Мы - живые - Рэнд Айн (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
— Так это он — Аев Коваленский?
— Да. Он очень близкий друг моей двоюродной сестры. А что?
— Нет, ничего. Все в порядке.
Лео заметил Киру и Андрея, сидевших рядом на подоконнике. Он принес Рите свои извинения и удалился; девушка раздраженно пожала плечами. Неторопливым шагом подойдя к Кире и Андрею, Лео спросил:
— Не помешаю?
— Конечно нет, — ответила Кира.
Лео присел рядом с Кирой. Он вытащил золотой портсигар и, открыв его, предложил Кире сигарету. Она отрицательно покачала головой. Затем он протянул портсигар Андрею. Тот не отказался. Лео предложил Андрею зажигалку.
— Социология является излюбленной наукой вашей партии, — начал Лео, обращаясь к Андрею, — не находите ли вы, товарищ Таганов, что эта свадьба представляет собой особенно интересный случай?
— Почему вы так думаете, гражданин Коваленский?
— На данном примере мы можем наблюдать неизменность человеческой природы. Брак по социальный мотивам является одним из старейших обычаев человечества. Всегда считалось целесообразным жениться или выходить замуж за представителя правящего класса.
— Но не забывайте, — возразил Андрей, — что в данном случае жених и невеста принадлежат к одной и той же социальной группе.
— Что за вздор! — вмешалась в разговор Кира. — Они просто любят друг друга.
— Любовь, — заметил Лео, — не является частью философии партии товарища Таганова, не так ли?
— Этот вопрос никоим образом не должен интересовать вас, — ответил Андрей.
— Почему же? — поинтересовался Лео, глядя на своего собеседника. — Это как раз то, что я в данный момент пытаюсь выяснить, — с расстановкой добавил он.
— И что же, данная постановка вопроса противоречит вашей теории в этой области?
— Отнюдь, даже подтверждает ее. Видите ли, моя теория заключается в том, что зачастую предметом сексуальных вожделений членов вашей партии становятся представители слоев общества более высоких, чем те, к которым они сами принадлежат. — Глядя в глаза Андрею, Лео легким движением сигареты указал на Маришу, стоящую на другом конце комнаты.
— Если подобное происходит, то такие союзы не всегда оказываются несчастливыми, — рассудительно сказал Андрей. Он посмотрел прямо на Киру, но рукой указал в сторону Виктора.
— Мариша выглядит счастливой, — обратилась Кира к Лео. — Почему тебя это возмущает?
— Меня возмущает самонадеянность друзей… — начал Лео.
— …которые не знают, где пролегают границы дружеских отношений, — продолжил вместо него Андрей.
— Андрей, — отозвалась Кира, — в данный момент мы нетактичны по отношению к… Марише.
— Прошу прощения, — парировал он. — Я уверен, что гражданин Коваленский понял меня правильно.
— Понял, — сказал Лео.
Ирина поставила на поднос бокалы, по которым Василий Иванович разлил вино. Затем она принялась раздавать их гостям с кроткой, беспристрастной улыбкой на лице; Ирина хранила молчание, что было ей не свойственно.
Подносы опустели молниеносно; гости с нетерпением подняли в руках бокалы. Виктор поднялся, и болтовня мгновенно утихла. Воцарилось торжественное молчание.
— Дорогие друзья, — зазвучал его ясный, вкрадчивый голос. — У меня не хватает слов для того, чтобы выразить вам всем глубокую благодарность за любезность, оказанную вами в этот знаменательный день моей жизни. Давайте поднимем бокалы за человека, который дорог моему сердцу не только как родственник, но и как человек, являющийся блестящим примером нам, молодым революционерам, вступающим на путь служения делу пролетариата, как человек, посвятивший этому всю свою жизнь, мужественно выступая против царской тирании, проведя лучшие годы своей жизни в ссылке в суровых условиях Сибири, борясь за свободу народа. И поскольку все это для всех нас является наивысшей целью, давайте вначале выпьем за одного из самых ярых борцов за победу власти рабочих и крестьян, за горячо любимого мною тестя Глеба Ильича Лаврова! Разразились бурные аплодисменты, послышался звон бокалов, взоры устремились на ту сторону стола, где сидел, мрачно ссутулившись, отец Мариши. Лавров медленно поднялся, держа в руках бокал. На его лице не было улыбки; он поднял свою огрубелую руку, требуя тишины, в которой зазвучал его твердый и размеренный голос:
— Послушайте, вы, сопливая молодежь. Я был сослан в Сибирь потому, что, видя, как люди умирают от голода и нищеты под царским сапогом, я выступал за свободу. Но до сих пор люди умирают от голода и нищеты и гибнут, втоптанные в грязь. Только теперь сапоги — красного цвета. Я провел четыре года в ссылке не для того, чтобы сегодня банда упоенных властью кровожадных безумцев, имеющих о свободе еще более смутное представление, чем поборники царизма, угнетала народ сильнее, чем когда бы то ни было! Ну что же, пейте что хотите, пейте до тех пор, пока не потеряете остатки вашей нечистой совести, пейте за что хотите. Но когда вы будете пить за Советы, не вздумайте пить за меня!
Воцарившееся в комнате гробовое молчание внезапно нарушил звучный хохот Андрея Таганова.
Павел Серов вскочил, положив руку на плечо Виктору, и, поднимая бокал, закричал во весь голос:
— Товарищи, даже в рядах рабочих есть предатели! Давайте выпьем за тех, кто верен нашему делу!
Затем шум стал нарастать, послышался звон бокалов, гости стали говорить громко и похлопывать друг друга по плечу, наконец все слилось в общий гул. На Лаврова никто не обращал внимания.
Только Василий Иванович медленно подошел к нему и посмотрел прямо в глаза. Затем он протянул бокал и предложил:
— Давайте выпьем за счастье наших детей, несмотря на то, что вы не верите, что они будут счастливы. Я ведь в это тоже не верю.
Они выпили.
На другом конце комнаты Виктор, схватив Маришу за руку, потащил ее в сторону, шепча ей в ухо побелевшими губами:
— Ты, дура набитая! Почему ты не рассказала мне о нем раньше?
— Я боялась, — лепетала Мариша, щурясь от нахлынувших на глаза слез. — Я знала, что тебе это не понравится дорогой… Дорогой, ты не должен был…
— Заткнись!
Пили одну рюмку за другой. Виктор припас большое количество бутылок, и Павел Серов помогал откупоривать их. Подносы со сладостями были опустошены. На столе грудились грязные блюда. Было разбито несколько бокалов. Под потолком, подобно неподвижному голубому облаку, висел дым от папирос.
Семья Мариши ушла. Галина Петровна, которую повело в сон, пыталась изо всех сил держать голову прямо. Александр Дмитриевич похрапывал, опершись головой на подлокотник кресла. Маленькая Ася заснула в коридоре на чемодане, ее мордашка была выпачкана в шоколадной глазури. Ирина сидела в углу комнаты, равнодушно наблюдая за гостями. Товарищ Соня сидела под красной лампой, уткнувшись в газету. Виктор и Павел стояли возле буфета в окружении еще нескольких человек. Они звенели бокалами и приглушенными голосами пытались напевать революционные песни. Мариша бесцельно слонялась по комнате; ее нос блестел, белая роза на плече поблекла и сникла.
Лидия обняла Маришу за талию.
— Великолепно, — произнесла Лидия низким печальным голосом, — это просто великолепно.
— И что же, по-твоему, великолепно? — поинтересовалась
Мариша.
— Любовь, — ответила Лидия. — Романтика. Вот именно: романтика… Сегодня, к сожалению, редко можно встретить любовь. Избранники для дара сего немногочисленны… Мы скитаемся по нашему бренному миру в поисках романтики. Но никаких прекрасных чувств, увы, не осталось. Приходила ли тебе когда-нибудь в голову мысль, что никаких прекрасных чувств сегодня не существует?
— Это ужасно, — отозвалась Мариша.
— И печально, — вздохнула Лидия. — Да, это действительно очень печально… Тебе, девочка, очень повезло… Но все же это печально… Послушай, я сыграю для тебя что-нибудь прекрасное… Что-нибудь прекрасное и печальное…
Она неуверенно принялась перебирать по клавишам, наигрывая какой-то цыганский романс; ее пальцы то судорожно неслись по клавиатуре, извлекая резкие звуки, то задерживались на протяжных печальных аккордах, срываясь временами на фальшивую ноту. На протяжении всей игры Лидия темпераментно вскидывала голову в такт музыке.
