Маски - Белый Андрей (читать книги txt) 📗

– Таки засорили его: понесем!

И по ящику хлопнул опять:

– Точно трон!

И стал сравнивать с юношей, в ящик усевшимся, совесть сознанья, которую-де понесет; и казалось ему: человек, молотком заколоченный в ящик, взломав свои доски, из ящика выскочит.

Тут же торговец пришел; малахай – снял; висок скребенил:

– Эй, ползи, что ли, дальше: мой – ящик; его не ломай.

– И ломать-то тут нечего: ломань и есть, – отозвался какой-то.

Но вдруг допотопною шкурой обвисшие люди в расклокоченных шапищах, – без топоров, пока что, – как взорут: в смеси запахов: рыбьих с бараньими.

– Ты – сколоти-ка его.

Кто-то щелкнул орехом.

Какой-то схвативший рогожу шутник подскочил с ней, имея намеренье эту рогожу на плечи Мандро опрокинуть; на ящик показывал:

– Лезь туда: чем не посудина? Тебя – гвоздями заляпаю, а эту рогожу зашью: в лучшем виде.

– В Саратов отправим!

Профессор тащил за собою Мандро; и кричали им вслед:

– Знаем, знаем, – тары да бары: глядь, – а ящика нет.

– Они хотят – мутить!

Все, как вприпуски: в безупокои, безутолочи.

А профессор чесал в невыдйрную давку из желтого щелка на синие сипы, сгибаясь под бременем долга, который взвалил и который ломил и плечо, и лопатку: легко ли «такого» влачить? Долгорукий Мандро, долгополый, накинув меха на плечо, с перевальцем, едва поспевал.

Уже черные пятна теней вырастали из света; и – сламывались: на пустые заборы (средь них он недавно бродил); проходили Жебрйвым и Дрйковым; вот – Фелефоков!

Вот – Козиев!

Стал он расспрашивать:

– Долго идти?

– А куда-с?

– Да туда, куда – вы.

И профессор впервые прорявкал отчетливо:

– Я вас к Лизаше веду: вам пора объясниться друг с другом.

Как рев водопада со скал:

– Дайте дочь! Дайте выпрямить свои пути к ней – из глаз ее, чтоб она видела, что и я – вижу.

Как мог он так долго там в кресле сидеть, а не броситься, чтоб из расклепанного молотком и клещами железными ящика, – лбом колотиться о ноги ее:

– Не прощенья выпрашиваю я, Лизаша: прощенья не может быть; действием воли сломав наши жизни, их перелепить – обещаюсь!

Домок, опрозрачнясь, блаженствовал там вырезными розетками, как в еле видной улыбке.

Тогда Никанор увидал

Никанор увидал: пропадавший брат, локтем бодаясь, взапых улепетывает от жердилы, который, пропятивши клин бороды, как копытом, бьет ботиком, шубу свою захватив на плече; и по воздуху мехом пустых рукавов, как медвежьими лапами, – хлопает: шуба; присев на карачки и их пропустив, Никанор, – злой, взъерошенный, серый, – дугу описал, как грабитель, снимающий верхнее платье; за братнину шубу рукой схватился он:

– Стой!

Воротник перетрясывал: шапка – дугою – на снег:

– Что такое ты? – брат, брат, Иван, перетрясся поджелчиной серого меха:

– Чорт брал!

Никанор втиснул руку в карман; а другой, с указательным пальцем, – воскликнул:

– Как, что?

И с гримасою – едкою, злой, сардонической:

– Соображал ты, – так чч-то? Мы с Мардарием Марковичем – по участкам частили, порог обивали в приемных покоях.

Прыжками на брата пошел:

– Серафима Сергевна – лежит, полагая, что – в проруби ты: обезножилась!

И оборвавши поток укоризн, дико вылупившись в проходимца, которого брат подцепил, стал обнюхивать: мышь перед салом!

– Позволь, брат, Иван: это что же такое?

И – носом на брата, а пальцем – в Мандро.

– Беря в корне… – и руки профессор развел (на Мандро и на брата), меж ними катаяся глазиком:

– Ясное дело!

Но брат, не внимая ему, ожесточаясь очками: с отвертом, с пожимом, с посапом и без тарары пресекая поток объяснений, как, так сказать, преподаватель словесности, свои ладони поставил; и потом головки показывал, что он имеет серьезные доводы против знакомств с проходимцем подобного вида.

– Позволь!

Чорт.

«Оставил бы нас, Никанорушка!»

Таки узнал, – чорта с два – под истасканной маской того негодяя, который уже, – чорта с три, – под забором таскался.

С четыре!

Очками показывал, что – пять чертей, что – имеет намеренье, с глазу на глаз затворившися с братом, разжав свой кулак, показать в кулаке зажимаемых им —

– шесть чертей!

– Ты позволь, брат, Иван, – очень веские доводы есть мне узнать, эдак-так…

И с вопросом к Мандро:

– Вы есть что, говоря откровенно?

Мелькало:

– Уф, уф: негодяй, вымогатель; сама говорила; Иван, брат, – добряк и простяк: протаскавшись с ним ночь, затащил, чтоб таскаться!

Брат – хрену понюхал:

– Ты, в корне сказать, Никанорушка, лучше оставил бы нас, потому что у нас, – и к Мандро: и – подшаркнул, – с… с… – и подшаркнул опять, – есть дела.

Тяжко охая, он на Мандро поморгал, как на брата родного:

– Весьма неприятно!… Скажите пожалуйста!… Вот ведь!

Мандро сдвинул брови, рассеянно на Никанора глазами бобрового цвета разращиваясь, но – не слыша, не видя, не зная, не глядя: огромное что-то к нему подошло! Никанор:

– Леонора Леоновна, – взгляд дидактический!

– Предполагает, – и взгляд иронический!'

– Мы же с… с…

Но тут сделал Мандро отстранительный жест, выгибаясь, стараясь стать в позу.

– Да вы успокоились бы!

Распрямил долгорукое туловище; но профессор, схвативши под локоть Мандро, его дернул:

– Идем!

И все трое – пустились в пустом переулке скакать: за Иваном – Мандро, тарарыкая, —

– тар-тар-тар —

– ботиком. Что-то огромное – бросилось вслед!

И уже Неперепрев выглядывал; Психопержицкая вылезла; Коля Клеоклев стоял с Тишитришиным, Гришей.

____________________

– Ну, вот, – распахнув с перебацом калитку, профессор совался, – да вы – не сюда-с, а туда-с… Ноги, ноги – топырьте!

– Пустите меня!

– Брось, – ему Никанор, – не тащи!

И – к Мандро:

– А вам, собственно, – что?

Стекло, злое, ожгло:

– Вам – так-эдак – вспомоществованье?

– Лизашу мне!

– Это – какая такая? – и брат Никанор облизнулся, вдруг, переерошась, заперкал.

– Они-с, – наставительно брат, брат, Иван, – дело ясное, к дочери: Элеонора Леоновна – дочь!

Мандро локоть подставил:

– Порожек-с: сюда-с!

Кучей меха толкнув кучу меха, он – кучею, с кучей – в калитку ввалился; и – ту-ту-ту-ту – тукал ботиком; и Никанорово сердце затукало: ботиком.

Это – судьба, —

– толстопятая, —

– тукала!

Уволокла: паука

Дверь – расхлопнулась: ручка с дымком папироски явилась!

А посередине – стояла —

– Вы?

И – круглое личико лопнуло:

– Какое… право…?

Как мертвенькая, подкарачивала под себя свои ножки: под юбочкою.

Он, прижав две руки, выпадал из косматых мехов; голова, сохранив свои очерки, ахнула; выкинула изо рта столбы пара опалового; мех зажав, в него длинное рыло зарыл, скривив шубу, плечо подставляя морозу.

Стояние друг перед другом, под блеском созвездий, невидимых днем, – страшный суд!

И скакало вразгон, из груди выбиваяся, сердце; каза-лося: шлепнулось в лед, точно рыба, хвостом колотящаяся, выпузыривая свою кровь в леденцы голубые; рука сиганула под локоть профессора, а подбородок – на ахнувшего Никанора, – которому он – неестественно длинный язык показал: и слюною покапал!

Профессор, ногою о ногу тарахнув и рявкнув, из шубы пропяченным носом ходил под носами, как пес; но очки запотели; не видел их; руку схватив, – Мандро к дочери дернул и даже коленкой наддал под крестец ему:

– Врешь, брат, – попался!

А сам, отстранясь, – со ступенек, чтоб глазиком недоуменно на братца моргаться; и – братец: моргался с ним.

– Ты, Никанорушка, ясное дело, – еще, чего доброго, думаешь, – и оборвался.