Мантикора - Дэвис Робертсон (читать книги .TXT) 📗

– Искать способ выпутаться… Дейви, что вам сказала Ио о ваших неприятностях? Явно у вас какие-то шарики за ролики заехали. Как и у всех. В чем, по ее мнению, причина большинства ваших бед?

– Почему я должен вам говорить?

– Потому что я спросила и действительно хочу знать. Я не сплетница и не болтушка. И вы мне очень нравитесь. Так скажите.

– Ничего кошмарного в этом нет. Она все время возвращалась к разговору о том, что я силен в Мышлении и слаб в Чувствовании.

– Так я и думала.

– Но по правде говоря, я не могу понять, что такого плохого в мышлении. Все же пытаются думать…

– О да, мышление – очень тонкая работа. Но в наше время это еще и круглосуточный спасательный люк, лазейка, через которую можно спастись бегством. На это что угодно спишется: «Я так думаю… Я думал, что… Вы толком не обдумали… Подумайте, бога ради… Собрание (или комиссия, или, спаси господи, симпозиум), подумав, решило…» Но огромная часть этих мыслей – всего лишь умственная мастурбация, не способная ничего породить… Значит, вы слабы в чувствах, да? Интересно, почему?

– Благодаря доктору фон Галлер, я могу вам сказать. В моей жизни чувства не получали должного вознаграждения. Наоборот, было чертовски больно.

– Ничего необычного. Это всегда больно. Но вы могли бы попробовать. Помните сказочку о мальчике, который не ощущал страха, никогда не покрывался гусиной кожей и гордился этим? Гусиную кожу никто не любит, но поверьте, жить с ней все же лучше, чем без нее.

– Похоже, у меня природная предрасположенность не к чувству, а к мышлению, и доктор фон Галлер очень мне помогла в этом. Но преуспеть в чувствах я не стремлюсь. Это не соответствовало бы моему образу жизни.

– Если вы не чувствуете, то как же вы узнаете, герой вы или нет?

– Я не хочу быть героем.

– Ах так? Не каждый нравится себе в роли героя своего романа, а когда мы сталкиваемся с таким героем, он чаще всего оказывается пленительным чудовищем, вроде моего дорогого Айзенгрима. Но лишь потому, что вы не вопиющий эгоист, вовсе не обязательно увлекаться современной модной болтовней об антигерое и мини-душе. Мы могли бы назвать это Тенью демократии. Благодаря Тени становится так достохвально, так уютно, правильно и удобно быть духовным пигмеем, искать в прочих пигмеях поддержки и одобрения, великого апофеоза пигмейства. Пигмеи, безусловно, мыслящие… безудержно мыслящие на свой пигмейский манер в пределах зоны безопасности. Но герои все еще существуют. Современный герой – это тот, кто побеждает во внутренней борьбе. С чего вы взяли, что не принадлежите к героям этого рода?

– Вы такой же неудобный собеседник, как и один мой старый знакомый. Он доискивался духовного героизма иным способом. «Господь здесь, и Христос сейчас», – говорил он и требовал жить так, словно это истина.

– Это и есть истина. Но в той же мере справедливо утверждение «Локи здесь, и Один сейчас». [113] Вокруг нас героический мир, он только ждет, чтобы его открыли.

– Но сегодня люди так не живут.

– Кто сказал, что не живут? Некоторые живут. Будьте героем собственного эпоса. А если другие не хотят быть героями, то разве вы виноваты? Одно из величайших заблуждений нашего времени – это вера в то, что Судьба всех уравнивает, что нить ее демократична и всюду одинаково прочна.

– И вы думаете, что я должен отправиться туда один?

– Я не думаю. Я чувствую, что вы по меньшей мере должны рассмотреть такую возможность и не цепляться за Ио, как тонущий моряк за спасжилет.

– Я не знаю, с чего начать.

– Может быть, если бы вы испытали какое-нибудь сильное потрясение, это настроило бы вас на нужный лад.

– Но что?

– Благоговение – очень несовременное мощное чувство. Когда вы в последний раз в чьем-нибудь присутствии испытывали благоговение?

– Бог ты мой, я уж запамятовал, о каком это чувстве речь, что за «благоговение» такое.

– Бедный Дейви! Как же вы оголодали! Настоящий маленький мальчик из работного дома, Оливер Твист духа! Да, пожалуй, вы слишком стары, чтобы начинать.

– Доктор фон Галлер так не думает. Если решу, я могу начать с ней вторую часть анализа. Но что это за вторая часть? Вы не в курсе, Лизл?

– В курсе. Но объяснить это не так-то просто. Это то, что человек переживает… чувствует, если угодно. Это процесс осознания себя человеком. Своего рода перерождение.

– Мне все уши прожужжали об этом в детстве, когда я считал себя христианином. Но я так ничего и не понял.

– Христиане, кажется, все перепутали. Это ни в коей мере не возвращение в материнское чрево. Скорее это возврат в лоно человечества и выход оттуда – с более полным пониманием собственной принадлежности к хомо сапиенс.

– Мне это почти ни о чем не говорит.

– По всей видимости. Эта вещь не для мыслителей.

– И тем не менее вы предлагаете мне отправиться в путь одному?

– Не знаю. Теперь я не так уверена, как прежде. Но у вас может получиться. Может быть, какое-нибудь сильное переживание или просто хорошее потрясение наставят вас на нужный путь. А может, вам и слушать меня не стоит.

– Тогда зачем вы столько болтаете, зачем разбрасываетесь такими опасными предложениями?

– Профессия у меня такая. Вы, мыслители, так и напрашиваетесь на хорошенькую встряску.

Эта женщина с ума может свести!

24 дек., ср. и канун Рождества: Худший или лучший день в моей жизни? И то и другое.

Утром Лизл устроила вылазку и настояла, чтобы я составил ей компанию. Вы увидите горы во всей их красе, сказала она; для туристов с их сэндвичами слишком холодно, а для лыжников маловато снега. Так что мы отъехали примерно на полчаса – все время в горку, – добрались до чего-то вроде канатной дороги и в хлипком, раскачивающемся вагончике совершили головокружительное путешествие по воздуху к дальнему отрогу горы. Когда мы наконец ступили на землю, я почувствовал, что мне трудно дышать.

– Мы на высоте примерно семь тысяч футов. Чувствуется? Ничего, скоро привыкнете. Идемте. Я хочу показать вам кое-что.

– Что, разве там другой вид?

– Ленивец! Я хочу вам показать вовсе не вид.

Это была пещера. Большая, очень холодная (как только мы углубились на несколько ярдов и оказались за пределами досягаемости солнечных лучей), но не сырая. Я почти ничего не видел, и хотя это была моя первая пещера, сразу же понял, что пещеры не в моем вкусе. Но Лизл переполнял восторг; судя по всему, эта пещера довольно знаменита с тех пор, как кто-то (имени я не расслышал) неопровержимо доказал в девяностые годы, что здесь жили первобытные люди. Все заостренные кремниевые орудия, куски угля и другие свидетельства были вывезены, но на стенах осталось несколько царапин, которые, кажется, тоже имеют немалое значение, хотя мне и показались не более чем царапинами.

– Можете себе представить, как они ежились тут от холода после захода солнца! Несколько шкур, слабый костерок – вот и все их отопление. Но они выстояли, выстояли, выстояли! Они были героями, Дейви.

– Да какие герои – безмозглые животные.

– Они были нашими предками. И больше похожи на нас, чем на животных.

– Ну разве что внешне. Но какие у них были мозги? Что за разум?

– Возможно, стадный разум. Но они, вероятно, знали кое-что, утерянное нами на долгом пути из пещеры в… зал суда.

– Не вижу никакого смысла романтизировать дикарей. Они знали, как вести полную лишений жизнь и цепляться за это жалкое существование лет двадцать пять или тридцать. Но что-либо человеческое, какая бы то ни было культура, или цивилизованное чувство, или что-нибудь в этом духе появились столетия спустя. Разве нет?

– Нет-нет. Ни в коем случае. Сейчас докажу. Тут немного опасно, так что ступайте за мной и будьте осторожны.

И мы направились в глубь пещеры, которая протянулась футов на двести; я шел без всякого энтузиазма, потому что с каждым нашим шагом тьма сгущалась, и хотя у Лизл был электрический фонарь, луч его в этой темноте казался совсем слабым. Но когда, казалось, идти уже дальше некуда, она повернулась ко мне и сказала: