Последний магнат - Фицджеральд Фрэнсис Скотт (книги полностью .TXT) 📗
Что же до Жака Ла Борвица, то его я не стану описывать — избавлю вас.
Скажу лишь, что он был помощник продюсера — нечто вроде надсмотрщика над съемочными группами. Где это Стар откапывал такие умственные трупы (или ему их навязывали?) и, главное, как он ухитрялся получать от них пользу, — всегда меня озадачивало и поражало, да и каждого новоприбывшего с Востока поражало, кто на них наталкивался. У Жака Ла Борвица, несомненно, были свои достоинства, но есть они и у мельчайших одноклеточных, и у любого пса, рыщущего в поисках суки и мосла. Жак Ла… — о мой бог!
По выражению лиц я тут же поняла, что темой их совещания был Стар.
Что-то Стар велел или запретил, пошел наперекор отцу, забраковал какую-то из картин Ла Борвица или еще что-либо учинил в том же разгромном духе, — и вот они собрались здесь вечерним синклитом, уныло возмущенным и беспомощным. И у Розмэри наготове блокнот, чтобы запротоколировать их бессилие.
— Я приехала схватить и доставить тебя домой живого или мертвого, — сказала я отцу. — Твой день рождения, а все подарки так и лежат неразвернутые!
— Ваш день рождения! — встрепенулся виновато Жак. — Сколько же вам исполнилось? Я и не знал.
— Сорок три, — четко произнес отец, убавив себе четыре года, и Жак знал это; я видела, как он пометил «43?» в своем гроссбухе, чтобы использовать в надлежащее время. Здесь у нас эти гроссбухи носят открыто и раскрыто, и не нужно прибегать к чтению с губ — видно и так, что в них записывают. Розмэри тоже пришлось сделать пометку у себя в блокноте, чтобы не ударить лицом в грязь. И только она эту пометку стерла, как земля под нами содрогнулась.
Толчок был слабее, чем в Лонг-Биче, где верхние этажи магазинов вытряхнуло на улицу, а отели, из тех, что поменьше, съехали с берега в море, — но целую минуту нутро наше трепыхалось в унисон с нутром земным — точно совершалась бредовая попытка, срастив пуповину, втянуть нас обратно в утробу мироздания.
Мамин портрет упал, оголив небольшой стенной сейф; мы с Розмэри, отчаянно ухватясь друг за друга, завальсировали по комнате под собственный визг. Жак упал в обморок — по крайней мере, сгинул куда-то с глаз, а отец уцепился за стол с криком: «Ты цела?» За окном певица добралась до заключительных верхов и, протянув «тебя-а лишь», запела опять с начала, — честное слово. Но, может быть, это ей проигрывали запись.
Комната остановилась, слегка лишь подрагивая танцевально. Мы, в том числе и неожиданно возникший снова Жак, вышли, пьяно пошатываясь, через приемную на чугунный балкон. Почти все огни погасли, тут и там слышались голоса, крики. Мы постояли, ожидая нового толчка, затем, точно по команде, двинулись в приемную Стара и дальше, в его кабинет.
Кабинет этот был тоже велик, но поменьше отцовского. Стар сидел с краю кушетки, протирая глаза. В момент толчка он спал — и теперь недоумевал, не приснилось ли все ему. Мы заверили его, что не приснилось, и происшествие показалось ему скорей забавным, — но тут зазвонили телефоны. Я наблюдала за ним как можно незаметнее. Вначале он был серый от усталости, но, по мере того как поступали донесения, в глаза его стал возвращаться блеск.
— Лопнуло несколько магистральных труб, — сказал он отцу, — вода заливает съемочную территорию.
— Там Грей ведет съемку во «Французском селении», — сказал отец.
— Вокруг «Вокзала» тоже затопило и залило «Джунгли» и «Нью-Иоркский перекресток». Но хорошо хоть, черт возьми, что обошлось без жертв. — Стар взял меня за обе руки, сказал очень серьезно:
— Где вы пропадали, Сеси?
— Ты сейчас туда, Монро? — спросил отец.
— Вот только дождусь известий со всех участков. Одна электролиния тоже вышла из строя. Я послал за Робинсоном.
Стар усадил меня рядом с собой на кушетку, снова выслушал рассказ о землетрясении.
— У вас усталый вид, — сказала я так мило, по-матерински.
— Да, — согласился он. — Некуда приткнуться вечерами, вот я и остаюсь работать.
— Я подумаю, чем расцветить вам вечерок-другой.
— Бывало, я с друзьями играл в покер, пока не женился, — сказал он задумчиво. — Но мои партнеры все спились, поумирали.
Вошла мисс Дулан, его секретарша, со свежей порцией бедственных вестей.
— Робби придет и все наладит, — успокоил Стар отца. — Робинсон — вот это парень, — повернулся Стар ко мне. — Он работал раньше аварийным монтером в Миннесоте, устранял обрывы телефонных линий в снежные бураны — он ни перед чем не спасует. Он через минуту явится. Робби вам придется по душе.
Он сказал это так, словно всю жизнь мечтал свести нас вместе и с этой целью даже землетрясение устроил.
— Да, Робби вам придется по душе, — повторил он. — Вы когда возвращаетесь в колледж?
— Каникулы недавно начались.
— И вы к нам на все лето?
— Что ж, это поправимо, — сказала я. — Постараюсь поскорей уехать.
Я была как в тумане. В голове мелькнуло, что Стар недаром спрашивает, что у него насчет меня намерения, но если так, то роман наш еще на невыносимо ранней стадии — я для Стара пока всего лишь «ценный реквизит». И не таким уж все это показалось сейчас заманчивым — точно перспектива выйти замуж за вечно занятого врача. Стар редко покидал студию раньше одиннадцати вечера.
— Сколько Сесилии осталось учиться? — спросил Стар отца. — Вот я о чем, собственно.
Тут я, наверно, с жаром бы воскликнула, что мне необязательно и возвращаться в колледж, что образования у меня уже в избытке, — но вошел достойный всяческого восхищенья Робинсон. Он оказался рыжим, молодым, кривоногим и рвущимся в бой.
— Знакомьтесь, Сесилия, — Робби, — сказал Стар. — А теперь идем, Робби.
Так познакомилась я с Робби — и не ощутила в этом ничего знаменательного. А зря: ведь именно Робби рассказал мне потом, как Стар обрел в ту ночь свою любовь.
В лунном свете тридцать акров съемочного городка простирались волшебной страной — не потому, что съемочные площадки так уж впрямь казались африканскими джунглями, французскими замками, шхунами на якоре, ночным Бродвеем, а потому, что они были словно картинки из растрепанных книг детства, обрывки сказок, пляшущие в пламени лунного костра. Я никогда не жила в доме с традиционным чердаком, но, по-моему, съемочная территория напоминает именно захламленный чердак, и ночами хлам колдовски преображается и оживает.
Когда Стар с Робби пришли туда, пучки прожекторных лучей уже осветили аварийные места среди разлива.
— Мы эти озера перекачаем в топь на «Тридцать шестой улице», — сказал Робби, подумав с минуту. — Настоящее стихийное бедствие, осуществленное силами городского водопровода. А гляньте вон туда!
Вниз по течению импровизированной реки двигалась огромная голова бога Шивы — и несла у себя на темени двух женщин. Статую смыло с «Бирманской» площадки, она вместе с прочими обломками плыла, прилежно следуя изгибам русла, покачиваясь, тычась — преодолевая мели. Спасавшиеся на ней женщины сидели, упершись ногами в завиток волос на голом лбу, и, казалось, любовались картиной наводнения, как с крыши экскурсионного автобуса.
— Погляди, Монро, на этих дамочек, — сказал Робби. — Занятное зрелище.
Увязая в новоявленных болотцах, Робинсон и Стар подошли к берегу потока. Отсюда женщины были хорошо видны; слегка испуганные, они повеселели при виде идущих на выручку людей.
— Пусть бы так и уплыли в сточную трубу, — сказал Робби, как истый рыцарь, — да только голова эта на будущей неделе понадобится Де Миллю.
Но Робби не был способен обидеть и муху — он тут же вошел в воду чуть не по пояс, цепляя голову багром, но голова увертывалась и вертелась.
Подоспела подмога; вокруг заговорили, что одна из женщин очень красива, затем распространилось, что обе они — важные особы. Но они были простые проникшие на студию смертные, и Робби брезгливо ждал, пока они причалят, чтобы задать им перцу. Наконец статую обуздали, притянули к берегу.
— Верните голову на место, — крикнул Робби женщинам. — Это вам что, сувенир?
Одна из женщин плавно съехала вниз по щеке идола, и Робби поймал ее, поставил на сушу; вторая, поколебавшись, соскользнула тоже. Робби повернулся к Стару.
