Мария Антуанетта - Цвейг Стефан (читать книги без сокращений txt) 📗

***

Это нечестное и поэтому неполитическое, лишь кажущееся признание конституции позволило королевской семье выиграть немного времени (разве что на один вздох), ничтожный и - как скоро станет ясно - ужасный выигрыш в той двойной игре, где все делают вид, что каждый верит лжи другого. Лишь на секунду развеялись, разорвались грозовые тучи. Еще раз обманчивое солнце народной доброжелательности освещает головы Бурбонов. Сразу же, как только король 13 сентября заявляет, что на следующий день он в Собрании присягнет конституции, гвардия, до сих пор охранявшая замок, оттягивается, ворота сада Тюильри распахиваются для публики. С пленом покончено и - как многие преждевременно полагают - с революцией также. Впервые после многих недель и месяцев, но и в последний раз слышит Мария Антуанетта давно забытые восторженные крики десятков тысяч: "Да здавствует король! Да здравствует королева!"

Уже давно все и вся, друзья и враги по эту и по ту сторону границы, поклялись не оставлять их в живых.

ДРУГ ПОЯВЛЯЕТСЯ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Действительно, трагические часы заката жизни Марии Антуанетты никогда не являются часами великой непогоды, нет, они выпадают на редкие обманчиво прекрасные дни. Если б революция обрушилась, словно горный обвал, внезапно раздавив монархию, трагедия Марии Антуанетты протекала бы лавинообразно, без передышек на размышления, без вспышек надежд, без сопротивления, она не истрепала бы столь ужасающе нервы королевы, как эта медленная агония. Но между двумя бурями всегда наступает внезапное затишье: пять, десять раз в течение революции королевской семье кажется, что вот наконец-то наступило окончательное согласие, спор решен. Но революция - такая же стихия, что и море, штормовое наводнение не сразу накрывает берег, после каждого ожесточенного набега волны откатываются, будто истощенные, на самом же деле для того, чтобы вновь вернуться с еще большей разрушающей силой.

Конституция принята, кризис, казалось бы, преодолен. Революция стала законом, волнения приобрели застывшие формы. Наступает несколько дней, несколько недель обманчивого благополучия, иллюзорной эйфории, ликование переполняет улицы, воодушевление - Национальное собрание, театры гремят от бурных рукоплесканий. Но Мария Антуанетта давно уже утратила наивную, непосредственную веру своей юности. "Как жаль, - вздыхая, говорит она воспитательнице своих детей, вернувшейся во дворец из празднично освещенного города, - как жаль, что такое прекрасное зрелище может оставить в наших сердцах лишь чувство печали и беспокойства!" Нет, слишком часто заблуждавшаяся, она не желает новых разочарований. "Все на первый взгляд спокойно, - пишет она Ферзену, другу своего сердца, - но это спокойствие висит на волоске, и народ остался точно таким, каким был всегда, каждый момент готов он к любым ужасным поступкам. Нас уверяют, что он за нас. Я не верю этому, и меньше всего тому, что это относится ко мне лично. Я хорошо знаю цену подобным уверениям. В большинстве случаев за это приходится расплачиваться, и народ любит нас лишь до тех пор, пока мы пляшем под его дудку. Невыносимо, если так будет продолжаться и далее. В Париже еще менее безопасно, чем прежде, так как нас уже привыкли видеть униженными". Действительно, переизбранное Национальное собрание, к разочарованию королевы, по ее мнению, "в тысячу раз хуже, чем прежнее"; так, одним из первых постановлений оно лишает короля права именоваться "величеством". Через несколько недель руководство переходит к жирондистам, совершенно открыто высказывающим свои симпатии республике, и священную радугу умиротворения быстро заволакивают вновь появившиеся тучи. Опять разгорается борьба.

***

То, что положение короля и королевы резко ухудшилось, они приписывают не революции, а прежде всего поведению своих родственников. Граф Прованский и граф д'Артуа свою главную квартиру разбили в Кобленце, откуда они ведут открытую войну против Тюильри. Им безразлично, что их брат из-за затеянной ими игры рискует жизнью. Им на руку, что, находясь в безвыходном положении, король принял конституцию: купленные ими писаки высмеивают Людовика XVI и Марию Антуанетту за трусость, принцев же, сидящих в полной безопасности, представляют как истинных и единственно достойных защитников идеи королевской власти. Напрасно Людовик XVI просит и уговаривает своих братьев, да он даже приказывает им вернуться, чтобы не было причин к обоснованному недоверию народа. Охотники до наследства вероломно утверждают: это-де не истинное волеизъявление плененного короля - и предпочитают оставаться в Кобленце, на безопасном расстоянии от французской границы; нимало не подвергаясь какому-либо риску, они разыгрывают из себя героев. Мария Антуанетта дрожит от ярости, тресость эмигрантов выводит ее из себя: эта "презренная порода - все время они объявляли, что преданы нам, а на самом деле делали и делают нам одно лишь зло".

Она открыто обвиняет родственников мужа, именно "их поведение поставило королевскую семью в то положение, в котором она сейчас находится". "Но чего же они хотят? - спрашивает она гневно. - Чтобы уклониться от исполнения нашей воли, им удобно утверждать, что мы не свободны (что, разумеется, справедливо) и поэтому не смеем сказать то, чт думаем, и что, вследствие этого, они всегда должны действовать противоположно нашим высказываниям". Напрасно умоляет она императора, чтобы он сдерживал принцев и других французов, находящихся вне страны. Граф Прованский опережает ее посланника, убеждая всех, что приказы королевы подписаны ею "под давлением", и повсюду у военных партий он находит одобрение. Густав Шведский возвращает Людовику нераспечатанным письмо, в котором тот сообщает о принятии им конституции; еще более оскорбительно высмеивает Марию Антуанетту Екатерина Российская весьма печально, если, кроме молитв, нет более никаких надежд. Родной брат в Вене неделями молчит, прежде чем дать на письмо уклончивый ответ; по существу, державы выжидают благоприятного повода, чтобы извлечь из сложившейся во Франции анархической обстановки какую-нибудь выгоду. Никто не предлагает настоящей помощи, никто не дает вразумительного совета, и никто не спрашивает честно, чего хотят, чего желают пленники Тюильри; все азартнее за счет злосчастных узников становится двойная игра.

***

Чего же хочет, чего желает Мария Антуанетта, каких событий ожидает она? Французская революция, подобно, пожалуй, любому политическому движению, подозревая у своего противника существование всегда особенно глубоких и таинственных планов, думает, что Мария Антуанетта, что comite autrichien [177] готовит в Тюильри грандиозный крестовый поход против французского народа, и некоторые историки следуют этой версии. На деле же Мария Антуанетта, дипломат от отчаяния, никогда не имела ясной идеи борьбы, никогда не имела какого-либо определенного плана. С удивительным самопожертвованием, с поразительным для нее прилежанием пишет она во все концы письмо за письмом, сочиняет и редактирует меморандумы и предложения, обсуждает и совещается, но, чем больше она пишет, тем меньше становится понятным, каких, собственно, политических взглядов она придерживается.

У нее мелькают неопределенные мысли о созыве вооруженного конгресса держав, о полумере, не слишком жестокой, но и не слишком беззубой, которая, пожалуй, должна припугнуть революционеров и в то же время не оскорбить национальной гордости французов; как вести себя, ей неясно и самой, в ее поведении, в ее мыслях не очень-то много логики, ее резкие движения подобны движениям утопающего, который барахтается в воде и при этом все больше и больше погружается в воду. Вдруг она заявляет, что единственно правильное решение - это завоевание доверия народа, и тут же в письме пишет: "К умиротворению нет более никаких путей". Она не желает никакой войны, совершенно ясно и правильно предвидя: "С одной стороны, мы обязаны воевать против них, этого не избежать, но с другой стороны, это решение - войти в сговор с иностранными войсками - весьма сомнительно". А несколькими днями позже она пишет: "...лишь вооруженная сила может восстановить все" и "...без помощи извне нам ничего не сделать".