Неужели это так надо? - Толстой Лев Николаевич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
V
Задумает ли рабочий пахать землю, которая ему нужна для пропитания, попытается ли он уклониться от уплаты податей — прямых или косвенных, или попытается взять запасы хлеба, им же произведенные, или орудия труда, без которых он не может работать, — явится войско и силою воспрепятствует ему в этом.
Так что отчуждение земли, взимание податей, власть капиталистов составляет не основную причину бедственного положения рабочих, а только следствие. Основная же причина того, что миллионы рабочих людей живут и работают по воле меньшинства, — не в том, что меньшинство это захватило землю, орудия производства и берет подати, а в том, что оно может это делать, — что есть насилие, есть войско, которое находится в руках меньшинства и готовое убивать тех, которые не хотят исполнять волю этого меньшинства.
Когда крестьяне хотят завладеть землей, которая считается собственностью неработающего человека, или когда человек хочет не заплатить подати, или когда стачечники хотят помешать другим рабочим стать на их место, — являются те самые крестьяне, у которых отнята земля, плательщики податей и рабочие, только в мундирах и с ружьями, заставляющие своих братьев не в мундирах сойти с земли, отдать подати и прекратить стачку.
Когда в первый раз поймешь это, то не веришь себе, так это странно.
Рабочие хотят освободиться, и сами же рабочие заставляют себя покориться и оставаться в рабстве.
Зачем же они делают это?
А затем, что рабочие, взятые или нанятые в солдаты, подвергаются искусному процессу одурения и развращения, после которого они уже не могут не повиноваться слепо начальникам, что бы их ни заставили делать.
Делается это вот как: родится мальчик в деревне или городе. Во всех континентальных государствах, как только мальчик достигнет того возраста, когда сила, ловкость и гибкость доходят до высшей степени, душевные же силы находятся в самом смутном, неопределенном состоянии (около двадцати лет), так мальчика берут в солдаты, осматривают как рабочую скотину, и если он физически исправен и силен, его зачисляют, смотря по годности, в какую-нибудь часть войска и заставляют торжественно присягать в том, что он будет рабски повиноваться своим начальникам, потом удаляют от всех прежних условий, поят водкой или пивом, наряжают в пеструю одежду и вместе с такими же другими ребятами запирают в казармы, где он в полной праздности (то есть не делая никакой полезной, разумной работы) обучается самым нелепым солдатским правилам и названиям вещей и употреблению орудий убийства: сабли, штыка, ружья, пушки, главное же, обучается не только беспрекословному, но механически-рефлекторному повиновению приставленным к нему начальникам. Так это происходит в государствах, где есть военная повинность; где же ее нет, приставленные к этому люди отыскивают везде заболтавшихся, не желающих или не умеющих жить честным трудом, большей частью развращенных, но сильных людей, подпаивают, подкупают их и забирают в солдаты и так же запирают в казармы и подвергают той же муштровке. Главная задача начальников в том, чтобы довести этих людей до состояния той лягушки, которая при прикосновении к ней неудержимо дрыгает ножкой. Хороший солдат — тот, который так же, как и эта лягушка, на известные крики начальника бессознательно отвечает требуемым движением. Достигается это тем, что несчастных людей этих, одетых в одинаковые пестрые одежды, в продолжение недель, месяцев, годов заставляют — при звуках барабана и музыки — ходить, вертеться, прыгать и делать все вместе, враз — по команде. За всякое же ослушание наказывают самыми жестокими наказаниями, даже смертью. При этом пьянство, разврат, праздность, сквернословие, убийство не только не воспрещаются, но учреждаются: солдат поят водкой, устраивают для них дома терпимости, учат похабным песням и обучают убийству. (Убийство до такой степени в этом круге людей считается хорошим и похвальным делом, что от офицеров-начальников в известных случаях требуют убийства друг друга, называемого дуэлью.) И вот смирный, кроткий малый, пробыв в такой школе около года (раньше этого солдат бывает еще не готов, то есть в нем остаются еще человеческие свойства), делается тем, что из него желают сделать, — бессмысленным и жестоким, могущественным и ужасным орудием насилия в руках своих начальников.
Всякий раз, когда зимою я в Москве прохожу мимо дворца и вижу у будки молодого малого часового, который, в своем тяжелом тулупе, стоит или ходит, шлепая огромными калошами по тротуару, поддерживая на плече последнего образца ружье с отточенным штыком, я всегда взглядываю ему в глаза, и всякий раз он отворачивается от моего взгляда, и всякий раз мне думается: ведь вот год или два тому назад это был деревенский веселый парень, естественный, добродушный, который весело заговорил бы со мной хорошим русским языком, рассказал бы мне, с сознанием своего крестьянского достоинства, всю свою историю; теперь же злобно и мрачно смотрит на меня и на все вопросы умеет отвечать только: «так точно-с» и «не могу знать». Если бы я, что мне всегда хочется сделать, пошел бы в ту дверь, у которой он стоит, или схватил бы рукой за его ружье, он, ни минуты не задумываясь, проткнул бы мне штыком живот, выдернул бы штык из раны, обтер его и продолжал бы ходить, шлепая калошами по асфальту, пока пришел бы со сменой ефрейтор, на уход передавая ему пароль и лозунг. И ведь такой не один, думается мне. Таких обращенных в машины, вооруженных ружьями ребят, почти детей, тысячи в одной Москве. Их миллионы по всей России и по всему свету. Взяли этих несмысленных, но сильных, ловких ребят, развратили, подкупили их и, благодаря им, властвуют над миром. Ведь это ужасно. Ужасно то, что дурные, праздные люди, благодаря этим обманутым людям, обладают всеми этими дворцами и преступно приобретенным богатством, то есть трудом всего народа. Но ужаснее всего тут то, что для того, чтобы сделать это, им надо было озверить этих простых, добрых ребят, и они отчасти достигли этого.
Пускай бы те, кто владеют богатствами, сами бы защищали их. Это не было бы так отвратительно. Но ужасно то, что для того, чтобы грабить людей и защищать ограбленное, они употребляют тех самых, кого грабят, и для этого развращают их души.
