Городской мальчик - Вук Герман (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Прощай, символический престиж!
В этом затруднительном положении мистер Гаусс повел себя не лучшим образом. Пока мальчики несли его к воде, он бился, брыкался и вопил: «Сэнди! Сэнди! Свисти в свой свисток! Останови их! Поставьте меня на землю, глупые дети! СЭНДИ-И-И!»
Мальчикам поведение босса казалось странным, ибо они не подозревали о его смертельном страхе перед водой. Но в облике извивающейся жертвы мистер Гаусс потерял малейшую возможность спастись и превратился в обыкновенное посмешище. Дяде Сэнди было трудновато прийти к нему на выручку. Он как раз взбирался по лесенке из пруда. Правда, он уже почти вылез на мостки, когда носильщики мистера Гаусса были еще далеко от края. Выпрыгни он, невзирая на воду, которая текла с него ручьем, и накинься с криком на мальчишек, может, ему и удалось бы спасти хозяина. Но странное дело, едва Сэнди разглядел своими близорукими глазами, что происходит, как нога его соскользнула со ступеньки – исключительно от удивления, сотни раз божился он в последующие годы – и вожатый беспомощно повалился обратно в воду.
Мистер Гаусс до последнего возражал самым решительным образом, то есть пинался, пихался, визжал, грозил и корчился с замечательной для человека его возраста и комплекции силой. В нескольких футах от края мостков ребята даже выпустили ноги вырывающейся фигуры в белом. На время мистер Гаусс ощутил под ногами деревянный настил и уперся, как обезумевший слон. Но тут же, подхваченные целой гроздью мальчишеских рук, его ноги снова взмыли вверх. И без дальнейших проволочек, пропустив ритуал раскачивания, поимщики подтащили свою жертву к краю настила и сбросили вниз.
Мистер Гаусс с оглушительным всплеском бултыхнулся животом в воду и пошел ко дну. Спустя несколько секунд он всплыл, отфыркиваясь и так яростно барахтаясь, точно у него было десять рук и ног.
– Пять часов, мужики! День лагеря закончился! – прокричал Герби, срывая с головы убор из перьев. – Спасайся, кто может!
Ребята всей оравой бросились по дороге прочь от озера. Их бегство было столь стремительным, что, когда дядя Сэнди втащил по лестнице своего замызганного, дрожащего, задыхающегося хозяина, поблизости оставался только один свидетель его несчастья – миссис Глостер, которая прислонилась к дереву и, держась за бока, давилась от смеха. Мистер Гаусс машинально подобрал с деревянного настила убор из перьев и напялил на себя.
– Боже ж мой, Капитан, что вы делаете? – воскликнул дядя Сэнди.
Хозяин лагеря окинул его мутным взором, стянул убор с головы. До его сознания долетел смех миссис Глостер, эхом катившийся по воде. Директор не без усилия улыбнулся и пошел по мосткам к берегу: рубаха прилипла к телу, а белые фланелевые брюки издавали на ходу чавкающий звук.
– Вот видите, миссис Глостер, – произнес он, подходя к даме с веселым хохотком, слышать который было жутковато, – мы изо всех сил насаждаем в «Маниту» дух демократии.
На Общей улице царили свет, радость, счастье и восхищение героями. В сопровождении избранной группы выдающихся спортсменов – куда не вошел Ленни – Герби Букбайндер и Клифф Блок ходили взад-вперед по улице с плакатами на шее, извещавшими о том, что они удостоились великой и наивысшей в «Маниту» чести: в последние часы лета их посвятили в члены Королевского ордена Стреляных Воробьев.
25. Возвращение домой
Стекло вагонного окна холодило лоб Герби, а тот последним долгим взглядом провожал холмы, среди которых спрятался лагерь «Маниту». Не только сожаление заставляло его неотрывно смотреть на эти милые места, которые приходилось покинуть, но и смущение, ибо по щекам его текли слезы. Еще на железнодорожной платформе у Герберта сдавило горло, когда из-за поворота на расстоянии показался поезд и дядя Ирланд начал запевать, а оба лагеря подхватили «Бульдог, бульдог», в то время как поезд приближался, выдыхая пар, и с каждым выдохом становился все больше. В груди нестерпимо защемило, но мальчику удалось сохранить глаза сухими, пока он не забрался на свое место в вагоне и не уткнулся носом в окно. Тогда Герберт и дал волю слезам.
Клифф, который знал об этой слабости брата, поскольку много лет подряд слушал его всхлипывания в темноте кинотеатров, сидел рядом, выполняя роль ширмы. Клиффа не тронул отъезд. Единственный, кого ему жаль было оставлять в «Маниту», – Умный Сэм, и, помыв коня, он излил свои чувства без остатка. Здравый смысл подсказывал ему, что в городе Умному Сэму места все равно не найдется, а коли разлука неизбежна, оплакивать ее бессмысленно.
Забавно, что Герби загрустил без видимой причины. Он был несказанно, безоговорочно рад уехать из лагеря мистера Гаусса. Но дело совсем в другом. Дело в расставании, в музыке, которая будит воспоминания, в пыхтящем поезде, – Герби не мог отказать себе в удовольствии расчувствоваться. И вот он сидел, прижавшись лицом к грязной оконной раме, и горевал тем сладостнее, что горевать-то было не о чем.
Сентиментальность приписывают женскому характеру, но она встречается также у мальчиков и мужчин, только у менее чувствительных, чем Герби, выражается в виде добродушной грубоватости. Всего-то и нужно для этого живое воображение, способное из любого прощания извлечь ощущение маленькой смерти и оставить, на время, без внимания тот факт, что некоторые отрезки жизни гораздо приятнее, когда они заканчиваются и безвозвратно уходят в прошлое. Мы видим, как у выпускников приготовительных школ увлажняются глаза при расставании с учреждением, где из них вили веревки, а служащий шмыгает носом, делая последнюю запись в гроссбухе конторы, где им помыкали, как собакой. Глупость – но глупость, никого не касающаяся, приятная маленькая глупость. Правда, есть и от нее вред: она порождает заблуждения. Герби теперь был убежден, что всегда обожал «Маниту», и будет с нетерпением ждать возвращения туда. Многие дети в поезде попались на эту удочку. Здравомыслящие вроде Клиффа были в меньшинстве. Знаете ли вы, что сидевший через несколько скамеек Тед тоже уткнулся лицом в окно? Пока у хозяев лагерей достает сметливости заставлять детей петь гимн лагеря при подходе к перрону поезда, который повезет их домой, до тех пор будут существовать летние лагеря.
Герби грустил с таким наслаждением, что был разочарован, когда грусть начала улетучиваться уже через несколько минут, как вкус от содовой с мороженым. Он прибег к разным трюкам, чтобы подогреть ее и продлить ей жизнь, например, скорбно напевал про себя «Бульдог, бульдог» и сигнал отбоя и мысленно перебирал мельчайшие подробности последних часов пребывания в лагере. Припомним: двумя месяцами ранее, когда Герби расстроила разлука с родителями, ничего подобного он не делал, а был рад успокоиться при первой же возможности. Подлинная печаль причиняет боль. Поддельная отличается от нее в той же мере, в какой катание с «русских горок» отличается от падения с крыши. Дух захватывает, а расплаты никакой. Подобно ребенку, который вопит от ужаса, когда вагончик несется вниз, а потом умоляет прокатить его еще разочек, сентиментальные люди вроде Герби чего только не делают, только бы похныкать подольше, когда грусть – деланная. Они, конечно, поступают так не нарочно. Герби мог бы присягнуть, что убит горем.
Картины, которые мальчик вызывал в памяти, были достаточно трогательны, чтобы еще некоторое время обеспечивать подачу слезной влаги.
После того как Герби отомстил мистеру Гауссу и достиг неслыханного величия, став Стреляным Воробьем, он забрел на пустынный берег озера, чтобы полюбоваться последним закатом и поразмыслить о грустном. Помня о том, как перед ужином ребята мерились напоследок загаром и он оказался значительно бледнее остальных, Герби сел на камень у притихшей воды, снял рубаху и подставил обнаженную грудь желтым лучам заходящего солнца. Даже год сидения под таким тусклым светом ни на йоту не прибавил бы ему загара, однако, приняв легкую солнечную ванну, он почувствовал себя бывалым обветренным мужчиной, к тому же практичным. Пока другие транжирили эти последние драгоценные крупицы солнца, он пользовался ими.
