Эроусмит - Льюис Синклер (читаем книги онлайн .TXT) 📗

Йио не разговаривал с Шолтейсом. Терри грозил Холаберду «влепить ему, как надо». Готлиб постоянно просил у Мартина совета, но никогда советам не следовал. Джауст, простоватый, но знающий биофизик, не питая к Готлибу той любви, которая не позволяла Мартину и Терри упрекать старика, сказал ему в лицо, что он «горе-директор и хорошо сделает, если уйдет». Он тут же был уволен и замещен пешкой.

Когда-то Макс Готлиб в беседах с Мартином говаривал о «шутках богов». Среди этих шуток Мартин не помнил более злой, чем та, что столь ему ненавистные в Табзе претенциозность и хлопотливость, при отсутствии воображения, делали его хорошим администратором, тогда как Готлиб в силу своей одаренности превращался в бессильного тирана; и это ль не обидная шутка: хуже слишком энергично руководимого и стандартизованного института оказывался только институт, лишенный всякого руководства, всякой стандартизации. И Мартин — когда-то он с возмущением стал бы это отрицать, — Мартин теперь спал и видел, чтобы вернулся Табз.

Если положение дел в институте оттого не усложнилось, то все же спокойствие его еще более нарушилось появлением Густава Сонделиуса. Вернувшись только что из Африки, где изучал сонную болезнь, он шумно водворился в одной из лабораторий для гостей.

Густав Сонделиус, воитель профилактической медицины, чья лекция некогда погнала Мартина из Уитсильвании в Наутилус, до сих пор сохранил свое место в галерее его героев: он обладал в какой-то мере глубокой проницательностью Готлиба, стойкой добротой декана Сильвы, упрямой честностью Терри, хоть и без его презрения к приличиям, и сверх всего было в нем пряное, бьющее через край душевное богатство, целиком его собственное. Правда, Сонделиус не помнил Мартина. С того вечера в Миннеаполисе со слишком многими ему доводилось пить, и спорить, и мчаться к неведомым, но винным местам. Однако ему помогли припомнить, и неделю спустя Сонделиус, Терри и Мартин вместе слонялись, вместе обедали или на квартире Эроусмитов хмелели от новых тем и джина.

Буйные льняные волосы Сонделиуса почти совсем поседели, но остались те же богатырские плечи, тот же широкий лоб и тот же вихрь проектов очищения мира от заразы, не возбранявших, однако, наслаждаться кое-какими вредоносными вещами, пока не миновала их пора.

Он поставил себе целью, закончив статью о сонной болезни, основать в Нью-Йорке институт тропической медицины.

Он осаждал Мак-Герка и богача Миннигена, в котором Табз нашел себе нового шефа, во-время и не во-время осаждал Готлиба.

Он преклонялся перед Готлибом и шумел о своем преклонении. Готлиб уважал его храбрость и его ненависть к меркантилизму, но его присутствия Готлиб не терпел. Сонделиус его раздражал своей жизнерадостностью, своими комплиментами, бурным своим оптимизмом, безалаберностью, похвальбой, своей подавляющей громоздкостью. И, может быть, Готлиба задевало, что, хотя разница в их возрасте составляла всего одиннадцать лет (пятьдесят восемь против шестидесяти девяти), Сонделиус казался на тридцать лет моложе, на полвека веселей.

Когда Сонделиус заметил эту неприязнь, он попробовал ее преодолеть, став еще шумливей и восторженней. В день рождения Готлиба он ему подарил убийственную домашнюю куртку вишневого бархата с сиреневой отделкой, и, когда он приходил к Готлибу в гости, что случалось часто, Готлиб должен был надевать эту мерзость и сидеть, мурлыча под нос, пока Сонделиус львиным рыком выносил свои приговоры неважным супам и неважным музыкантам… Что Сонделиус ради этих визитов жертвовал на диво шикарными зваными обедами, Готлиб так никогда и не узнал.

Мартин старался заимствовать у Сонделиуса храбрости, как у Терри он заимствовал сосредоточенность. В эти дни, когда институт обезумел, храбрость и сосредоточенность были необходимы человеку, если он хотел вести свою работу.

А Мартин ее вел.

Посоветовавшись с Готлибом и выдержав нелегкий разговор с Леорой об опасностях соприкосновения с такими микробами, он взялся за бубонную чуму, за поиски возможностей ее предупреждения и лечения посредством фага.

Послушав, как он расспрашивает Сонделиуса о чумных эпидемиях, всякий заподозрил бы, что Мартин находит Черную Смерть восхитительной. Посмотрев, как он прививает страшную заразу худым ехидным крысам, прищелкивая все время языком и называя их ласковыми именами, каждый решил бы, что он сошел с ума.

Он узнал, что крыс, поевших фага, чума не берет; что после кормления фагом Bacillus pestis [78] исчезает у крыс-бациллоносителей, которые, не погибнув сами от чумы, служат ей прибежищем и постоянно ее распространяют; и, наконец, что он, Мартин, может излечивать чуму. Он был так же поглощен своими опытами, так же счастлив и взвинчен, как в первые дни фактора Икс. Он работал ночи напролет… Склонившись над микроскопом при свете одинокой лампы, выуживал вытянутой в волосок стеклянной пипеткой отдельную чумную бациллу.

Чтобы не заразиться через крысиных блох, он надевал во время работы с животными резиновые перчатки, высокие кожаные сапоги, ремешки на рукава. Эти предосторожности наполняли его самого трепетом восторга, а для других мак-герковцев в них было нечто от тайной магии алхимиков. Он стал немного героем, но больше — мишенью для острот. Докучная привычка шутливого злословия свойственна научным работникам не в меньшей мере, чем благодушным дельцам в конторах или хлопотливым старичкам в деревнях. Химики и биологи прозвали Мартина «Чумой», они отказывались заходить в его лабораторию и прикидывались, что боятся встречи с ним в коридорах.

Быстро переходя от опыта к опыту, захваченный драмой науки, Мартин поднялся в собственном мнении и видел, что и другие принимают его всерьез. Он напечатал осторожную статью о противочумном фаге, — и статья была отмечена многими научными журналами. Даже Готлиб, как ни одурел он от забот, высказал похвалу, хоть он не мог оказать Мартину большого внимания, а помощи и вовсе никакой. Но Терри Уикет остался совершенно холоден. К блестящей в своем роде работе Мартина он проявил энтузиазма лишь настолько, чтоб не показаться завистливым, и постоянно совался с вопросом, продолжает ли Мартин наряду с новыми экспериментами свое исследование самой природы фага и свои занятия физической химией.

Потом у Мартина появился такой ассистент, какого встретишь нечасто, и этим ассистентом был Густав Сонделиус.

С институтом тропической медицины не клеилось. Сонделиус к нему охладел и теперь искал новых волнений. Он перевидал на своем веку много разных эпидемий и питал к чуме влюбленную ненависть. Когда он понял, чем занят Мартин, он загорелся:

— Силы небесные! Да вы, кажется, нашли штуку, которой заткнете за пояс и Иерсина, и Хавкина, и кого угодно! Вы, может быть, избавите мир от чумы… спасете всех этих несчастных индийцев… миллионы жизней! Позвольте мне работать с вами.

И вот он сделался сотрудником Мартина; бесплатным, неутомимым, не очень умелым, ценным своей неиссякаемой бодростью. Как и Мартин, он не любил правильного уклада жизни; он из принципа никогда не обедал два дня кряду в один и тот же час и без нужды, по своей охоте, работал ночи напролет, а на рассвете писал стихи — довольно плохие.

Мартин всю жизнь был одиноким скитальцем. Возможно, что и в Леоре он больше всего любил ее удивительное уменье делать свое присутствие весело-неощутительным. Сначала бурное присутствие Сонделиуса его раздражало, как ни увлекательны были его пламенные речи о крысах — носителях чумы (Сонделиус к ним не питал никакой ненависти, но он с любовным пылом истребил миллионы крыс в романтическом увлечении капканами и ядовитым газом). Однако тот самый Сонделиус, который бывал так шумен в разговоре, в работе умел бывать молчаливым. Он знал в точности, как держать животных, пока Мартин делает им инъекцию в плевру; он разводил культуры чумных бацилл; когда препаратор в первом часу ночи уходил домой (гарсон любил Мартина и с уважением относился к науке, но разделял предрассудок о необходимости спать шесть часов в сутки и видеться изредка в Гарлеме с женой и детьми), Сонделиус весело стерилизовал колбы и шприцы и лазал на крышу в крысиный питомник за новыми жертвами.