и колокольцами. Тут было из чего выбирать.
Хенго молча прикладывал их к своей шее, показывая, как пышно и красиво они выделяются на сукне.
Одни ожерелья были свиты плетежком, наподобие девичьей косы, другие — гладкие, из твёрдого металла — могли служить броней против стрел и меча.
На длинном шнурке висела чуть ли не сотня нанизанных, как баранки, браслетов. Были тут и широкие, и узкие, и такие, которые, словно змея, обвивали женскую руку до локтя. Другие, предназначенные для мужчин, были грубее и крепче. Перстней у Хенго тоже имелся богатый выбор — плетёных и чеканных, разукрашенных мудрёной резьбой.
Мужчин больше привлекали секиры, долота и клинья, длинные ножи в ножнах и надевавшиеся на плечи затыльники, которых не могли пробить ни меч, ни стрела.
Когда рыжий принялся раскладывать все это на лавке, у парней разгорелись глаза и затряслись руки. Даже старый Виш подвинулся ближе, и Хенго тотчас подал ему, вынув из кожаных ножен, прямой, как лист сабельника, блестящий меч с красивой рукоятью.
Хозяин взял его в правую руку и улыбнулся от удовольствия, разглядывая острое лезвие, засверкавшее на солнце.
— Это будет получше вашего исконного камня и кости, — засмеялся Хенго, — такой и продержится дольше, и лучше защитит, да ещё и внукам послужит… Человека ли, дикого ль зверя, — была бы только сила в руке, — любого одолеет, да и по дому, кто умеет, много можно им сделать.
Пока он говорил, показывая парням предметы мужского обихода, женщины понемногу, напирая друг на дружку, приблизились настолько, что едва не стукались головами над лавкой, пожирая глазами застёжки, перстни, ожерелья и браслеты.
Хенго осторожно поднял на них глаза. Все они были одеты в белое, однако среди челяди и слуг легко было различить двух пригожих хозяйских снох и двух его дочерей с длинными косами, выбивавшимися из-под зелёных венков. Челядь ходила в платье из грубого холста и держалась поодаль.
Из двух девушек одна, стоявшая впереди, была так хороша собою, что могла затмить первейших красавиц.
Кожа у неё была белая, едва покрытая загаром, должно быть оттого, что она чаще сидела за ткацким станком, нежели бегала по полю… На свежем, как кровь с молоком, её лице выделялись розовые губы и большие синие глаза; пристальный взгляд поочерёдно останавливался то на перстнях, то на чужеземце, то скользил по лицам братьев и снох.
— Но её глаза не разгорелись при виде этих безделушек. Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела смелей, чем её подружки. По белой её рубашке вилась нитка синих и красных бус, нанизанных вперемежку с бесформенными обломками янтаря. На голове весело зеленел венок из руты. Лицо её было печально и поражало серьёзностью рядом с остальными, по-детски радостными. Она казалась госпожой среди всех.
Хенго несколько раз взглядывал на неё; девушка, зардевшись румянцем, отпрянула назад, но тотчас овладела собой и смело встала на прежнее место. Немец незаметно взял с лавки перстень и, подержав его против окна, протянул ей.
— Примите мой подарок за ваше гостеприимство, — сказал он, подавая кольцо прекрасной дочери Виша; она смешалась, отступила назад и, гордо взглянув на немца, покачала головой.
— Возьмите, он принесёт вам счастье, — настаивал немец.
Не ответив ни слова и не двинув рукой, девушка медленно отошла в сторону. Отец обернулся к ней, она тряхнула головой и спряталась за других. Тогда Хенго подал перстень второй сестре; та вспыхнула, протянула руку, закрытую фартуком, и с радостью приняла подарок.
Тотчас её обступили невестки и дворовые девушки, жаждавшие посмотреть на чудо. Полюбовавшись, они побежали с ним в боковушку к матери. Оттуда послышался долгий и как будто сердитый шёпот, а через минуту девушка снова показалась, неся завёрнутый в уголок фартука кусок тёмного янтаря; взглянув на отца, который одобрительно кивнул головой, она молча положила его на лавку перед немцем.
— Возьмите! — сказал Виш. — Не подобает нам брать подарки за гостеприимство.
Хенго, усмехнувшись, взял янтарь, осмотрел его и опустил в мешок, который носил под одеждой. Однако перед тем он незаметно плюнул на него, чтоб отвести порчу.
Виш стоял в глубокой задумчивости, опершись на посох; нож, который показал ему немец, он положил обратно и угрюмо молчал. Парни, перешёптываясь, то осторожно брали с лавки секиры, то с сожалением клали их на место. В глазах их легко было прочесть, как жаждут они этих сокровищ, — но хозяин ещё не сказал своего слова, а без него тут не делалось ничего. Он был главою дома и властелином. Своей воли тут никто не имел, разве что её давал сам хозяин… Хенго, разложив всё, что у него было при себе, торжествующе смотрел на окружившую его толпу.
