Мартин Иден. Рассказы - Лондон Джек (читаем книги .txt) 📗
Очнулся он от стука в дверь. Он не спал и сразу решил: стучат, значит, телеграмма, или письмо, или может, горничная принесла белье из прачечной. Он подумал о Джо: где-то его теперь носит. И отозвался машинально:
— Войдите.
Все еще занятый мыслями о Джо, он не обернулся к двери. Услыхал, как ее тихонько притворили. Надолго воцарилась тишина. Он забыл про стук в дверь, сидел, тупо уставясь в одну точку, и вдруг услышал женское рыданье. Невольный, судорожный, подавленный, придушенный всхлип. Все это Мартин мысленно отметил, пока оборачивался. Миг — и он вскочил.
— Руфь! — вымолвил он пораженный, не веря глазам.
Она была страшно бледная, вся как натянутая струна. Стояла у самой двери, одной рукой держалась за косяк, другая прижата к груди. Потом жалобно протянула руки и шагнула навстречу Мартину. Он взял ее за руки, повел к креслу, и при этом заметил
— они холодные как лед. Придвинул другое кресло, сел на широкий подлокотник. Он был растерян, не мог вымолвить ни слова. Ведь он не сомневался, что между ними все кончено бесповоротно. И теперь чувство было примерно такое же, как если бы прачечная гостиницы в Горячих ключах вдруг наводнила гостиницу «Метрополь» грязным бельем за целую неделю и ему надо было сейчас же все это перестирать. Несколько раз хотел он заговорить и всякий раз не решался.
— Никто не знает, что я здесь, — еле слышно сказала Руфь и очаровательно улыбнулась.
— Что ты сказала? — переспросил Мартин. Звук собственного голоса удивил его. Руфь повторила.
— А-а, — только и ответил он и помедлил, не находя слов.
— Я видела, как ты вернулся, и несколько минут выждала.
— А-а, — опять сказал Мартин.
Никогда еще ему так не изменял дар речи. В голове ни единой мысли. Он чувствовал себя тупым и неловким, но, хоть убей, не знал, что сказать. Да было бы легче, если бы сюда вторглась прачечная Горячих ключей. Он бы просто засучил рукава и принялся за работу.
— А потом ты вошла, — сказал он наконец. Она кивнула не без лукавства и чуть распустила шарф на шее.
— Сначала я увидела тебя на другой стороне улицы с той девушкой.
— А, да, — просто сказал Мартин. — Я провожал ее в вечернюю школу.
— Так что же, ты мне не рад? — спросила Руфь после нового короткого молчания.
— Да, да, — поспешно ответил Мартин. — Но ведь это неосторожно, что ты пришла сюда?
— Я проскользнула незаметно. Никто не знает; что я здесь. Я очень хотела тебя видеть. Я пришла сказать тебе, что была ужасно глупая. Я пришла, потому что больше не могу без тебя, потому что сердце рвалось к тебе, потому что… потому что очень хотела прийти.
Она встала с кресла и подошла к нему. Часто дыша, положила руки ему на плечо, еще миг — и прильнула к нему, а Мартин по неизменной своей доброте и снисходительности вовсе не желал ее обидеть, он понимал, что оттолкнуть ее, когда она вот так рванулась к нему, — значит жестоко ее оскорбить, ибо нет для женщины обиды горше, и он обнял Руфь и прижал к себе. Но не было жара в этом объятии, не было нежности. Она прижалась к нему, вот он ее и обнял, только и всего. Руфь прильнула к нему, а потом потянулась, обхватила руками его шею. Но его не обдало жаром, лишь было неловко и неудобно.
— Почему ты так дрожишь? — спросил он. — Тебе холодно? Зажечь камин?
Он хотел высвободиться, но она крепче прижалась к нему, ее трясло.
— Это просто нервы, — стуча зубами, сказала она. — Сейчас возьму себя в руки. Ну вот, мне уже лучше.
Дрожь понемногу утихла. Мартин все держал Руфь в объятиях, но недоумевать перестал. Теперь он знал, зачем она пришла.
— Мама хотела, чтобы я вышла за Чарли Хэпгуда, — объявила Руфь.
— Чарли Хэпгуд? Это тот, который всегда изрекает прописные истины? — тяжко вздохнув, сказал Мартин. Потом прибавил: — А теперь, я полагаю, твоя мамаша хочет, чтобы ты вышла за меня.
Это был не вопрос. Мартин сказал это вполне уверенно, и у него перед глазами заплясали ряды цифр — его гонорары.
— Возражать она не станет, я знаю, — сказала Руфь.
— Она считает, что я подходящий для тебя муж?
Руфь кивнула.
— А ведь теперь я в точности такой же, как был, когда она разорвала нашу помолвку, — вслух размышлял Мартин. — Я совсем не изменился. Я тот же самый Мартин Иден, даже стал хуже — я теперь курю. Ты разве не чувствуешь, как от меня несет табаком? В ответ Руфь прижала к его губам пальчики — очень мило, игриво, в ожидании поцелуя, которым Мартин, бывало, отзывался на это. Но нежного поцелуя не последовало. Мартин подождал, пока она отняла пальчики, и продолжал:
— Я остался каким был. Я не устроился на службу. И не ищу службу. Больше того, и не собираюсь искать. И по-прежнему убежден, что Герберт Спенсер великий, благородный человек, а судья Блаунт непроходимо глуп. Я на днях у него обедал, лишний раз убедился.
— Но ты не принял папино приглашение, — упрекнула Руфь.
— Значит, тебе это известно! Кто его послал? Твоя мамаша?
Руфь молчала.
— Значит, и вправду она его подослала. Так я и думал. А теперь, надо полагать, она послала тебя?
— Никто не знает, что я здесь, — запротестовала Руфь. — Ты думаешь, мама бы мне разрешила?
— Выйти за меня замуж она тебе разрешила, это уж наверняка.
— О, Мартин, зачем ты такой жестокий! — вскричала Руфь. — Ты даже ни разу меня не поцеловал. Ты как каменный. Подумай, на что я решилась! — Вздрогнув, она огляделась по сторонам, хотя во взгляде ее сквозило и любопытство. — Подумай только, куда я пришла.
«Я хоть сейчас умру за тебя! Хоть сейчас!»— зазвучали в ушах у Мартина слова Лиззи.
— Почему ты не решилась на это раньше? — резко спросил он. — Когда у меня не было работы? Когда я голодал? Когда я был тот же, что теперь, — как человек, как художник, тот же самый Мартин Иден? Вот вопрос, над которым я бьюсь уже много дней, — это не только тебя касается, но всех и каждого. Ты видишь, я не изменился, хотя меня вдруг стали очень высоко ценить и приходится все время напоминать себе, что я — прежний. Та же плоть у меня на костях, те же самые пальцы на руках и на ногах. Я тот же самый. Я не стал ни сильнее, ни добродетельнее. И голова у меня все та же. Я не додумался ни до единого нового обобщения ни в литературе, ни в философии. Как личность я стою ровно столько же, сколько стоил, когда никому не был нужен. А теперь чего ради я им вдруг понадобился, вот что непостижимо. Сам по себе я им наверняка не нужен, ведь я все такой же, как прежде, когда не был им нужен. Значит, я нужен им из-за чего-то еще, из-за чего-то, что вне меня, из-за того, что не я! Сказать тебе, в чем соль? Я получил признание. Но признание— вовсе не я. Оно обитает в чужих умах. И еще я всем нужен из-за денег, которые заработал и зарабатываю. Но и деньги — не я. Они есть и в банках и в карманах первого встречного. Так что же, из-за этого я тебе теперь понадобился — из-за признания и денег?
— Ты разбиваешь мне сердце, — сквозь слезы вымолвила Руфь. — Ты ведь знаешь, я люблю тебя, и я здесь оттого, что люблю тебя.
— Боюсь, ты не уловила мою мысль, — мягко сказал Мартин. — Я о чем говорю: если ты меня любишь, как же это получилось, что теперь ты любишь меня гораздо сильнее, чем прежде, когда твоей любви хватило лишь на то, чтобы мне отказать?
— Забудь и прости, — воскликнула Руфь. — Помни лишь, что я все время любила тебя! И теперь я здесь с тобой.
— Боюсь, я расчетливый купец, глаз не спускаю с весов, стараюсь взвесить твою любовь и понять, что она такое.
Руфь высвободилась из рук Мартина, выпрямилась, посмотрела на пего долгим испытующим взглядом. Хотела было заговорить, но заколебалась и передумала.
— Понимаешь, мне вот так это представляется, — продолжал Мартин. — Когда я был совершенно такой же, как теперь, никто, кроме людей из моего прежнего окружения, ни в грош меня не ставил. Когда все мои книги были уже написаны, никто из тех, кто читал рукописи, ни в грош их не ставил. В сущности, сочинительство даже роняло меня в их глазах. Словно это занятие если не вовсе позорное, то предосудительное. Все и каждый твердили: «Иди работать».
