Парадоксия: дневник хищницы - Ланч Лидия (книги онлайн полностью .TXT) 📗
И, как и на всякий наркотик, на него очень быстро подсаживаешься; и вот тогда возникает то самое чувство, что ты — весь грязный. Хочется постоянно мыть руки. У тебя ощущение, что ты гниешь изнутри. Что тебе уже никогда не отмыться. Никогда не избавиться от этих невидимых плотоядных бактерий, которые пожирают тебя заживо. Ты можешь уехать, но это тебе не поможет. Раз ты уже инфицирован, расстояние не спасет. Тут завязать невозможно. Снаряд с зараженной шрапнелью. Меня тошнит до смерти — от всего, что здесь сходит за жизнь. Тошнит от запаха живых мертвецов. От едкой вони мочи, дрожжей и гниющих трупов — и живых, и мертвых. Лужицы липкой жидкой субстанции собираются у дверных проемов, в подземных переходах, прямо на тротуаре. Трубы сочатся, как гноем, флюидами тошнотворной заразы, смешанной с ядовитыми испарениями и выхлопными газами. Водопроводные трубы, ванные, душевые кабины, раковины — все проржавело насквозь. Вода отравлена. До того, как уехать, я прожила в Нью-Йорке пять лет. Я научилась его презирать.
Нью— Йорк -это город, который боится своего отражения, но в то же время готов любоваться им вечно. Страшный портрет разложения и упадка, несостоятельности и обмана, пронизанной постоянным и близким присутствием смерти — и карикатурные изображения, запертые, как в ловушке, в отрицательно заряженном поле, чей коллективный крик ужаса заглушается очередным стаканом, очередной дозой, очередной грязной поебкой.
Мальчик— араб, продавец из одной обувной лавки в Мидтауне.
Наркодилер-пуэрториканец из Испанского Гарлема.
Черный джанки из Гарлема.
Египетский маг и по совместительству — таксист.
Никарагуанский поэт из Нижнего Ист-Сайда.
Паршивые рок-музыканты и их фанаты.
Жестокие хасиды, которые предпочитают пизде свой кулак.
Подростки-девственники из Нью-Джерси.
Сексапильный блондин, моряк из Монреаля, который заправил мне прямо в больнице после трехдневного отрыва на экстази, его огромный член — неотразимый, чудовищный. У меня потом все болело.
Одноразовые «любови» растягивались иногда на недели, на месяцы. Я врывалась в чужие сны наяву — чтобы проснуться однажды утром и уйти, даже не попрощавшись. Мы по-прежнему жили с Джеем-Джи, который терпеливо выслушивал детальные повествования о моих похождениях, обо всех ужасах и непристойностях, которые я учиняла и над собой, и над другими — выслушивал очень спокойно, как будто я была его пациенткой, а он — моим аналитиком. Временное спасение от болезни. Патологическая интоксикация. Алкоголизм, комплекс ненадежности, паранойя, безумие в продвинутой форме. Наркозависимость. И он все равно был со мной.
Я понимала, что надо как можно скорее бежать из города, который всегда с готовностью предлагает тебе кучу разных приятностей, на поверку — пустых и бессмысленных. Надо лечиться от этой зависимости — зависимости от судорожных миазмов бездумной и глупой активности, которая, по идее, должна стимулировать к высоким свершениям, однако, на самом деле, порождает лишь маниакальную гонку за чем-то недостижимым и, скорее всего, иллюзорным. Бары, ночные клубы, галереи, концерты и разговоры, отнимающие у тебя время и силы, которые можно было бы потратить на что-то другое. Но тебя убедили, что важно — именно это. Единственная проблема: как избавиться от избытка. Как отсечь все ненужное, лишнее; как укрыться от этого вала, который всегда отвлекает тебя от главного.
Входит испанский нацист.
22
Он родился уже подсаженным на героин. 19 марта 1971 года в окружной больнице Лос-Анджелеса. Зачатый в ненависти и злобе, он еще не родился, а с ним уже обращались по-зверски. Еще одна нежелательная беременность, еще один нежеланный ребенок. Очередной латинос-неудачник. Он родился с истошным воплем, скученный болью. Акушерки гадливо скривились при виде очередного новорожденного джанки, обремененного грехами отцов. Папа смылся еще до того, как мамаша пришла в себя: отправился праздновать, что ребенок родился не уродом и не дебилом — после всех маминых доз. Просто немножко притыренным.
Папа уже не вернулся. Разбился на своем байке на обратном пути из Восточного Лос-Анджелеса, где местные латиносы упоили его вусмерть. Как же не выпить за первого и единственного сына?! Но виски и героин — сочетание дерьмовое. В общем, папа домой не доехал.
Мама не особенно переживала по этому поводу. Ей вообще было не до чего, кроме жутких болей в животе, разрывов от родов и настойчивого желания уколоться. Она ширнулась прямо на родильном столе, уже через двадцать минут после того, как ее новорожденный сын вывалился из нее, как арбуз. Протащила с собой все, что нужно, в кармане халата.
Его первое кормление — метадон с морфином. Безуспешная попытка снять спазмы в раздутом животике. Он сучил ножками и орал, как резаный. Так орал, что едва не задохнулся в своей колыбельке в детском отделении, среди таких же несчастных, которым просто не повезло с родителями. Невинные жертвы пьяных поебок, неуемной похоти, групповых изнасилований. Но даже в такой вот компании он все равно был самым нежеланным. Он был вообще никому не нужен. И поэтому вовсе не удивительно, что он потом мстил всем и вся — хотел уничтожить этот поганый мир, который приговорил его, невиновного, к пожизненному заключению в боли и ненависти. Вовсе не удивительно, что из него получилась такая скотина. По-другому и быть не могло.
Черны, как смоль, волосы у возлюбленного моего. Кожа его — как густое какао. Раздражительный, вспыльчивый с самого детства, озлобленный на весь мир. Первая кома — в четыре года, когда его чуть не убил тогдашний мамин любовник, здоровенный свирепый негр. Кулаком по голове. Снова — в лос-анджелесскую окружную больницу. Три недели врачи не знали, выживет он или нет. Очень надеялись, что, если выживет, то не останется на всю жизнь идиотом. От удара остался шрам, на правой брови. То, что он выжил, было как знак, что он все-таки должен исполнить свое предназначение. Трибунал длиной в целую жизнь, размеченную шрамами и рубцами.
В шесть лет он приобщился к дегенеративным позывам какого-то ковена практикующих дьяволопоклонников в третьем поколении. Ото рта к влагалищу, от влагалища к члену — мать посвятила его в Церковь Сатаны. Очередная живая игрушка для удовлетворения извращенных потребностей буйнопомешанных психов. Его научили, как ублажать других и самому получать удовольствие, потакая желаниям, естественным для человека — а он был тогда слишком юным, чтобы в чем-то себе отказывать. Он очень быстро усвоил эти уроки и, неуемный и ненасытный, бросился в погоню за наслаждениями. Когда ему было десять, он уже сам соблазнял соседей — семью из одиннадцати человек, которые забавлялись с ним по очереди, срывая на его нежном тельце свою хроническую неудовлетворенность. Мать, бабка, отец, сыновья и дочки, в возрасте от шести до шестидесяти двух, избивали его — беспомощного, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту, — входя в раж и выкрикивая имена святых и грешников без разбору. Как христиане у церковного алтаря, они вонзались в его податливую плоть; изрыгая кошмарные богохульства и моля Господа о милосердии, они очищались от злых влияний, используя его тело как вместилище для своих извращенных порывов. Эти еженедельные истязания продолжались два года.
Обреченный на боль с рождения, сначала он научился обращать свою ненависть против себя, а потом — против всех остальных. К двенадцати годам он сбежал из дома и поселился с тремя такими же малолетними извращенцами, тоже знакомыми с жестокостью не понаслышке. «Маньячная четверка» — так их называли в Голливуде. Они много практиковались, оттачивая мастерство вербальных манипуляций. Неотразимые, обаятельные — маленькие маньяки. У них был девиз, намалеванный ярко зеленой краской на стене рядом с дверью. ОДИН ЗА ВСЕХ, И ПОШЛИ ВЫ НА ХУЙ. Вся квартира была завалена грязными шведскими журнальчиками, вдохновлявшими их на новые сексуальные страсти и ужасти.
