Кузина Бетта - де Бальзак Оноре (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗

— Жозефа, это я!..

Знаменитая актриса узнала Юло только по голосу.

— Как? Неужели это ты, мой старичок?.. Черт побери! Да, ты стал совсем нехорош, ну точь-в-точь монета в двадцать франков, которую немецкие евреи до того подточили, что в меняльных лавках ее не принимают.

— Увы, да! — отвечал Юло. — Я вырвался из когтей смерти! А ты все так же хороша собою! Может быть, ты и добра по-прежнему?

— Смотря в чем... Все относительно! — сказала она.

— Послушай, — продолжал Юло, — не можешь ли ты приютить меня на несколько дней в мансарде, в комнате для слуг? Я оказался без денег, без надежд, без куска хлеба, без пенсии, без жены, без детей, без пристанища, без доброго имени, без капли мужества, без друга и, что хуже всего! — под угрозой долгового обязательства...

— Бедняжка! Сколько у тебя оказалось всяких «без»!.. Неужто и без штанов?

— Ты еще шутишь! Я пропал! А я-то рассчитывал на тебя, как Гурвиль на Нинон [95]!

— И до такого состояния тебя довела, говорят, женщина из общества? — спросила Жозефа. — Эти шельмы умеют почище нас ощипывать индюков!.. Что ты теперь? Труп, обглоданный воронами!.. Одни кости остались...

— Время не терпит, Жозефа!

— Входи, мой старенький! Я одна, а люди мои тебя не знают. Отошли экипаж. Карета хоть оплачена?

— Да, — сказал барон. И он вышел из экипажа, опершись на руку Жозефы.

— Можешь назваться моим папашей, если хочешь, — сказала певица, почувствовав к нему жалость.

Она усадила барона в роскошной гостиной, где они виделись последний раз.

— Неужто это правда, старина, — продолжала Жозефа, — что ты доконал брата и дядю, разорил семью, заложил и перезаложил дом своих детей и проглотил со своей принцессой весь провиант из наших африканских складов?

Барон уныло повесил голову.

— Браво! Мне это нравится! — вскричала Жозефа в каком-то восторге и даже вскочила с кресел. — Вот так пожарище! Каков Сарданапал! Широко! Разгульно! Хоть ты и каналья, а сердце в тебе есть. Люблю я таких мотов, как ты, таких одержимых сладострастников! Что толку в этих бездушных, замороженных банкирах? Смотрят святошами, а как начнут прокладывать железные дороги, разорят своими махинациями тысячи семейств. Для них-то самих эти рельсы — чистое золото, а простофиль они пускают по шпалам! А ты что сделал? Разорил? Так только своих близких! Погубил? Так только себя! И потом, у тебя есть оправдание и физическое и нравственное...

Она приняла трагическую позу и проскандировала:

— Фюить! — прибавила она, повернувшись на одной ножке.

Порок отпускал грехи Юло. Порок улыбался ему среди своей сумасшедшей роскоши. Даже самая тяжесть преступления служила тут, как и в суде присяжных, смягчающим обстоятельством.

— А хороша хоть она собою, твоя женщина из общества? — спросила певица, милостиво пробуя для начала развлечь Юло.

— Не так хороша, как ты, но хороша, ей-ей! — тонко польстил барон.

— И, как слышно... большая искусница? Что она с тобой проделывала? Она, пожалуй, и меня перещеголяет?

— Не будем говорить об этом, — сказал Юло.

— Говорят, она опутала моего Кревеля, бедного Стейнбока и какого-то великолепного бразильца?

— Очень возможно...

— У нее теперь особняк не хуже моего! Подарок Кревеля. Эта негодяйка стала вроде моей помощницы: я кладу почин, а она приканчивает! Вот почему мне любопытно знать, старина, хороша ли она собою. Я мельком видела ее в коляске, в Булонском лесу, но издали... Карабина говорила, что это самая отпетая грабительница! Она точит зубы на Кревеля, но ей не удастся его проглотить. Кревель жмот! Добродушный жмот: на все соглашается, а все делает по-своему. Он тщеславен, у него есть страстишки, но на деньги — кремень! От таких скряг не разживешься! Больше двух-трех тысяч в месяц из них не выжмешь. А перед крупными расходами они останавливаются, как осел перед речкой. Не то что ты, мой старичок, ты — человек страстей, из-за них ты способен родину продать! И зато, видишь ли, я на все для тебя готова! Ты мой крестный папаша, ты пустил меня в ход! А это, знаешь ли, не забывается! Сколько тебе надо? Хочешь сто тысяч франков? Чтобы заработать такие деньги, нужно себя в лоск уложить! А насчет угла и куска хлеба не беспокойся, это пустое дело! Твой прибор всегда будет тебя ожидать, комнату ты можешь занять прекрасную, в третьем этаже, и у тебя каждый месяц будет сто экю на карманные расходы.

Барон, растроганный таким радушием, ощутил в последний раз приступ благородства.

— Нет, моя девочка, я не для того к тебе пришел, чтобы поступить на содержание, — сказал он.

— В твои годы это была бы немалая победа! — заметила она.

— Ты спрашиваешь, чего я хочу, дитя мое? У твоего герцога д'Эрувиля огромные владения в Нормандии, и мне хотелось бы поступить к нему управляющим, под именем Фуля. У меня есть способности, я честен... Да, да! Ежели человек решается позаимствовать у казны, это еще не значит, что он запустит руку в чужой карман...

— Кто знает! Стоит только начать! — сказала Жозефа.

— Короче говоря, мне надо скрыться года на три.

— Устроить это — минутное дело. Можно нынче же вечером, после обеда, — сказала Жозефа. — Стоит мне только словечко замолвить... Герцог на мне женится, если я захочу. Я держу в руках его состояние, но мне мало этого!.. Я хочу, чтобы он меня уважал. Это герцог самого высокого полета. Настоящий дворянин, вельможа! Он выше Людовика Четырнадцатого и Наполеона, вместе взятых, хотя ростом он карлик. Кстати, я сделала для него не меньше, чем Шонтц для Рошфида: благодаря моим советам он нажил два миллиона. Но послушай, мой старенький пистолет!.. Я тебя знаю, ты любишь женщин и будешь бегать за нормандками. Превосходные девицы! Старики ли, молодежь ли, но тебе обязательно там переломают ребра, и герцогу придется тебя уволить. Уж по одному тому, как ты на меня смотришь, сразу видно, что юноша в тебе еще не убит, как сказано у Фенелона! Нет, должность управляющего не по тебе! Видишь ли, старина, с Парижем и с нами не так-то легко порвать! Ты в Эрувиле умрешь от скуки!

— Что же делать? — спросил барон. — Ведь если я воспользуюсь твоей любезностью, то лишь временно, пока не приму какое-нибудь решение.

— Не горюй, старина, хочешь знать, какая мысль пришла мне в голову? Так вот слушай, старый разбойник... Тебе нужны женщины. В них всему найдешь забвение, не так ли? Слушай же меня хорошенько. Под Куртилем, на улице Сен-Мор-дю-Тампль, живет бедное семейство, я его хорошо знаю. У них есть настоящее сокровище: девчонка, да еще такая красотка, какой и я не была в шестнадцать лет! Ай-ай-ай! У тебя уже глаза разгорелись! Она трудится по шестнадцати часов в сутки, расшивая дорогие ткани для торговцев шелками, и зарабатывает шестнадцать су в день, по одному су в час, просто несчастье!.. Вся семья питается, как ирландцы, картофелем, изжаренным, как говорится, на крысином сале; хлеб видят пять раз в неделю, а воду берут из Урка, из городских труб, потому что вода из Сены чересчур дорого обходится; собственного заведения девочка не может открыть: для этого нужны шесть-семь тысяч франков, а у нее их нет! Она готова принять адские муки, лишь бы добыть эти деньги. Тебе семья и жена наскучили, верно?.. Притом тяжело человеку быть ничем там, где он прежде был богом! Отец, потерявший состояние и честь, на что он годится? Разве что сделать из него чучело и выставить под стеклом для всеобщего обозрения...

Барон не мог удержаться от улыбки, слушая эти жестокие шутки.

— Так вот! Малютка Бижу принесет мне завтра расшитую шелками ткань для халатика, пальчики расцелуешь!.. Вся семья трудилась над вышивкой целых полгода. Ни у кого не будет такого халатика! Бижу меня любит, я угощаю ее сластями, дарю старые платья. Посылаю хлеб, дрова, говядину для всей семьи. И эти люди пойдут за меня, если понадобится, в огонь и в воду. Я стараюсь хоть немножко делать добро людям. Ах! я еще не забыла, что значит быть голодной! Бижу доверила мне свои маленькие тайны. В этой девчурке есть задатки для фигурантки в театре «Амбигю-Комик». Бижу грезит красивыми нарядами, как у меня, а больше всего ей хочется разъезжать в карете Я скажу ей: «Милочка, не хочешь ли получить господина?..» Тебе сколько? — спросила она, прерывая свою речь, — семьдесят два?..