Сатиресса - Кондратьев Александр Алексеевич (мир книг .TXT) 📗
Сын Керкиона встал, с тем чтобы начать спускаться обратно. Но едва он сделал два шага, как около него послышался тихий смех, заставивший мальчика вздрогнуть от ужаса, и из-за большого серого камня поднялась, простирая руки, высокая женская фигура. Отступление по прежней тропинке было отрезано.
Инстинктивно, не помня себя, Антем бросился вниз в противоположную сторону, не разбирая дороги, ныряя в кустах и прыгая, словно дикий козел, по заросшему молодыми деревьями горному склону.
Нимфа Ликиска (это была она) стала преследовать отрока. Ее белое тело мелькало в зеленой чаше. Ветка хлестали ее по лицу во время бега. иногда колючий кустарник проводил алую черту на нежной коже, но нимфа не обращала на это внимания и мчалась стрелой в погоне за убегавшей добычей.
Ей попался достойный соперник в беге. Антем слышал треск сучьев за своей спиной, топот легких ног и тяжелое прерывистое дыхание. Кто за ним гнался, отрок не знал. Но не все ли равно? Разве станет кто с доброй целью нападать в горах на юного пастуха: ведьма или мстительный дух погибшего в этих местах путника, оба равно склонны обидеть более слабого, чем они, человека… Ветер свистал у него в ушах; тяжелое дыхание слышалось все ближе и ближе. Антем изнемогал уже от усталости, в глазах у него темнело, и ужас все более охватывал душу. Отрок неожиданно споткнулся о древесный ствол и покатился под откос. Падая, Антем почувствовал, что кто-то схватил его крепко руками, и — потерял сознание…
……………………………………………………………………………………………………………..
Сын Керкиона и нимфа сидели рядом на траве и молчали. Мальчик был грустен и старался не глядеть на Ликиску, хотя все время чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Он не вполне еще оправился от пережитых потрясений. Разорванный пастушеский плащ из овечьей шкуры валялся рядом, и в голове отрока мелькнула мысль о том, как объяснить ему дома порчу одежды. «Придется сказать, что оборвал, падая с дерева», — решал он, вздохнув.
Слева послышался шорох, и Антем повернул свое разгоряченное лицо в сторону нимфы. Та полулежала в двух шагах от него. Чёрные волосы Ликиски растрепались, и в них виднелся всего лишь один желтый с синей каймой цветок. Крупные капельки пота блестели на утомленном борьбой и продолжительным бегом теле полубогини. Лицо ее побледнело и имело разочарованный вид. Темные глаза устало созерцали Антема.
— Бедный мальчик, ты совсем не подозревал того, что случится с тобой? — спросила она.
Сын Керкиона ничего не ответил нимфе и только еще ниже склонил свое покрасневшее лицо.
Ликиска увидела, как что-то светлое задрожало, скатившись с темных ресниц.
Сразу она очутилась около отрока.
— Глупый мальчик, что ты плачешь? Ведь тебе нигде не было больно. Скорее должна была плакать я, а не ты. Мне следовало бы досадовать на твою дикость, когда ты, очнувшись, стал барахтаться и кричать, словно я собиралась перекусить тебе горло… Будь умником и перестань на меня сердиться!.. И лучше никому не говори о том, что случилось. Иначе в горах будут смеяться над нами обоими.
Рука Ликиски опустилась на плечо сыну Керкиона. Тот вздрогнул, отвернулся, но плеча своего от рука нимфы не освободил. Теплая и мягкая, она, казалось, переливала в существо мальчика какую-то дрожь. Мысли вихрем вертелись в его голове. Антем вспомнил рассказы юного сатира Гианеса, который дружески передавал ему результаты своих любовных похождений и не раз возбуждал его любопытство…
— Милый отрок, перестань на меня дуться. Право, я не безобразна. Погляди на меня, мой мальчик!
И Антем не нашел в себе силы не повернуться. Глаза нимфы были черные и глубокое, как пропасть в горах. Сын Керкиона чувствовал, как пропасть эта его к себе манит и притягивает. Ликиска, продолжая глядеть в глаза пастуху, села с ним рядом и, касаясь своим белым, как мрамор, боком загорелого тела мальчика, обвила его нежно своей рукой.
— Ты все еще сердишься? — тихо прошептала она.
Сердце Антема усиленно билось. Робкая мысль о том, что ему следует вскочить и убежать, неясно пронеслась в его голове. Но отрок даже не пошевелился, и когда нимфа, наклоняясь, припала к его губам, он не имел силы от нее отшатнуться.
………………………………………………………………………………………………………………..
Кругом было тихо, одни лишь кузнечики стрекотали в траве, как исступленные.
После эпизода с Ликиской Антем быстро переменился. Втайне он опасался, что кто-нибудь из лесных полубогов узнает о его испуге или слезах, а потому, следуя примеру Гианеса, вместе с ним начал гоняться за нимфами, не обращая внимания на толчки, которыми те его награждали. Ликиски он стал избегать. Мальчику было неприятно вспомнить свой страх перед ней и то, что он был побежден и взят предприимчивой нимфой…
Керкионова сына привлекали к себе другие. Ему самому хотелось гнаться в ночном тумане за силуэтом речной или озерной красавицы, задыхаясь догнать и после недолгой борьбы торжествовать сладость победы… Послушный совету друга, он избегал больших праздников, где бывало много сатиров, которые могли к нему проявить неприязнь, ревность и зависть.
В полдневный зной подползал он к уснувшим в тени утесов над самой пропастью ореадам, взбирался ради них, как горный козел, по самым крутым, поросшим жидким кустарником, склонам. Но все попытка его кончалась неудачей. Нимфы, смеясь и шутя, гнали его, предлагая сперва подрасти и обзавестись бородой, а если и позволяли остаться, то лишь с тем, чтобы послушать его игру на свирели…
Зато его часто приглашали к себе малютки ореады — горные дети, которые ночью любят сбивать с дороги путников своим жалобным плачем и призывными криками.
С ними он вновь обращался в ребенка; слушал их детские сплетни про старших сестер; ему показали обрыв, где сорвался и распорол себе брюхо об острые камни старый сатир Флип, по прозванию Лягуха. Вместе с маленькими ореадами подполз и он, рискуя сорваться и разделить участь Флипа, к небольшой трещине в скалах, откуда иногда слышался голос какого-то неизвестного бога или богини. И часто в знойный полдень, скрываясь от солнца под сводами низкой пещеры, отдыхал он на ложе из сухой жесткой травы, окруженный пятью или шестью из своих юных подруг. Он должен был рассказывать им человеческие сказки и принимать участие в играх, где изображал то похотливого сатира, то кого-нибудь из богов, то высокого грубого циклопа, то четвероногого кентавра, везущего на своей спине двух покоривших его нимф.
Золотые лучи солнца проникали сквозь виноградную листву у входа и светлыми пятнами ложились на копошившуюся кучу маленьких спин, рук и животов.
— Оставайся с нами навсегда! Зачем уходишь ты ночевать в ваши душные, полные дыму логовища? — говорили отроку маленькие подруги. — Мы любим тебя, как старшего брата, а потом, — добавляли они, немного смущаясь, — у тебя такие же ноги, как у нас, а жесткие копыта сатиров так больно наступают на пальцы… И кроме того, — шепотом произносили малютки, — от них всех так неприятно пахнет козлом…
Сын Керкиона осторожно, чтобы не разбудить старого Харопа, поднялся на ноги, хорьком скользнул сквозь кусты и, незаметно даже для пса, скрылся из виду. Лишь две-три козы, мимо которых он промелькнул, проводили его ничего не выражающими взглядами.
Отрок бегом добрался до небольшого озерка, по берегам заросшего ивами, и беззвучно подполз к самой воде. Его тянуло взглянуть, как будут купаться в полдень лесные нимфы. Эти пугливые девы славятся тонким слухом и всегда успевают скрыться, почуяв приближение смертного. Нимфы не любят, чтобы их видели днем.
Поверхность озера была тиха и серебриста. Никого кругом не было видно. Одни лишь стрекозы трепетали то здесь, то там под водой. Но залегший в кустах сын Керкиона решил терпеливо ждать, зная, что в жаркий полдень всех обитателей леса манит к себе кристальная свежая влага.
Он не ошибся. На том берегу хрустнул сучок и показалась незнакомая ему самка сатира. Она, очевидно, только что выискав блох на своем детеныше, собиралась его купать, несмотря на его пыхтенье и жалобы.
