Люди на перепутье - Пуйманова Мария (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
«Осторожно, это я!» — хотел крикнуть Ондржей, но на его плечо уже обрушилась дубинка полицейского. Такой удар долго будешь помнить! Однажды в Улах Ондржея ушиб спускавшийся лифт. Что-то сходное было в ударе дубинки, будто это был удар не человека, а двигавшейся машины. Все смешалось, и события уже не зависели от воли людей. Впереди фельдфебельским голосом выкрикивал распоряжения командир полицейского отряда, из задних рядов через головы толпы летели камни. Ондржей придерживал правой рукой ушибленную руку (она даже не болела, но стала тяжелой и нечувствительной) и тщетно старался пробраться к какому-нибудь домику. Станислава он давно потерял из виду. И вдруг какое-то почти незаметное движение: что-то мелькнуло в воздухе, а полицейские словно взяли на караул. Еще взмах, и на секунду воцарилась оглушительная тишина.
Потом люди впереди закричали чужими и новыми голосами, незнакомыми им самим, и этот крик будто вызвал из небытия снопы искр и хлопающие удары. Ужасаясь тому, что происходит, люди хватались за голову, поворачивались и бежали, бежали со всех ног. Почему они так кричат, ведь когда лопнет автомобильная шина, звук бывает гораздо громче… Но тут что-то маленькое, быстрое и веселое взвизгнуло над ушибленным плечом Ондржея, и вся жизнь до этого показалась ему такой неповторимо прекрасной! Это ведь как лотерея… в меня, может быть, и не попадут, ведь нас здесь так много… но все страшно мешают друг другу… Быстрей, быстрей вперед, Урбан, не то задние свалят тебя. Вон там какой-то неловкий споткнулся, кепка слезла у него на ухо, руки протянулись вперед, весь он как-то осел…
— Что вы делаете, полицейские! Ведь мы уже слушаемся! — кричал Ондржей, сам не слыша себя в отчаянии от этого недоразумения. Свидетель бог, люди действительно разбегались. Залп повторился. У полицейских автоматическое оружие, видно, потому они и должны выстрелить несколько раз.
Все это скорее было странно, чем страшно: ведь стрелять полагается охотнику с собакой в поле, а не людям в людей на обыкновенной улице. Звенели стекла в домиках, изнутри захлопывались, как перед бурей, ставни, где-то раздался высокий, похожий на смех, звон бьющегося стекла, напомнивший Ондржею о пожаре в тринадцатом цехе. Паника из-за стрельбы была страшнее самой стрельбы. «Господи боже, ребенка убили!» Это кричит женщина. Ондржею, конечно, и в голову не пришло, что разбитое окно имеет отношение к этому крику. Все кругом утратило всякую связь.
Раздался последний, запоздалый, как бы извиняющийся выстрел, и наступила тишина. Стало невероятно тихо, и только немного пахло порохом. За закрытыми ставнями ничто не шевелилось. Ондржей прижимался к запертым дверям какого-то домика и, глядя исподлобья, осторожно повернул голову. Он боялся пошевельнуться, как после жуткого сна. В нескольких шагах от себя Ондржей увидел женщину в фартуке и башмаках. Она шла по опустевшей прямой улице, обсаженной двумя рядами лип, и была видна на редкость отчетливо, как в стереоскопе. Ондржей долго не мог забыть этой картины. Он сперва не узнал Поланскую, она шла, пошатываясь и согнувшись.
— Обопритесь на меня, — сказал Ондржей, — это пройдет.
Он не видел крови, не знал, что она ранена. И все-таки в ней было что-то пугающее. Она отвернулась, будто не хотела никого затруднять, остановилась и, ссутулившись, осторожно, почти деловито кашлянула. Ондржей пытался отвести ее на тротуар, к стене. Стоя спиной к мосту, он чувствовал беспокойство: здесь мы ничем не прикрыты!
Поланская вдруг начала хватать воздух руками и вцепилась в больное плечо Ондржея с таким ожесточением, с каким утопающий цепляется за своего спасителя. Она висела на нем и хрипела. В груди ее слышалось клокотанье и шум, — казалось, она спешила умереть, но не могла, и в ней еще била крыльями испуганная, плененная душа. Ондржею ничего не оставалось, как держать ее. А помощи ниоткуда не было. Бог весть куда делась вся толпа, заполнявшая улицу. Яблоку негде было упасть, а сейчас пусто.
Франтишка Поланская качнула головой, взглянула на Ондржея, чужого человека с улицы, чтобы почерпнуть мужество из чьих-то живых глаз, хотела, видимо, что-то сказать, но вместо слов изо рта у нее хлынула кровь, и от этого Поланской как будто сразу стало легче. Ондржей подхватил ее. Она не упала, а потихоньку свалилась набок, голова у нее свесилась с такой же страшной беспомощностью, как у спящих пассажиров в поезде. Как тяжела была эта маленькая, слабая женщина! Ондржей боялся уронить ее. Он крикнул и застучал локтем в дверь домика, но оттуда не отзывались. Событие еще не остыло, и страх у людей не прошел.
В этот момент Ондржей увидел, что к нему по тротуару бежит Станислав, весь красный, с развевающимися светлыми волосами.
— Ты тут? — кричал он издалека. — Цел? Отец поехал на велосипеде в Градец, вслед за ними. А ты не видел, где По… — и умолк, увидев ее. В тишине послышался шум уходившего поезда, не того, конечно, в котором повезли Поланского и Францека, тот давно ушел.
И только услышав этот звук, Ондржей осознал, из-за чего и как именно все произошло…
ОНДРЖЕЙ ПЬЕТ ВОДКУ
Друзья вернулись в деревянный дом, где Ондржей собирался переночевать. Прабабушка выглянула из дверей своей комнаты и приветствовала их словами:
— Вы почему не заперли за собой, когда уходили? Ну, ты-то, Станичек, еще маленький, ты мог и забыть. А вот Поланская хороша, убежит и ничего никому не скажет. Калитку оставила настежь. Нынче ни на кого полагаться нельзя…
За всю свою жизнь Станислав не слышал, чтобы прабабушка сказала так много за один раз. В последнее время она даже не отвечала на вопросы. Сейчас старуха говорила взволнованным глухим голосом, стоя в дверях, за которыми виднелась неприбранная постель. Прабабушка была в одной рубашке, с распущенными волосами. Она совсем не стеснялась чужого человека, Урбана, — возраст убил в ней стыдливость. Станислав осторожно попытался оттеснить ее в комнату, но старуха не пошевельнулась.
— Уже шесть, — сказала она угрожающе, — а я еще не ужинала. О чем думает Поланская?
Станислав пошел в погреб и разыскал там кое-что съестное. Когда он поднимался обратно, прабабушка снова высунула голову из дверей.
— А ты хорошо запер погреб?
По комнате второго этажа ветер, ворвавшийся сквозь открытое окно, разбросал пепел и бумаги. Станислав поднял с пола листок с заметками: «Старый импрессионизм — разложение. Импрессионизм Пруста — инфекция, он охватывает весь организм, как реакционная лихорадка». Боже мой, какой идиот писал это?.. А ведь это его, Станислава, почерк! Уже никогда не сможет он снова взяться за эти красивые белые французские томики. Для него они теперь полны ужаса этого дня.
Ондржей кружил по комнате и брал в руки то одну, то другую вещь.
— Что ты ищешь?
— Водку, — был ответ. — У вас всегда бывает водка, давай ее сюда. Черт возьми, сколько лет я не пил в Улах, сегодня хочу выпить… Дай, я открою, ты недотепа!
У Станислава тряслись руки, он не мог вытащить пробку. Ондржей отвел руку товарища со стаканом, запрокинул бутылку над головой и сделал несколько глотков. Водка обожгла его. «Хорошо!» — крякнул он.
— Ондра, — сказал Станислав, зажигая сигарету, это успокоительное средство людей умственного труда. — Как много в жизни загадочного! Почему, когда кому-нибудь в этом доме суждено умереть, приезжает Мразек на мотоцикле? Так было перед бабушкиной смертью… а сегодня он тоже был здесь.
Ондржей нахмурился.
— Перестань, — проговорил он. — Слава богу, я еще в своем уме. Где у тебя мыло?
Войдя в ванную, он отмыл буро-красные пятна на пиджаке. Они оба знали, откуда эти пятна. Станислав ходил за ним по пятам, куря сигарету, и возбужденно говорил о вражде рабочих и полицейских, о том, как возникла эта вражда, как она обострилась. Одновременно он вспоминал вслух покойную Поланскую, хвалил ее. Он явно из тех людей, которые склонны растравлять душевные раны, говорить о своих страданиях. Ондржей, наоборот, предпочитал прятать их в себе. Станислав вдруг страдальчески рассмеялся.
