К востоку от Эдема - Стейнбек Джон Эрнст (книги бесплатно без txt) 📗
— Да. Он был мой старый друг.
— Народу много?
— Много.
— И неудивительно. У него было множество друзей. Жаль, что погода подвела. А вам надо повторить — и в постель.
— Повторю, — сказал Адам. — От грога уютно делается, мирно на душе.
— Этим он и ценен. И, может, спас вас от воспаления легких.
Подав новую порцию грога, бармен ушел за стойку и вернулся с мокрой тряпкой.
— Вот, оботрите грязь, — сказал он. — Похороны — штука нерадостная. А когда еще и дождь на тебя льет, то хоть самому помирай.
— Дождь уже после полил, — сказал Адам. — Я промок, идя с кладбища.
— Советую взять у нас наверху комнатку. Лягте в постель, я вам пришлю еще стакан горячего, и утром встанете как ни в чем не бывало.
— Пожалуй, так и сделаю, — сказал Адам. Он чувствовал, как кровь разгоряченно щиплет щеки, растекается по плечам и рукам, точно их заполнила инородная жаркая жидкость. И жар этот проник в потайной ледничек Адама, в хранилище запретных мыслей, и размороженные мысли робко выглянули, словно дети, не знающие, позволят ли им войти. Адам взял тряпку, нагнулся, очищая штанины от грязи. Кровь застучала в висках. — Налейте еще, — сказал он.
— Если как лекарство от простуды, то уже приняли достаточно, — сказал бармен. — Но если просто желаете выпить, то у меня есть старый ямайский. Выпейте неразбавленным. Он пятидесятилетней давности. Вода убьет аромат.
— Я просто хочу выпить, — сказал Адам. — Тогда и я с вами глотну. Уже много месяцев не трогал этой бутыли. До рома у нас охотников мало. В Салинасе пьют виски.
Адам обтер ботинки, бросил тряпку на пол. Выпил темного ямайского, закашлялся. Крепчайшее питье шибануло в переносицу, окутало мозг сладким духом. Комната качнулась набок, выпрямилась.
— Хорош, правда? — спросил бармен. — Но способен свалить с ног. Я бы на этом кончил, но, может, вы не прочь, чтобы вас свалило. Некоторые для того и пьют.
Адам лег локтями на столик. Ему донельзя, до испуга захотелось говорить, говорить. И он заговорил — каким то не своим голосом, а слова изумили его самого.
— Я тут редко бываю, — сказал он. — Вы знаете, где заведение Кейт?
— Господи Иисусе! Этот ямайский даже крепче, чем я думал, — сказал бармен и продолжал сурово: — Вы на ранчо живете?
— Да. Недалеко от Кинг-Сити. Моя фамилия — Траск.
— Очень приятно. Женаты?
— Нет. Уже нет.
— Овдовели?
— Да.
— Сходите к Дженни. А к Кейт вам не надо. У Кейт нехорошо. Дженни там совсем рядом. Сходите к ней и получите все, что вам требуется.
— Совсем рядом?
— Да. Пройдете полтора квартала на восток, повернете направо. Любой вам скажет, где салинасский Ряд.
— А чем у Кейт нехорошо? — спросил Адам, тяжело ворочая языком.
— Вы идите к Дженни, — сказал бармен.
Вечер был слякотный. На Кастровилльской улице стояла глубокая липкая грязь; обитателям Китайского квартала пришлось положить через улочку доски от хибары к хибаре. Тучи на вечернем небе были серые, крысиного оттенка, а воздух был не то что влажный — промозглый. По-моему, разница в том, что влага приходит сверху, а промозглость — снизу, порожденная гнилостным брожением. Ветер уже ослабел, налетал сырыми и холодными порывами. Холод этот вытрезвил Адама, но приданная ромом храбрость не испарилась. Адам быстро шагал по немощеному тротуару, глядя под ноги — обходя лужи. Там, где улицу пересекала линия железной дороги, горел предупредительный фонарь, и Ряд был тускло освещен им да еще слабенькой, с угольной нитью, лампочкой на крыльце у Дженни.
Адам уточнил адрес по дороге. Отсчитал от лампочки два дома и еле разглядел третий, спрятавшийся за высокими, нестрижеными темными кустами. Поглядел на темный вход, не торопясь открыл калитку. По заросшей дорожке пошел к маячившему в полумраке, покосившемуся ветхому крыльцу, шатким ступенькам.
С дощатых стен давно облупилась краска, палисадник одичал, зарос. Если бы не полоски света по краям спущенных штор, он прошел бы мимо, сочтя дом нежилым. Ступеньки, кажется, вот-вот рухнут под тяжестью шага, доски крыльца визгливо скрипят.
Дверь отворилась, в проеме — темная фигура, держится за ручку. Негромкий, низкий женский голос произнес:
— Входите, пожалуйста.
Гостиная слабо освещена лампочками в розовых абажурах. Под ногами толстый ковер. Блестит лаком мебель, блестят золотом рамы картин. Богато, упорядочение — это сразу чувствуется.
— Зря не надели плаща, — сказал низкий голос. — Вы наш клиент?
— Нет, — ответил Адам.
— Кто дал вам адрес?
— В гостинице дали.
Адам вгляделся в стоящую перед ним девушку. Одета в черное, без украшений. Лицо красивенькое, остренькое. Какого зверька она ему напоминает? Ночного, скрытного, хищного.
— Если желаете, я стану ближе к свету, — сказала девушка.
— Не надо.
Девушка издала смешок.
— Садитесь — вот здесь. Вы ведь для чего-то к нам пришли, верно? Скажите мне, что вам угодно, и я позову нужную девушку.
В хрипловатом голосе уверенность и властность. И слова выбирает четкие, точно рвет не спеша цветы из разносортной смеси цветника. Адам почувствовал стеснение.
— Мне нужно видеть Кейт, — сказал он.
— Мисс Кейт сейчас занята. Она вас ждет?
— Нет.
— Я могу обслужить вас и без нее.
— Мне нужно видеть Кейт.
— Вы можете мне сказать, зачем?
— Нет.
— К ней нельзя, — скрежетнул голос, как нож на точильном кругу. — Она занята. Если не желаете девушку или что-нибудь иное, то прошу вас уйти.
— А вы можете сказать ей, что я здесь?
— Она вас знает?
— Не уверен. — Он почувствовал, как никнет в нем храбрость. Словно возвращается озноб. — Не знаю. Но можете ей передать, что ее хочет видеть Адам Траск? Она сама решит, знает меня или нет.
— Понятно. Хорошо, я ей скажу.
Бесшумно подошла к двери справа, открыла. Проговорила несколько невнятных слов, и в дверь заглянул мужчина. Девушка оставила дверь открытой — дала понять Адаму, что он под наблюдением. Сбоку висели темные портьеры, скрывая еще одну дверь. Девушка раздвинула их тяжелые складки, скрылась. Адам сел поглубже. Краем глаза отметил, что мужчина снова мельком заглянул в гостиную.
Бывшую комнату Фей стало не узнать. Она сочетает комфорт с деловитостью; теперь это комната Кейт. Стены одеты шафранным шелком, гардины желтовато-зеленые. Вся комната в шелку — глубокие кресла обтянуты шелком, у ламп шелковые абажуры, в дальнем конце комнаты широкая кровать мерцает атласным белым покрывалом, а на нем горой гигантские подушки. На стенах ни картин, ни фотографий — ничего, что говорило бы о характере и вкусах хозяйки. На туалетном черного дерева столике у кровати — голо, ни флакончика, ни склянки, и черный лоск столешницы отражается в трельяже. Ковер старинный, китайский — желтовато-зеленый дракон на шафранном поле; в этом ковре утопает нога. Глубина комнаты — спальня; середина-гостиная; ближний конец-кабинет со светлодубовыми шкафчиками, большим черным сейфом с золотыми буквами на дверце, и тут же стол-бюро с выдвижной крышкой, с двойной зеленой лампой, за ним вращающийся стул, а сбоку — стул обычный.
Кейт сидит за столом. Она все еще красива. Волосы снова светлые. Маленький рот очерчен твердо, уголки губ загнуты кверху, как всегда. Но линии тела потеряли четкость. Плечи стали пухловаты, а кисти рук — сухи и сверху морщинисты. Щеки округлились, кожа под подбородком дряблая. Грудь и сейчас плоская, но появился животик. Бедра по-прежнему узки, но голени потолстели, стопы набухловато выпирают из туфель-лодочек. Сквозь чулки слегка просвечивает эластичный бинт, которым стянуты расширенные вены.
Но Кейт все еще красива и следит за собой. По-настоящему постарели лишь руки — сухо блестит натянувшаяся кожа ладоней и кончики пальцев, а тыльная сторона рук в морщинках, в коричневых пятнышках. Одета Кейт в черное платье с длинными рукавами, и его строгость смягчена лишь пышным белым кружевом манжет и у горла.
Работа лет почти не заметна. По крайней мере для тех, кто видит Кейт каждодневно. Щеки чисты от морщин, глаза остры, пусты, носик точеный, губы тонки и тверды. Шрам на лбу почти не виден. Запудрен под цвет кожи.
