Маски - Белый Андрей (читать книги txt) 📗
Ей показалось: хватает глазами их речи без слов этот хитрый кошец: нахватав, как мышат, – унесет все: разглядывать!
– Вот!
И – увидели: бочка в снегу – брызгомет в ожерелье из яхонтов.
– Вот!
Среброперый занос, точно с ликом зеркальным, загриви-ной, точно алмазным кокошником, клонится.
– Немке, царице – не снились такие богатства.
И чуть было в спину не дернулся: радостным рывом двух рук: тотчас взадержь, как в сбрую, облекся:
– Ледник!
Он раскрылся дырою: и – ражая морда, Мардарий Муфлончик, оттуда вихрасто просунулась усом оранжевым
– Что он там делает? – затрепетал Никанор: не живет же Мардарий в дыре ледниковой?
Терентий же Титыч профессору:
– Вот – познакомьтесь: приятель, Мардарий!
– Ваш слушатель бывший, – и радостным рывом сломался поклоном Мардарий, махрами метнув из дыры; и – опять провалился в дыре:
– За капустой кочанной пришел.
И опять Серафима заметила радостный рыв, убиваемый задержью.
– Любит профессора: стало быть, – знал его раньше?
И все в ней рванулось за это к нему.
____________________
А профессор на взгорбок взошел – разглядеть под собою: домки и дворки белогорбые.
Точно дворцы —
– мелкогранные серьги с заборов слезятся
дрожат сребро-розово.
Животечные непереносные космосы!
Прорубь; река; лед ломают: парок.
– В прорубях рыба стаями ходит под блесками.
Вечером там – золотарни, блисталища; и хризолитовая серебрень там – в полудень.
Профессор, коленки расставив вперед, кучей меха – назад, спрятав руки свои в рукава меховые и их поджимая к микитке, серебряною бородой рисовался отчетливо в зеленоватом, небесном сиянии, точно взметаясь в пространстве: под вспыхнувшее, краснохохлое облако, павшее боком лиловым; и дышит в него дымогаром вишневым: печная труба; кровля, с искрой, коньком стала в вогнутый купол, где в небе разъятое небо, запризорочив из-за неба, – и третье, Далекое, небо являя, – брызгуньей звездою качается: нудится синецьким усиком капнуть – в сожженное блеском и болями око.
– Свет – свети!
Как звезды, – в ушах; и как чуткие уши, откроет свои звездоверты глазастым согласием – небо: ужо!
Он ей даль показал:
– В свете – свет!
И усами вздохнул, точно ветер деревьями:
– Как светоносна: материя!
Тителев палец свой выбросил:
– Глядя в открытое небо, себя ощущаю я пяткою в земле: против неба.
– В открытое небо – открытее видишь себя, – Серафима головкой качнула.
– Но Тителев выбросил палец: Икавшеву.
– В небо пойдем, мужичок, – квасу выпить? Идемте, профессор, – профессору, – в дом!
– В дом? – профессор. – Идем.
Потащили профессора; и за профессором шла – под звездой: Серафима.
Оранжевый флигель, от синего холоду серо-сиреневый, выблизил легкие, синие линии в легком, сквозном, фиолетовом свете.
Цецерко
Вошли.
В алых лапах, в лимонных квадратах, усыпанных белой ромашкою, кубовый, темный диван; и такая же ало-лимонная радость на кубовом ситчике кресел, как бы растворяемых в кубово-черных обоях, —
– не комнаты: космосы; —
– в кубово-черных обоях едва выступают павлиньи, златисто-вишневые, с искрою, перья, как перья далеких кометных хвостов.
Пестроперою тканью покрыта постель; и горит, как фонарики яркие, многоочитая, чистая ткань занавесочек в блеск электричества; белая скатерть на столике; фыркает пар самоварный: печенья, конфеты, сыр, булочки; и репродукции с —
– Греко, Карпаччио, и Микель-Анджело светлою рамой светлеют со стен.
– Вот сюрприз!
– Ах!
– Игрушка, – не комната!
– Все – Леонора Леоновна, – с кресла вскочил Никанор.
Леоноры Леоновны – нет.
____________________
И профессор разахался.
Вдруг оборвался.
Став в гордую позу и руки подняв, но глаза опустив в чубучок, с глаз сорвавши очки черно-синие, – на ногу павши подтопом и точно фехтуяся желчью волос, подаваемых, точно с тарелки, с ладони под зубы профессора, ярко крича, – ему Тителев бросил сквозь зубы:
– Сезам, – отворись!
Было видно, что он исплеснулся в таком-то испанском, ему, вероятно, несвойственном жесте, и все ж, вероятно, его двойнику где-то свойственном жесте и в чем-то знакомом профессору, так как профессор, выпучивая свое око и точно оскаляся, ахнув без axa, присел под ладонью.
Ладонями – как по коленкам зашлепает!
Друг перед другом, присев, замирали они, точно два петуха, собираясь носами в носы закидаться; казалось, что будет скакание друг перед другом сейчас петухов разъерошенных.
– Но —
– «ха-ха-ха» – скалил рот до ушей, приседая до полу профессор.
И – руки в бока, плечом в поднебесье, закинув над ним свою шерсткую, бразилианскую бороду —
– Тителев!
– Это же…
Тителев вышарчил:
– Пере…
– Цецерко! – профессор рот рвал.
– Расе: – и Тителев вскачь перед ним: с подлетаньем ноги – носком вверх…
– Рас-пу-ки-ер-ко?! – бил по коленям профессор.
И писк Серафимы, и крик Никанора Иваныча.
– Киерко?
– Николай Николаевич Киерко —
– с тем же испанским аллюром пред всеми пред ними, пройдясь – впереверт, вперещолк, впересвйст, – замер в позе испанского гранда, как вкопанный.
Выбросив руки и выбросив бороду с рыком и с ревом – за плечи друг другу – сжимали друг друга в объятиях, в объятиях трясясь, как в борьбе; но руками обеими руки профессора скинувши с плеч, Николай Николаевич Киерко, Руки руками схватил; —
– и —
– направо,
– налево,
– направо —
– они – бородами, усами, носами,
губами —
– отчмокались громко!
И гракал, и гавкал руками махающий брат, Никанор; приседая, дугой выгибаясь и носик в коленях щемя, Серафима с отчаянным писком свалилась в диван, башмачишками дергаясь.
Стул откатился: и – сдернулась скатерть; и – вспых:? Никанор папиросу свою уронил на бумагу; и —
– красное пламя пожара вчернило их тени в мерцавшие стены.
Но, сгаснувши, черно-лиловый морщочек отвеялся.
Точно фонарики
Комната —
– в ярких, опрятно кричащих, приятно морочащих
пятнах, —
– малиновых,
– палевых; —
– точно фонарики:, в кубово-черные фоны дрожат, драгоценно играя!
Нет, с радости, с холоду, с блеску, – малютка, как пьяная.
А Никанору высказывает все такие простые и трезвые вещи:
– Все – к лучшему!
И Никанор, встав на цыпочки:
– Эдак, так!
Нос протянувши к носам, озабоченно юркает он:
– Видно будет: авось образуется!…
– Что?
Серафима – мальчуга какой-то: привздернет с веселым прищуром смешное личишко свое: как по клавишам, пальцы порхают ее пред предметиками: расставляет предметики.
И – наставляет предметики: здесь, – в этом месте, – любитесь и множьтесь!
С прыжками, с гримасками и с перезертами моль на ходу – «щелк-пощелк»; на скамеечку – «прыг», чтобы яркую шторку поправить.
Мяукает песенку.
Видит: профессор, сев в кресло, сигает усами: пред ним Николай Николаевич Киерко, сгорбясь, взусатясь, нащелкивает лихо в линии сине-малиновых ситчиков:
– Старый товарищ, – как встретились: а?
Вот – растискулись пальцы; в какие-то задние мысли уходит – за темные фоны обой, —
– на которых вишневые перья, как перья запевших, далеких кометных хвостов, угрожают вселенной: космической гибелью.
«Старый товарищ» трехрогой космой – враздрай, усами – в лукавые заигры, с видом таким приседает, как будто с большим удовольствием сладкую манную кашу уписывает, потопатывая сапожищем; на цоки и дзеки икливенького белорусского говора.
Как же-с!
Бывало, Пукиерко это придет; и – висит прибаутка из дыма, смешная, —
– уютная, —
– жуткая!
Киерко ж – локтем в колено:
– А кто бы мог думать, что эдак все кончится?
Клином волос – в нос.
Ему Серафима, затопавши ножкой:
