Рассказы - Диккенс Чарльз (версия книг txt) 📗

— Слышал, — ответил строгий джентльмен. — В пять часов утра он высвистывал «Легкую гитару» [2] у меня за стеной.

— Свист для него — первое удовольствие, — сказал Тибс, слегка ухмыляясь.

— Да. А для меня — нет, — лаконично ответил Ивенсон.

Мистер Джон Ивенсон обладал приличным доходом, источником которого служили дома, расположенные в пригородах Лондона. Это был мрачный брюзга и убежденный радикал, посещавший всевозможные собрания с единственной целью возмущаться веем, что там предлагалось. Мистер Уисботл, наоборот, был заядлым тори. Он служил в министерстве Лесов и Рощ в качестве клерка и считал свою должность весьма аристократической. Он знал книгу пэров наизусть и мог без запинки сообщить адрес любой знатной особы. У него были хорошие зубы и превосходный портной. Мистер Ивенсон глубоко презирал подобные качества, и в результате они с Уисботлом постоянно спорили к вящей пользе остальных обитателей пансиона. Следует добавить, что помимо пристрастия к свисту мистер Уисботл обладал еще глубокой уверенностью в своем певческом таланте. Кроме них двоих и джентльмена в задней гостиной, в пансионе проживали еще мистер Альфред Томкинс и мистер Фредерик О'Блири. Мистер Томкинс был конторщиком у виноторговца и тонким ценителем живописи с необычайно развитым чувством прекрасного. Мистер О'Блири был недавно импортированный ирландец; он находился еще в совершенно диком состоянии и приехал в Англию с целью стать аптекарем, клерком в одном из правительственных учреждений, актером, репортером, вообще — чем придется: он не отличался привередливостью. Он был на дружеской ноге с двумя малозаметными членами парламента от Ирландии и устраивал всем жильцам бесплатную пересылку писем. У него не было никаких сомнений, что его природные достоинства откроют ему путь к блестящей карьере. Он носил клетчатые невыразимые и, проходя по улице, заглядывал под все дамские шляпки. Манерами и наружностью он напоминал Орсона [3].

— Вот и мистер Уисботл, — сказал Тибс; и действительно, появился мистер Уисботл в голубых туфлях и пестром халате, насвистывая «Di piacer» [4].

— Доброе утро, сэр, — снова сказал Тибс. Это была почти единственная фраза, с которой он к кому-либо обращался.

— Здравствуйте, Тибс, — снисходительно ответил любитель музыки и, подойдя к окну, засвистел еще громче.

— Прелестная ария! — прорычал Ивенсон, не отрываясь от газеты.

— Рад, что вам нравится, — отозвался весьма польщенный Уисботл.

— А не кажется ли вам, что она выиграет, если вы будете свистеть погромче? — спросил бульдог.

— По-моему, нет, — возразил ничего не подозревающий Уисботл.

— Вот что я вам скажу, Уисботл, — начал Ивенсон, который уже несколько часов копил злобу, — в следующий раз, когда вы ощутите желание высвистывать «Легкую гитару» в пять часов утра, я попрошу вас предварительно высунуть голову в окно. Не то я выучусь играть на цимбалах, выучусь, разрази…

Появление миссис Тибс с ключами в крохотной корзиночке перебило эту угрозу и помешало ее закончить.

Миссис Тибс извинилась за опоздание; прозвучал колокольчик; Джеймс внес чайник и выслушал распоряжение доставить неограниченное количество гренков и поджаренной грудинки. Тибс пристроился в конце стола и, подобно Навуходоносору, принялся за кресс-салат [5]. Появились Томкинс и О'Блири. Произошел обмен утренними приветствиями, и был заварен чай.

— Боже мой! — вскричал Томкинс, смотревший в окно. — Ах… Уисботл… умоляю, идите сюда… скорей!

Мистер Уисботл встал из-за стола, все остальные подняли голову.

— Вы видите, — говорил знаток живописи, устанавливая Уисботла в правильную позицию, — немножко подвиньтесь… вот так… вы видите, как чудесно освещена левая сторона сломанной трубы на доме номер сорок восемь?

— Господи! Конечно! — ответил Уисботл восхищенным тоном.

— В первый раз вижу, чтобы предмет так бесподобно выделялся на фоне чистого неба! — ахал Альфред.

Все (за исключением Джона Ивенсона) поспешили присоединиться к его восторгам, ибо мистер Томкинс обладал репутацией человека, замечающего красоту там, где никто другой не мог ее разглядеть, — и репутацией вполне заслуженной.

— Я часто любовался печной трубой на Колледж-Грин в Дублине — она была намного эффектней, — сказал патриотически настроенный О'Блири, который никогда не допускал, чтобы Ирландию хоть в чем-нибудь превзошли.

Его заявление было встречено с очевидным недоверием, поскольку мистер Томкинс объявил, что никакая труба в Соединенном Королевстве — будь то сломанная или целая — не может сравниться по красоте с трубой дома № 48.

Дверь неожиданно распахнулась, и Агнес ввела миссис Блосс, одетую в муслиновое платье цвета герани и щеголяющую огромными золотыми часами, соответствующей цепочкой и великолепным набором колец с гигантскими камнями. Все кинулись предлагать стул, все были представлены. Мистер Джон Ивенсон слегка наклонил голову, мистер Фредерик О'Блири, мистер Альфред Томкинс и мистер. Уисботл кланялись, как китайские болванчики в колониальной лавке; Тибс потер руки и начал описывать круги по комнате. Кто-то заметил, что он закрыл один глаз и ритмично задвигал веками другого; это было истолковано как подмигивание, и говорят, что оно адресовалось Агнес. Мы опровергаем эту клевету, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.

Миссис Тибс шепотом осведомилась о здоровье миссис Блосс. Миссис Блосс с великолепным презрением к памяти Линдли Меррея [6] самым обстоятельным образом ответила на различные вопросы, вслед за чем наступила пауза, во время которой кушанья начали исчезать с ужасающей быстротой.

— Не правда ли, мистер О'Блири, вам очень понравились позавчера дамы, которые ехали на прием во дворец? — спросила миссис Тибс, надеясь, что завяжется разговор.

— Да, — ответил Орсон с набитым ртом.

— Вам вряд ли приходилось видеть что-либо подобное прежде? — подсказал Уисботл.

— Да, — кроме утренних приемов у вице-короля.

— Неужели они могут сравниться с нашими приемами?

— Они куда роскошнее.

— Ах, не скажите, — заметил аристократ Уисботл, — вдовствующая маркиза Пабликкеш была одета просто великолепно, да и барон Шлаппенбахенхаузен тоже.

— По какому поводу он представлялся ко двору? спросил Ивенсои.

— По поводу своего прибытия в Англию.

— Так я и думал, — проворчал радикал. — Что-то не слышно, чтобы эти господа представлялись по поводу своего отъезда. Они не так глупы.

— Разве кто обяжет их синетурой, — слабым голосом сказала миссис Блосс, вступая в разговор.

— Во всяком случае, — уклончиво заметил Уисботл, — это замечательное зрелище.

— А вам не приходило в голову, — вопросил неугомонный радикал, — вам не приходило в голову, что эти бесценные украшения общества оплачиваете вы сами?

— Мне это, конечно, приходило в голову, — сказал Уисботл, уверенный, что приводит неопровержимый довод, — мне это приходило в голову, и я согласен их оплачивать.

— Ну, так мне это тоже приходило в голову, — возразил Джон Ивенсон, — и я не согласен их оплачивать. С какой стати? Я говорю — с какой стати? — продолжал любитель политики, откладывая газету и стуча пальцем по столу. — Существуют два великих принципа — спрос…

— Дорогая, будь добра, чашечку чая, — перебил Тибс.

— И предложение…

— Будьте любезны, передайте, пожалуйста, чашку мистеру Тибсу, — сказала миссис Тибс, прерывая это доказательство и бессознательно иллюстрируя его.

Нить рассуждений оратора была оборвана. Он допил свой чай и снова взялся за газету.

— Если погода будет хорошая, — объявил мистер Альфред Томкинс, обращаясь ко всему обществу, — я поеду сегодня в Ричмонд и вернусь оттуда на пароходе. Игра света и тени на Темзе великолепна; контраст между синевой неба и желтизной воды бывает бесподобен.