Утраченные иллюзии - де Бальзак Оноре (е книги .TXT) 📗
— Чего ради ты извращаешь смысл моих статей? — сказал Люсьен, написавший этот блестящий очерк лишь для того, чтобы придать больше силы своему протесту.
— Я?! — вскричал Лусто.
— Но кто же извратил мою статью?
— Милый мой, — смеясь, отвечал Этьен, — ты еще не в курсе дел. Амбигю подписалось на двадцать экземпляров, а доставляются лишь десять: директору, капельмейстеру, режиссеру, их любовницам и трем совладельцам театра. Таким путем каждый театр на Бульварах платит газете восемьсот франков. Столько же дают ложи, которые посылают Фино; я уж не считаю подписки актеров и авторов. Следовательно, эта шельма получает на Бульварах восемь тысяч франков. По малым театрам суди о больших. Понял? Мы обязаны быть весьма снисходительными.
— Я понял, что не волен писать то, что думаю…
— Э! Не все ли тебе равно, если ты из этой кормушки кормишься? — вскричал Лусто. — Но позволь, мой милый, за что ты разгневался на театр? Должна же быть какая-нибудь причина для разгрома вчерашней пьесы. Громить ради того, чтобы громить, значило бы порочить газету! А если бы газета клеймила по справедливости, она бы утратила своих влиятельных покровителей. Директор чем-нибудь тебя обидел?
— Он мне не предоставил места.
— Куда ни шло! — сказал Лусто. — Я покажу твою статью директору, скажу, что я ее смягчил; для тебя это полезнее, чем напечатанная статья. Завтра проси у него билеты, и он будет их тебе выписывать по сорок штук ежемесячно, а я тебя сведу с одним человеком, ты с ним условишься относительно сбыта; он будет у тебя скупать билеты со скидкой в пятьдесят процентов против стоимости. Театральными билетами торгуют, как книгами. Ты увидишь разновидность Барбе — главаря клаки. Он живет неподалеку отсюда; у нас есть время, пойдем к нему.
— Но, позволь, мой милый, Фино пускается на гнусные проделки, он практикует косвенные налоги… Рано или поздно…
— Какой вздор! Откуда ты свалился? — вскричал Лусто. — За кого ты принимаешь Фино? Под мнимым простодушием, под личиной Тюркаре {157}, под невежеством и глупостью скрывается лукавство шляпочника, — ведь Фино его потомок. Неужто ты не видел в конторе газеты старого солдата времен Империи, дядю Фино? Дядя этот не только с виду приличный человек, но еще, к счастью для него, слывет дурнем. Он-то и опорочен во всех денежных сделках. В Париже для честолюбца сущий клад иметь подручного, готового набросить на себя тень. В политике, как и в журналистике, бывает множество случаев, когда начальство должно стоять в стороне. Будь Фино политическим деятелем, его дядя состоял бы при нем секретарем, взимал бы в его пользу дань, как это водится в департаментах при проведении каждого крупного дела. Дядюшку Жирудо с первого, взгляда можно принять за простака, но он достаточно лукав, чтобы быть негласным сообщником. Он стоит на страже, он ограждает нас от докучных новичков, от жалоб, от скандалов, и я не думаю, чтобы в какой-либо другой редакции нашелся ему равный.
— Он отлично играет роль, — сказал Люсьен, — я видел его в деле.
Этьен и Люсьен отправились на улицу Фобур-дю-Тампль, и там Лусто остановился перед одним красивым зданием.
— Господин Бролар дома? — спросил он привратника.
— Ка-ак? — сказал Люсьен. — Главарь клакеров и вдруг господин?
— Милый мой, у Бролара двадцать тысяч ливров ренты, все драматурги с Больших бульваров у него в руках: у него, как у банкира, открыт на каждого из них личный счет. Авторские билеты, контрамарки продаются. Бролар сбывает этот товар. Займись немного статистикой: наука довольно полезная, если ею не злоупотреблять. Пятьдесят даровых билетов в каждый театр — это составит двести пятьдесят билетов в день; стало быть, если в среднем они стоят по сорок су, Бролар ежедневно выплачивает авторам сто двадцать пять франков и столько же сам наживает. Стало быть, одни авторские билеты приносят ему около четырех тысяч франков в месяц, сорок восемь тысяч франков в год! Предположим, убытку двадцать тысяч, ведь ему не всегда удается сбыть билеты…
— Отчего?
— О! Билеты, поступающие в театральную кассу, подрывают торговлю даровыми билетами, которые не обеспечивают нумерованных мест. Короче, театр сохраняет за собой право располагать местами. Притом выдаются погожие дни и идут скверные пьесы. Стало быть, по этой статье Бролар имеет тысяч тридцать годового дохода. Затем клакеры — еще один промысел. Флорина и Корали его данницы; откажись они платить этот оброк, им не срывать рукоплесканий, обязательных при их выходе и уходе со сцены.
Лусто давал разъяснения вполголоса, всходя по лестнице.
— Париж удивительный город, — сказал Люсьен, открывая повсюду какую-нибудь корысть.
Опрятная служанка ввела обоих журналистов к «господину» Бролару. Торговец билетами, важно восседавший в кабинетном кресле перед большим секретером с цилиндрической крышкой, встал, увидев Лусто. Бролар был одет в серый мелитоновый сюртук, панталоны со штрипками и красные домашние туфли, точно доктор или адвокат. Люсьен признал в нем разбогатевшего простолюдина: руки клакера, лукавые глаза, ординарное бесцветное лицо, на котором разгул, точно дождь на крыше, оставил свои следы, седеющие волосы и довольно глухой голос.
— Вы, конечно, пожаловали ради мадемуазель Флорины, а вы ради мадемуазель Корали? — спросил он. — Я хорошо вас знаю. Будьте покойны, — сказал он Люсьену, — я покупаю клиентуру Жимназ, я позабочусь о вашей возлюбленной и оберегу ее от всяких козней.
— От этого не отказываемся, дорогой Бролар, — сказал Лусто, — но мы пришли по поводу редакционных билетов, предоставленных нам театрами на Бульварах: мне — в качестве главного редактора, моему другу — в качестве рецензента.
— Ах да! Фино продал свою газету. Мне об этом говорили. Везет же этому Фино! Я в его честь даю обед в конце недели. Если вам угодно доставить мне удовольствие, пожалуйте вместе с супругами; будет пир горою; у меня соберутся Адель Дюпюи, Дюканж, Фредерик дю Пти-Мере, мадемуазель Милло, моя возлюбленная. Вдоволь повеселимся! И тем более вдоволь выпьем!
— Дюканж, видимо, в стесненном положении, он проиграл процесс.
— Я ему одолжил десять тысяч франков, успех «Каласа» {158} вернет деньги; а я достаточно его подогрел! Дюканж человек с головой, с большими способностями…
Люсьен, слушая суждения этого человека о писателях, подумал, что он грезит.
— Корали преуспевает, — сказал Бролар с видом знатока. — Если мы с нею поладим, я ее тайно поддержу против возможных интриг при ее первом выступлении в Жимназ. Послушайте: ради нее я посажу на галерею прилично одетых людей, они будут смеяться и одобрительно перешептываться, словом, всячески вызывать на рукоплескания. Прием для женщины весьма выгодный. Корали мне нравится. Вы, должно быть, ею довольны, она сердечная девушка. О, я могу провалить, кого хочу…
— Но покончим вопрос с билетами, — сказал Лусто.
— Что ж, я буду заходить за ними в первых числах каждого месяца. Вашему другу я предложу те же условия, что и вам. У вас пять театров, вам дадут тридцать билетов: это примерно семьдесят пять франков в месяц. Не желаете ли получить аванс? — сказал торговец билетами, подходя к секретеру и выдвигая ящик, наполненный экю.
— О нет, нет, — сказал Лусто, — мы это прибережем на черный день.
— В ближайшие дни, сударь, — сказал Бролар, обращаясь к Люсьену, — я приду к Корали, и мы с ней столкуемся.
Люсьен с глубоким удивлением рассматривал кабинет Бролара, он там увидел библиотеку, гравюры, пристойную мебель. Проходя через гостиную, он заметил обстановку, равно далекую от скудости и от расточительности. Столовая показалась ему отделанной с особой тщательностью. Он пошутил на этот счет.
— Бролар хлебосол, — сказал Лусто. — Обеды его упоминаются в драматургии и соответствуют его капиталам.
— Вина у меня хороши, — скромно отвечал Бролар. — А вот и мои поджигатели! — вскричал он, услыхав сиплые голоса и топот ног на лестнице.
