К востоку от Эдема - Стейнбек Джон Эрнст (книги бесплатно без txt) 📗
Церковь, несущая душе аромат благочестия, въезжала на сцену, точно лошадь с пивоварни, что везет бочки с весенним темным пивом, горделиво выступая и потрубливая задом; а в это время брат ее, несущий радость и облегчение телу, втирался втихомолку, нагнув голову, пряча лицо.
В кино вам, верно, приходилось видеть роскошные дворцы греха и знойных танцев — на мишурном Западе фильмов, — и, возможно, где-нибудь такие дворцы и существовали, но только не в долине Салинас-Валли, У нас бордели были тихие, приличные, чинные. Если бы, послушав экстатические вопли новообращенных грешниц-климактеричек под буханье мелодеона, вы потом постояли под окном борделя, внимая благопристойным и негромким голосам, то, пожалуй, перепутали бы, где чему происходит служение. Бордель, допущенный, но не признанный, был скромен.
Я расскажу вам о храмах любви в городе Салинасе. Они и в других городках были сходного пошиба, но именно салинасский Ряд причастен к нашему повествованию.
По Главной улице направимся на запад до поворота — до пересечения с Кастровилльской улицей. Ее теперь именуют Рыночной, бог знает почему. Раньше улицу называли по тому поселку или городу, куда она направлена. Так, Кастровилльская через девять миль приводила в Кастровилль, Алисальская вела в Алисаль — и так далее.
Дойдя до Кастровилльской, поворачиваем по ней направо. Двумя кварталами ниже ее косо, с севера на юг, пересекает линия Южной Тихоокеанской железной дороги, а с востока на запад — улица, названия которой, хоть убей, не помню. Если повернуть по этой улице налево, за линию, то окажемся в Китайском квартале. А повернем направо — и перед нами Ряд.
Глина улицы черна, из такой делают кирпич-сырец; зимой здесь грязь стояла глубокая, поблескивающая, а летом глина колеистой дороги твердела, как железо. Весной на обочинах росла высокая трава — овсюг, просвирник вперемежку с дикой горчицей. Ранними утрами на дороге шумели воробьи над конским навозом.
Помните воробьиный галдеж, старики? И помните, как восточный ветерок нес из Китайского квартала запах жареной свинины, гнильцы, черного табака и опиума? А помните удар большого гонга в китайской кумирне и как этот густо-блеющий звук долго-долго держался в воздухе?
А дома Ряда помните — неремонтированные, некрашеные? Они казались развалюшками, как бы стремились спрятаться за внешней обветшалостью, укрыться от улицы за одичало заросшим палисадником. Помните, как шторы были вечно спущены и лишь полоски желтого света пробивались по краям? И слышен был оттуда только глухой, легкий шум. Вот открылась передняя дверь, впустила деревенского парнягу, послышался смех и, скажем, тихий грустно-сладкий звук раскрытого рояля, где поперек струн лежит цепка от туалетного бачка, — и дверь захлопнулась, и опять все заглохло.
Послышатся потом конские копыта на дороге, подъедет Пет Булийн, местный извозчик, и высадит четверых-пятерых осанистых мужчин — богачей или видных чиновников — из правления банка или из суда. Пет завернет за угол дожидаться на козлах своих седоков. А спугнутые им коты струйчато скользнут через дорогу в высокую траву.
И еще — помните? — раздастся гудок паровоза, луч пробуравит мглу, и товарный поезд из Кинг-Сити прогромыхает мимо Кастровилльской улицы и дальше в город, и слышно, как будет отпыхиваться, вздыхать на станции. Помните?
В каждом городе есть свои знаменитые хозяйки борделей, увековеченные в сентиментальных преданиях. Есть что-то притягательное для мужчин в такой мадам. Она сочетает в себе сметку дельца, крепость боксера-профессионала, чуткость товарища, юмор трагедийного актера. Вокруг нее образуются легенды, но — как ни странно — легенды не сладострастные. Воспоминания о ней касаются всего, но только не постели. Старые клиенты помнят и живописуют ее как человеколюбицу, умелую лекарку и классную вышибалу, как поэтессу чувственных страстей, но отстраняющуюся от их телесности.
В Салинасе немало лет находили пристанище две такие драгоценные женщины: Дженни, именуемая иногда Пердуньей Дженни, и Негра, владевшая и правившая Луговинкой. Дженни была баба свойская, умела хранить тайны, у нее можно было и деньги тайно призанять. О Дженни существует в Салинасе множество рассказов.
Негра же была красивая, строгая негритянка со снежно-белыми волосами и устрашающим темным достоинством. Ее сумрачные карие глаза, глубоко сидящие в орбитах, смотрели с философской скорбью на мир, полный безобразии. Она вела свой дом, точно собор, где служат грустному, но тем не менее напрягшему свой лук Приапу. Если вам желалось смеха и веселого тычка под ребра, вы шли к Дженни и получали все это сполна; но если неизбывное ваше одиночество исходило вселенской слезной тоской, вы направлялись в Луговинку. И, выйдя оттуда, вы чувствовали, что пережили нечто суровое и важное. Это вам не в сене вдвоем поваляться. Не день и не два потом мерещились вам темные прекрасные глаза Негры.
Когда Фей, переселясь из Сакраменто, открыла здесь заведение, обе эти старожилки враждебно всполошились, тревожась за своих прихожан. Они объединились было, чтобы выжить Фей, но обнаружили, что она хлеб у них не отбивает.
Фей была пышногрудая, широкобедрая, от нее веяло материнским теплом. На груди у нее слoжнo было поплакать, она погладит по голове и утешит. Суровый секс Негры, развеселый кабак Дженни имели своих приверженцев, и Фей их не переманила. Ее дом стал прибежищем для половозрелых сопляков, скулящих над утраченной непорочностью и жаждущих потратиться еще. У Фей обретали себе ободрение горе-мужья, получали компенсацию те, кому достались холодные жены. Тут вы как бы входили в бабушкину кухоньку, уютно пахнущую корицей. И грех, приключавшийся с вами у Фей, был простителен. У нее в доме салинасские юнцы вступали на тернистый путь секса самой гладенькой, нежноцветной дорожкой. Фей была славная женщина, не очень умная, по-своему высоконразстгенная и ничего скандального не допускавшая. Все ей доверяли, и она всем доверяла. Узнаешь Фей поближе — и не захочешь ей вредить. Ее заведение не соперничало с двумя другими. Оно их дополняло.
Каков хозяин в лавке или на ферме, таковы и работники; точно так же и в борделе девушки бывают весьма схожи с хозяйкой — отчасти потому, что она подбирает подобных себе, отчасти же потому, что v хорошей хозяйки все дело, весь дом носят ее отпечаток. У Фей редко можно было услыхать скверное или сальное слово. Отлучка в спаленки, оплата происходили так тихо, неподчеркнуто, словно бы по случайности. В общем и целом дом у нее был отменнейший, и это знали шериф и начальник полиции. Фей делала щедрые взносы во все благотворительные фонды. С омерзением относясь к венерическим болезням, она оплачивала регулярный медосмотр своих девушек. Риск заразиться у Фей был столь же мал, как от учительницы из воскресной школы. В скором времени Фей стала солидной и вполне приемлемой гражданкой растущего города Салинаса.
Новенькая — Кейт — озадачила хозяйку: такая молодая и красивая, такой дамой держится, такая образованная. Фей пригласила ее в свою недоступную для клиентов спальню и расспросила гораздо подробнее, чем любую другую желающую. А желающих работать в борделе всегда достаточно, и Фей, как правило, умела раскусить их тут же. И мысленно распределяла по разрядам — ленивая, мстительная, похотливая, неудовлетворенная, жадная до денег или до известности. Но Кейт не подходила ни под один такой разряд.
— Вы, надеюсь, не обидитесь на мои вопросы. Так странно, что вы пришли сюда. Да вам стоит пальцем шевельнуть, и у вас будет муж, и экипаж, и особняк здесь в городе, — говорила Фей, вертя широкое обручальное кольцо на толстеньком мизинце.
Кейт смиренно улыбнулась.
— Мне так трудно говорить об этом. Прошу вас, не настаивайте на объяснении. От моего молчания зависит счастье очень близкого и дорогого мне человека. Пожалуйста, не надо.
Фей кивнула понимающе-серьезно.
— Я уже сталкивалась с подобным. У меня одна девушка работала для своего ребеночка, и долго-долго никто об атом не знал. Теперь у этой девушки красивый дом и муж в… Ну вот, чуть не выболтала адрес. А я скорее язык себе откушу. У вас ребенок, душенька?
